Разящий меч - Форстен Уильям P. (е книги TXT) 📗

Музта оглянулся на Джубади, потом снова посмотрел на вытащенные из земли свежие трупы.

— В прошлую войну моим воинам пришлось идти по земле, оставленной скотом, и питаться трупами и сдохшими лошадьми, — сообщил Музта задумчиво.

— К чему сейчас вспоминать об этом? Мы войдем в их город еще до следующего полнолуния.

— Я вижу эту землю, и старые воспоминания возвращаются. Когда-то я ехал здесь со своими сыновьями, за мной шумела моя орда. Я помню их смех, радость, когда звук нарг означал не битву, а всего лишь охоту — никакого риска, возможность поразмяться и мясо к столу.

— Ты же видел, как сегодня утром мы расправились с ними, — сказал Джубади.

— Это было легко. Они совершили ошибку.

— Это всего лишь скот! — выкрикнул Вука, подъезжая поближе. — Я впервые вижу, чтобы они так попались, — заметил Музта.

— Потому что на этот раз они столкнулись с мерками, — заявил Вука.

Музта оглянулся на зан-карта. Джубади укоризненно посмотрел на сына, но ничего не сказал.

— Конечно, — произнес Музта с улыбкой. Хлынул дождь, тяжелые капли смыли грязь с застывших лиц скота, выкопанного из могил.

Джубади посмотрел на трупы.

— Только через восемь или десять дней придет карфагенский скот, и можно будет думать о переправе, — сказал Джубади, ни к кому в частности не обращаясь.

— Пусть работают пленники, которых мы захватили сегодня утром, — рассмеялся Вука.

— Они бесполезны, — ответил Хулагар. — Их меньше сотни, и все они ранены. Они не могли сражаться, и только поэтому мы их захватили.

— Зачем тогда оставлять их в живых? — возмутился Вука.

— Они еще могут пригодиться, — сказал Джубади, чтобы закрыть тему.

Он посмотрел на дорогу. В тумане исчезал последний полк умена Навхаг.

— Передайте в Навхаг, чтобы к рассвету они добрались до реки и постарались переправиться. Может, скот деморализован и мы легко их захватим.

— Сомневаюсь, — обронил Музта.

— На сей раз они будут иметь дело с мерками, — прошипел Вука достаточно громко, чтобы Музта услышал его слова.

Кар-карт тугар повернулся к наследнику мерков.

— Разумеется, — сказал он.

— Дедушка!

Эндрю Готорн выскользнул из объятий матери и через комнату бросился к Калину, едва не сбив его с ног.

Улыбнувшись, Калин поцеловал внука в макушку и тотчас попал в объятия Тани и близнецов.

— Как у тебя дела, доченька? — спросил он, освободившись от цепких двойняшек и крестясь на икону.

Таня улыбнулась и погладила выпуклый живот.

— Еще один просится наружу, — сказала она.

— Этот мальчишка времени зря не теряет, — усмехнулся Калин, а она покраснела и рассмеялась.

— В доме Бог знает что творится! Ну и беспорядок! Таня кинулась к матери, которая в окружении троих бросившихся к ней внуков была похожа на наседку.

— Трое детей, — извиняясь, объяснила Таня. — Разве можно за всем уследить?

— И четвертый на подходе, — с гордостью объявил Калин.

Людмила расцеловала дочь.

— Найми служанку.

— У меня не будет слуг, — твердо сказала Таня. — И у Винсента тоже.

— Слышу речи истинной республиканки, — одобрил ее Калин и сел у окна, наблюдая за семьей, которая наконец-то была в сборе.

— К черту политику! — возмутилась Людмила. — Она дочь президента, жена генерала и посла.

— Вот поэтому у меня и не будет слуг, — заявила Таня. По ее тону было ясно, что эта тема закрыта.

— Воистину она твоя дочь, такая же упрямая, — усмехнулся Калин.

Он откинулся на спинку стула, блаженно вздохнул и положил свой знаменитый цилиндр на стол.

— Дочка, дай чего-нибудь попить.

— Я принесу, — сказала Людмила. — Пойдемте-ка, ангелочки. — И она увела детей в кухню.

— Что привело вас сюда? — спросила Таня. Калин обхватил ее за талию и посадил к себе на колени.

— Я уже большая девочка, папа, — прошептала она смущенно. — Для меня ты всегда останешься моей любимой малышкой, — ответил он, целуя ее в щеку и гладя по голове.

— Вид у тебя измученный. Ты устал? Он молча кивнул.

— Что-то случилось, иначе бы ты не приехал.

— Да, — коротко ответил он.

— Что же?

— Мы потерпели поражение. И потеряли почти целый корпус. — Он замолк, а потом добавил: — И Ганса.

— О Господи!

— Василий Александрович, Борис Иванович, Сергей Сергеевич, Юрий Андреевич, Михаил Эрнестович — все они погибли.

— И Юрий?

Калин кивнул. Таня пыталась сдержать слезы, она могла бы выйти замуж за Юрия, если бы не встретила Винсента.

— Григорий был ранен в голову и умер от раны, Семен потерял руку.

— А Эндрю Кин, Пэт?

— Эндрю выбит из колеи. Видишь ли, моя дорогая, мы, наверное, потеряем наш Суздаль еще до следующего полнолуния. Конечно, мы будем драться до конца, но если волк принялся копать, мышь не уцелеет.

— Поэтому ты здесь, папа?

— Я потом тебе все расскажу. У меня мало времени. Никто не знает, что я здесь. Мне надо встретиться с Марком, у меня для него новости, и он должен услышать их лично, а не по телеграфу.

— Все знают, что что-то случилось. Со вчерашнего дня не поступало никаких сообщений.

Это я приказал, — признался Калин. — Чтобы не началась паника.

— Она почти началась.

— Но ты, моя ягодка, в безопасности. И дети тоже. Она хотела было возразить, думая о Кэтлин, о своих друзьях, но сейчас все было иначе. У нее трое детей и скоро родится четвертый — прежде всего она должна думать об их защите.

Он улыбнулся, полез в нагрудный карман и извлек оттуда маленький сверток. Таня развернула его — там оказался медовый пряник.

— Папа, мне же не восемь лет!

— Тогда просто представь себе, что ты еще маленькая, — предложил он.

Она положила голову ему на плечо.

— Как Винсент?

— По-прежнему, — ответила она. Калин понимающе кивнул.

— Он отдаляется от меня, — вздохнула она.

— Он теперь не так наивен, как прежде.

— Папа, ты знаешь, о чем я говорю. Раньше в нем была доброта, он был готов удивляться и восхищаться каждому творению Перма и Кесуса. Он не умел ненавидеть.

— А теперь умеет, — сказал Калин.

— Да.

— До того как закончится эта война, мы все научимся ненавидеть, — сказал Калин. — Может быть, нам нужна именно ненависть для того, чтобы победить. Кесус велел любить наших врагов. Отец Касмар уверяет, что даже мерки и тугары — его творения.

— И ты этому веришь?

— Трудно верить в такое, если знаешь, что твоих внуков живьем отправят в ямы.

— Не говори этого! — прошептала Таня и перекрестилась. — Самое ужасное, что ненависть сжигает душу Винсента. Дмитрий говорит, что после войны с мерками он стал холодным и безжалостным, с ним почти невозможно говорить.

— А каков он с тобой? Она вымучено улыбнулась:

— Он пытается жить как прежде. Я думаю, внутри он все тот же молодой человек, в которого я влюбилась, и он боится себя — такого, каким он может стать. Но между нами растет стена. Раньше он приходил домой, играл с маленьким Эндрю, качал его и гулял с ним, а теперь, когда — и если — он приходит, то забивается в угол и сидит там один. Он не хочет, чтобы его трогали. И сны, папа. Ему все время снятся ужасные сны. Почти каждую ночь он просыпается в холодном поту, с криком. Я пытаюсь помочь ему, но он не хочет пускать меня в свой мир.

— На него столько всего обрушилось, — мягко объяснил Калин. — И обрушится еще больше, прежде чем закончится война.

Он на секунду задумался.

— Мне нужны люди вроде него. Я бы отлично использовал еще сотню таких.

— Не забывай, что ты говоришь о своем сыне, — напомнила Таня.

Калин потрепал ее по колену.

— «Когда закончится жестокая война» — думаю, это подходящее название для песни.

— А как насчет «Тишины на Потомаке»? — раздался голос.

Они оглянулись и увидели Винсента, входящего в комнату. С его плаща стекали дождевые капли и образовывали лужицу на полу.

— В старом мире это очень известная песня.

— Не стоит над этим смеяться, — сказала Таня, встав с колен отца, чтобы взять у мужа плащ и кепи.