Легендарный (СИ) - Бондарчук Максим Сергеевич (читать хорошую книгу полностью txt) 📗
Пилот умирал. Изо рта текла кровь. Все тело было прошито осколками стекла, вонзившимися в кожу, словно стрелы. Пилот дышал. Грудь время от времени поднималась, жадно проглатывая воздух. Я подошел ближе, снял защитный шлем, закрывавший лицо и увидел ее. Пшеничные волосы скомкались под шлемом и небрежно лежали на ее лице. Прекрасные глаза смотрели на меня и маленькие капельки слез то и дело стекали по щекам, падая на окровавленную грудь.
- Я сразу узнала тебя. С первой секунды, как ты показался на поле боя. - из последних сил говорила Света.
- Ты не выстрелила.
- Не смогла... Я же говорила тебе об этом еще в том бараке. Не выстрелила на Аттестации, не смогла сделать этого и сейчас.
- Но... почему ты здесь? Как?
Она улыбнулась. Слезы перестали течь. Еще несколько раз она вдохнула теплый воздух и навсегда замолчала, а я стоял, как истукан и смотрел на нее, не понимая, что все на это закончилось. В наушниках опять появился голос хана. Он вызывал меня, требовал выйти на связь и доложить обстановку. Я подошел к панели, вытащил одну запасную автономную батарею с блоком связи, настроился на частоту Кланового звена, после чего получил возможность поговорить с ханом.
- Да, черт возьми! Эти мрази еще узнают, что такое сила Волков!
Он радовался и это сложно было скрыть. Потом последовала благодарность, еще какие-то слова, поздравления. Я держал приемник у уха, но продолжал смотреть на нее. Она была прекрасна. Воплощение всего прекрасного, что было в моей матери сошлось и в ней. И вот сейчас она мертва. Мертва благодаря мне. Я положил трубку. Подошел к ней, не зная, что хочу сделать, встал напротив и...заплакал. Впервые за долгое время я не смог сдержать себя от этого. Боль от слез отозвалась болью в груди, в руке, во всем теле. Что-то закололо в самом сердце. Рука автоматически припала к грудной клетке, в глазах потемнело и тело стало клониться в низ.
XXI
Офицер выслушал меня и только потом закурил. Допрос утомил его. На часах была ночь, стрелка медленно, почти нехотя ползла к своей финишной прямой, где вскоре должна была обозначить начало нового дня.
Саркаститовые высоты в это время почти полностью были сокрыты тьмой. Иногда, если воспользоваться специальным прибором, можно было увидеть очертания острых пиков самых высоких из них, но они находились так далеко от тюрьмы, что все разглядеть не представлялось возможным, отчего я перестал смотреть на них и закрыл глаза, дав себе немного времени для отдыха.
- Он отпустил тебя? - спросил офицер, перелистывая страницу старого протокола.
- Да. Как и обещал, на первой же верфи я сошел на "берег" и был полностью предоставлен себе.
- Что ты почувствовал в этот момент?
Я с секунду помолчал.
- Сложно сказать. К свободе как таковой я вообще никогда не был приучен. Не привык жить так, как будто ничего и не было. С чистого листа, когда за спиной сотни боев, сражений, половина жизни давно осталась позади, и тут ты один. Нет друзей, нет знакомых. Никого, кто мог бы помочь или хотя бы подсказать как жить дальше.
- Чем ты занимался следующие несколько недель, месяцев?
- Попытался устроиться на работу, но это было не по мне. Меня разворачивали у двери, едва я только пересекал порог кабинета. Потом скитания, работа грузчиком у местного барыги в техническом доке, где два месяца приходилось питаться просроченными мальтерианскими консервами из проваренных конечностей планетарных собак. Вечером же, когда полиция оставляла это место, я дрался за деньги. Мне хотелось убраться оттуда как можно скорее и кулаки помогли мне в этом деле. Однажды после кулачной схватки, меня арестовала полиция, вроде как за работу без должным образом оформленных документов, но к тому времени я уже знал кому и когда перешел дорогу, поэтому не удивился. Меня отправили за решетку на полгода, заперли в одной клетке с парнем по имени Джек, у которого вместо левого глаза был светящийся протез, которым тот мог видеть в темноте. Мы подружились. Он оказался славным мужичком, хотя и ненавидел всех живущих в Галактике людей. Мы подолгу разговаривали, иногда проводили за разговорами целые ночи, а после ложились спать за час до подъема. Я хотел его выкупить после своего освобождения, но парень был на особом счету у администрации тюрьмы из-за четырех попыток побега, еще болел какой-то дрянью, буквально высасывавшей из него все соки. К концу моего заключения он умер. От него остался скелет обтянутый кожей и этот чертов светящийся глаз. Не знаю, что потом с ним случилось, но тело его вынесли в тот же день, а меня перевели в отдельную камеру, где я проторчал до конца срока.
Офицер внес все в базу данных.
- Ты больше не возвращался к наемничеству?
- К тому, какое оно было у Султана - нет. Иногда я брался за охрану границ, соглашался на патрулирование самых опасных участков, отбивая почти ежедневные вылазки контрабандистов, заслужил кое-какое уважение среди бывалых вояк, мне даже дали скидку в местном баре. Это был совершенно иной опыт. Достаточно интересный и важный, поскольку мне приходилось жить и работать рядом с теми, кого я должен был презирать всем своим сердцем. Но как оказалось они мало чем отличались от меня внешне. Такие же чумазые, грязные после боя, с уставшими от всего глазами и желанием поскорее набить горло водкой, чтобы забыть о прошедшем дне до следующего рассвета. Прожив среди них, я понял, что очень долго ошибался, моя голова была забита чепухой, бредом о классовом превосходстве одних над другими, что гены, эти невидимые переплетенные нити дают тебе привилегии. Это все дерьмо. Они ничуть не хуже нас. Они почти такие же, просто другие. Те же руки, то же туловище. Может они слегка слабее и не так быстро мыслят, но они вместе. Они не оттолкнули никого, кто пришел к ним за помощью и ночлегом.
Офицер поднял взгляд на меня.
- Ты до сих пор держишь зло на Клан.
Я не стал отпираться.
- Конечно. Я считаю, что трибунал ошибся. Он не понял меня, мой поступок. Я отстаивал свою честь вернорожденного, ведь тогда это для меня было святым.
- А сейчас?
- Много воды утекло с той поры. Я многое переосмыслил, многое увидел, со многим общался. Я знаю, что ошибался если не во всем, то в очень многом. Все эти сказки, бредни о высшем и великом пути, где каждый найдет достойную награду своей жертве. Глупость. Мы оставляли за собой горы трупов и обуглившихся осколков, а взамен не получали ничего. Путь растянулся на многие годы, кто-то ушел раньше времени, кому-то удалось продержаться чуть дольше, но какой результат? Правильно - никакого. Мы просто убивали, прикрываясь высокими ценностями, а ведь кровь от этого не становится менее красной. Она все такая же алая и горячая, а трупы коченеют очень долго, если в момент детонации их просто не разрывает на части. Ты бы видел их глаза, эти искаженные лица, будто высеченные из камня. Глаза! Открытые и налитые кровью. Что может быть страшнее чем это? Не знаю. Это чертовщина, брат-сиб. Я понял это слишком поздно. Во мне давно зрел план отойти от этого, попытаться найти себя в чем-то более мирном, созидательном, но руки мои были созданы и обучены только одному - убивать. Знаешь, как страшно осознавать это, что ты просто ничего другого не можешь? Не умеешь. Не способен научиться.
Офицер остался неподвижен.
- Я не думал над этим никогда.
- Подумай.
Он отвел взгляд.
- Ничего не обещаю. Много работы.
- Нам врут. Постоянно. заливают уши дерьмом, а мы только радуемся, потому что не можем выслушать другую сторону. Вольняги - это звучит так презрительно, что хочется блевать, а ведь в них ничего такого нет. Они вольные! А мы? Мы продукт. Растение, выращенное под строгим наблюдением таких же растений. Мы цепные псы. Нам командуют - мы выполняем. Мы возвращаемся живыми и тут же получаем кость в знак благодарности и быть может самку, которая даст продолжение рода.
- Ты говоришь глупости, старик.
- Нет, - я качал головой, - никаких глупостей. Правда! Посмотри мне в лицо. Что ты видишь на нем, кроме изрезанной кожи и шрамов, оставленных врачом-наркоманом, а?
