Нельзя идти за горизонт - Ильин Владимир Леонидович (читать хорошую книгу txt) 📗
По рядам пробежал дружный смех. — Тихо! — поднял руку Первый и вновь обратился обвинительным тоном к Пятнадцатому. — Своими прогулами вы срываете весь разгар рабочего процесса! Где вы болтались сегодня весь день? Вы опять спали! Мне уже надоело с вами вести речи на эту тему!
Пятнадцатый что-то пробормотал. Аудитория неодобрительно молчала.
— Что-то вы никак не можете привести себя к общему знаменателю, Пятнадцатый, — продолжал разошедшийся не на шутку Первый. — В моих глазах вы наложили на себя неправильный отпечаток в плане бездеятельности!
Пятнадцатый опять что-то пробурчал.
— Ладно, садитесь, — внезапно смягчился Первый. Взгляд его нашел другую жертву, и у меня невольно что-то сжалось внутри. — А теперь вы. Третий. Вставайте, вставайте!
Я поднялся.
— Вы опять пытались сегодня дезертировать за Стену, — негодующим тоном констатировал Первый. — Причем в разгар рабочего дня! Слушайте, вы уже становитесь мозолью на моих глазах, потому что о вас и вокруг вас давно ходят всякие разговоры!
Я постарался отключить органы своего слуха. Опыт показывал, что в подобных ситуациях лучше всего было не возражать и не доказывать свою правоту Первому и всем остальным, а смиренно внимать, потупив взор.
Тем не менее отдельные обрывки речи разгорячившегося Первого до меня все-таки доносились.
— Я вас категорически отказываюсь понимать, Третий, — говорил он, пристукивая кулаком по столу, словно заверяя каждое свое слово незримой печатью. — Или, простите, я — дурак, или вы чересчур умно себя ставите. Но отлынивать от работы самовольно я вам не позволю!
Голос Пятой громко произнес:
— Конечно, дурак!
Первый вздрогнул и смешался. Однако реагировать на подобные выкрики он, видимо, считал ниже своего достоинства. Выразительно покосившись на Двенадцатого, он сказал:
— Ладно, Третий, садитесь, но учтите, что на общем фоне вы фигурируете не в очень лестных оттенках. И если вы еще хоть раз сделаете поползновение на .упомянутый мной вопрос, то вам не поздоровится лично от меня!
Потом он заглянул в свою шпаргалку и провозгласил:
— В отношении задач на завтра. Завтра у нас начинается очередной раунд. В том смысле, что работать мы с вами будем по обычному ритму.
Среди собравшихся кто-то захихикал.
— В общем и целом, — невозмутимо продолжал Первый, — что касается задач, то тут у нас имеется еще много темных пятен на пробелах!
— Пятна есть пятна, — во всеуслышание произнес Одиннадцатый. — Пятна и на солнце бывают. Первый с осуждением нахмурился.
— Реплики на эту тему с места абсолютно неуместны, — сказал он. — У всех еще будет возможность высказать свое мнение.
По рядам пробежал ропот. Четвертый робко зевнул. Седьмой с Восьмым зашептались.
— Я требую тишины и внимания! — привстав, сказал Двенадцатый. — Кому не интересно — тот может выйти!
Все притихли, обескураженные таким заявлением. Первый опять заглянул в свой листок.
— В общем и целом, — устало сказал он, — уклад нашей жизни должен быть затянут на все гайки. Вот этот момент я попрошу хотя бы мысленно иметь в виду. Я закончил.
Он убрал листок в карман комбинезона и опустился на свое место в «президиуме».
— Какие будут вопросы? — полюбопытствовал, вставая, Двенадцатый.
Вопросов не было. За окном уже было темно.
— Хорошо, — не удержался Двенадцатый. — Кто желает выступить?
Выступать не желал никто.
— Что ж, тогда слово предоставляется Второму, — объявил Двенадцатый.
Второй поднялся, теребя от волнения свою неразлучную рулетку.
— Я не собираюсь много и долго говорить, — заверил он. — Постараюсь быть краток…
Однако выступал он не меньше получаса. Вначале нудно говорил о дисциплине, о том, что каждому нужно быть дисциплинированным, что нарушать трудовую дисциплину нехорошо, потому что нужно работать всем и каждому на всеобщее благо. Но потом он неожиданно свернул на проблему измерений, и оказалось, что сегодня он что-то (что именно — Второй предпочел умолчать) измерил, и результат этого измерения отличался от вчерашнего на целых две десятых миллиметра, а между тем это «нечто» должно было быть неизменным, а иначе нас всех погубит новая Катастрофа.
При упоминании о Катастрофе зал почему-то ожил и забурлил. Второго чуть ли не силой усадили на место, и все стали требовать слова. Разумеется, кроме меня (я, признаться, был растерян и ничего не понимал) и Пятнадцатого, которому решительно все было «до лампочки»…
Дискуссия была жаркой и продолжительной. Каждый выступавший отстаивал свою точку зрения (к сожалению, мне так и не удалось почерпнуть из выступлений никакой полезной для себя информации), а в его адрес раздавались ехидные реплики и саркастические выкрики. В конце концов оппоненты перешли на личности, все переругались, и из-за гвалта вообще ничего уже нельзя было понять.
Двенадцатый стучал по столу карандашом, пока карандаш не сломался. Наконец Первый вскочил и зычно проревел:
— Пре-кра-тить!
В зале воцарилась тишина.
Первый обвинил всех выступавших в прениях не просто в демагогии, а в «распустившейся донельзя демагогии», но тут же сам предложил принять все, что было сказано на сегодняшнем собрании, к сведению, и поспешно закрыл совещание.
Не глядя друг на друга, все стали расходиться из столовой.
Пора было ложиться спать. Завтра предстоял новый рабочий день. Выходных тут не было в принципе.
Неожиданно меня за рукав кто-то ухватил. Я повернулся и обомлел. Передо мной смущенно улыбался Четырнадцатый.
— Ты… это самое… в шахматишки или во что еще сыграть не желаешь? — спросил он меня.
Я обомлел повторно. Как говорят в таких случаях, завтра должен снег пойти, если уж этот затворник и угрюмый мизантроп сам напрашивается на общение. Ц
— Действительно: почему бы нам не сыграть? — сказал я. — Особенно во «что-то еще»…
Мы отправились к Четырнадцатому в комнату. По дороге к нам присоединились Девятый и Одиннадцатый. Загадочная игра под названием «что-то еще» оказалась тривиальным кингом, которым мы провели пять туров. Заодно выяснилось, чем занимается Четырнадцатый в своем подвале. Таинственно подмигнув нам, он извлек на свет из своей тумбочки пузатую бутыль, наполненную какой-то мутной жидкостью, и граненые стаканы. «Для прояснения разума, — пояснил он, разливая жидкость по стаканам. — Сорок пять градусов, не сомневайтесь, — продолжал он. — Чистая, как слезинка ребенка!» Мы выпили и стали играть. По мере игры Четырнадцатый заботливо подливал новые порции, так что играть действительно стало интересно и весело.
Первую партию удалось выиграть мне, но это была моя единственная удача в тот вечер. Потом фортуна повернулась лицом к Девятому и не выпускала его из своих цепких объятий до конца игры.
Совершенно не помню, о чем мы разговаривали параллельно со шлепаньем карт по столу. Трех стаканов хватило, чтобы отбить даже ту память, остатки которой теплились в моем мозгу. Помню только, как Девятый и Одиннадцатый спорили на какие-то отвлеченно-абстрактные темы, как Четырнадцатый гудел: «Это все несущественно, ребята. Чья очередь сдавать?» — или что-то в этом роде.
Не то под влиянием самодельной «детской слезинки», не то из-за дурацкого стремления отыграться, но мне казалось, что время тянется слишком медленно. Однако засиделись мы далеко за полночь, и игру пришлось прекратить только тогда, когда, в ответ на вопрос Девятого: «Эй, Одиннадцатый, ты будешь ходить?» — тот глубокомысленно изрек: «Н-нельзя х-хо-дить, если н-нет… ик… ног!», после чего рухнул лицом на стол и захрапел. Девятый и Четырнадцатый поволокли его спать, а я отправился к себе.
Голова шумела так, будто в ней поселилась стая неугомонных птиц, то и дело хлопающих крыльями и орущих во всю глотку.
Что-то, однако, ворочалось в ней на этом фоне, не давая мне покоя. «Ладно, завтра вспомню», — решил я.
Я вошел в свою комнату и зажег свет. В комнате все было как обычно и в то же время что-то было не так, как надо. То ли чего-то не хватало, то ли, наоборот, что-то было лишним.
