Побочное действие - "Мадам Тихоня" (е книги .txt) 📗
Скоро всё улеглось, ящик перестал шататься, а дверца вдруг распахнулась. Сама собой, как по команде, с гулким стуком выпустив наружу то, что всего несколько минут назад было живым человеком. Тело обгорело сильнее, чем можно было подумать, но мясо всё ещё сочилось сукровицей через разрывы на латках кожи, исходило жёлтыми язвами и волдырями. Казалось, если воткнуть в это мясо пальцы и покопаться в нём, с лёгкостью можно вынуть любую часть скелета. Вот хотя бы большую берцовую кость, а потом выбросить её собакам -- ведь это же собака ворчит где-то «за кадром»? А череп отделить от хрупкой шеи и вывесить на забор, прямо на солнце, вот так как есть, с обнажившейся глазницей и скулой, да с островками рыжих волос, странно знакомых.
– О, я знаю, это был твой друг, – улыбаясь, произнёс Хойт голосом отца. Голубые глаза «босса» на миг покрылись мутной утопленничьей плёнкой. – Мне очень жаль, что он умер, но так было надо. Ты снова отлично справилась, нужно ещё…
– Нужно ещё, ещё… – завибрировал эхом туман, рассыпался, выпуская из себя ещё одно тело, бессильно роняя его сначала на колени, потом ничком, головой прямо к ногам Мэл. Лица было не разглядеть, но это и не обязательно. Такие же тёмно-каштановые волосы были у матери, чужой женщины, которая жила и работала где-то далеко, не вспоминая о детях.
– Твой брат всё равно уже мёртв, – у застывшего в двух шагах перевёртыша на сей раз был голос отца. Узкое лицо Хойта постоянно плыло и менялось, морщины то углублялись, то разглаживались, а в блёклых голубых глазах маньяка-пиромана проблёскивала серая сталь. – Давно мёртв, тебе нужно только всё завершить.
Звякнув колёсиками, в бедро требовательно, как живой, ткнулся столик. Мэл опустила взгляд – спичечная коробка исчезла, вместо неё на полупрозрачном пластике одиноко лежал боевой нож с узким листовидным клинком. Тело у ног тем временем пошевелилось, упёрлось ладонями в захламлённый, скользкий от крови пол.
– Мэл, я… – донеслось снизу мягким, шелестящим голосом Лэнса. Кажется, брат хотел попросить прощения. За то, что уехал, отправился за отцом по первому его зову, бросил одну в госпитальном боксе, беспомощную, как дерево, попавшее в жернова. За то, что умер, сгинул навсегда в чёрной воде подо льдом, без ответа и без могилы. За то, что не вернулся, нарушил обещание.
Сцепив пальцы на рукоятке, Мэл поморщилась. Тёплый пластик оказался липким, будто оружие совсем недавно использовали по назначению, дырявили им кожу и мышцы, резали внутренние органы. В памяти промелькнул образ: кто-то стоял на коленях в солнечном свете, подставив податливый беззащитный затылок под короткий точный удар. Мэл ощутила, как кривятся её губы, и опустилась на корточки. Свободной рукой вцепилась в волосы на макушке брата, чтобы приподнять его голову. Покрепче сжала нож.
– Да, вот так мне нравится, – голос Хойта звучал уже прямо в голове, тяжело ухая о кости черепа. – Давай, сделай это.
Очень медленно Мэл подняла руку. И тут её наконец настигла боль, которая, казалось, ждала удобного момента. Собиралась с силами, чтобы прорвать наконец плотную оболочку бесчувствия.
Мэл охнула и согнулась от горячего укола где-то под грудиной. Сначала одиночного, будто пробного. Потом ещё и ещё, точно кто-то кромсал изнутри сердце и лёгкие тонкими острыми когтями, ломился в рёбра, пробивался на свободу. Алое марево перед глазами косилось, вертелось и меркло, как неисправная голограмма, а из глотки с каждым новым уколом вырывался вскрик. Беззвучный? Или Мэл просто оглохла, а может, сорвала горло, захлебнувшись кровавым кашлем?
Боль на какое-то время отступила или просто затаилась. Началось какое-то заторможенное, продолжительное падение. Сначала прямо на спину Лэнсу, а потом плотное тело брата расступилось чёрным туманом. Мэл решила было, что ещё и ослепла от финального удара, когда нашла себя на твёрдом полу. Сквозь полуприкрытые веки пробивался свет. Вполне обычный, солнечный.
Нервы слабо вибрировали, заставляя мышцы дрожать от слабости, а в голове мельтешило: так не должно быть! Должно быть как-то по-другому, с пальмами, упруго клонящимися под давлением предвечернего ветра, шуршащей травой, что проросла сквозь ржавый остов машины, брошенный едва ли не напротив распахнутого въезда. С другой стороны должно блестеть море, небольшим лазурно-дымчатым лоскутом, потому что обзор закрывают огромные валуны, похожие на сдохшее на берегу водяное чудище. Ещё должен быть маяк… но чёрта с два. Снова накатила боль, чуть терпимее, чем в прошлый раз.
Знакомую просторную комнату сквозь стёкла больших окон сплошь заливает солнечный свет. Он должен весело рассыпаться бликами, играть на любой поверхности, способной его отражать, вот хотя бы на одинокой фоторамке, стоящей на комоде, или на чёрной окантовке большого экрана, прилепленного к стене. Но лучи бесцельно кружатся, чуть касаются лаконичной обстановки и, кажется, разносят кругом черноту, как паршу и плесень. В каждый луч будто вплетены траурные нити, их сотни, тысячи, они давят к полу немыслимой тяжестью.
В комнате ни одной лишней вещи – ни штор, ни картин, ни статуэток. Всё на местах, даже пыль. Тоже придавленная тяжестью. И только в кресле, что идеально ровно стоит перед экраном, разложен походный оружейный кофр – снаружи ни дать ни взять обычный чемодан на колёсиках. Внутри, в мягких резиновых углублениях, аккуратно покоятся части винтовки – ствол с глушителем, ствольная коробка с ложей и прицелом, затвор, магазин, сошка.
– Может быть, кто-то теперь обратит внимание! – вещает с экрана довольно молодой субъект, очкастый, с жидкой белобрысой порослью на черепе. Разглагольствуя, субъект непрерывно моргает бесцветными ресницами, а экран всё мигает и мерцает, когда в нижнем правом углу сменяются детские фотографии. При каждой смене раздаётся щелчок. Конечно, только в мозгу, но он в точности похож на тот хлопок, что издаёт ручная граната, когда у неё выдёргивают чеку и отпускают предохранительную скобу.
– Наш дом перестал быть уютным и безопасным! И я показал вам! – распаляется субъект, от которого полицейские в форме отпихивают чересчур ретивых представителей СМИ с микрофонами. Его прикрывают и от толпы, где скорее всего есть родные погибших во время нападения на летний лагерь. – Я показал, что будет, если наш дом наводнят чужаки! Смотрите, как легко будут умирать наши дети!
Белёсый обычно входит в раж на каждом своём интервью. Экран не скрадывает даже брызжущую изо рта субъекта слюну, толпа всё наседает сзади на журналистов, а полицейские всё работают живым щитом, пока их подопечный не усаживается в тюремный автомобиль. С комфортом.
«Щёлк» – раздаётся в мозгу снова. В правом нижнем углу над бегущей строкой появляется новое лицо. Фото десятилетнего Йохана Лунда на экране выглядит смазанным и чужим, будто это в какого-то другого ребёнка в упор угодил заряд крупной дроби из помпового ружья. Уже после того, как на входе в один из домиков рванула ручная граната, которую прикрепил к двери субъект с жидкой порослью на черепе. «Щёлк».
Боль навалилась снова, тяжёлой душной волной, точно Мэл окунули в воду, почти доведённую до кипения. Перед глазами заплясали искры и белые точки, пропал вдруг воздух. Потом вернулся вместе с полузадушенным сипением, и тогда картинка сменилась.
