Новый порядок - Косенков Виктор Викторович (читать книги онлайн полностью TXT) 📗
— Вот они, Права Человека! То, за что мы так боролись все эти годы, — возопил Сорокин, — втоптано в грязь!
По толпе журналистов пронесся ропот.
— Нет! Я не обвиняю этих ребят! — Павел головой указал на ментов, которые совсем пригорюнились перед объективами телекамер. — Они выполняют приказ! Они делают свою работу! И они ни в чем не виноваты. Я верю в то, что именно они когда-нибудь станут защищать нашу демократию! Но правительство, все его обещания — это одна огромная ложь! Наш Президент врет нам. Теперь мы все можем видеть результаты так называемой борьбы с коррупцией. Люди, я говорю вам, программа борьбы с коррупционерами — это ложь! Я хотел своими репортажами помочь государству, в котором живу. Как же я ошибся!!! Моей стране не нужна эта помощь! Она погрязла во взяточничестве и разврате. Серость правит! Серость в головах тех, кто отдал приказ душить Демократию! Злое, беспощадное быдло!
Менты наконец сумели проделать коридор среди микрофонов и объективов. Сорокин двинулся через толпу, беспрестанно крича:
— Держитесь! Я с вами! Боритесь, друзья мои! На всех камер не хватит! Всех не перевешаете! Свобода слова! Родина или смерть!
— Вот это он зря, — сказал Бычинский, разглядывающий запись ареста. — Это надо будет из новостей вырезать.
— Что именно? — спросил Мусалев.
— Про Родину. Это левачество ни к чему. «Родина или смерть», «Не пройдет!», еще бы «Венсеремос» запел.
— Творческая личность, — вздохнул Мусалев, делая пометки в блокноте.
— И менты какие-то неактивные, — скривился Бычинский. — Могли бы его потрясти или дубинкой по загривку.
— Менты настоящие. Эти могут увлечься… — осторожно произнес Мусалев.
— Ну и что? Ты хочешь сказать, забьют? Да об этого лося можно шпалы ломать, ему ничего не случится.
— В следующий раз учтем, Аркадий Ильич.
— В следующий раз? — Бычинский удивился. — Ты что же думаешь, у власти такие идиоты сидят? Я вообще удивлен, но они так отреагировали. С какой стати ему руки в браслеты застегнули? С какой стати милиция? В чем обвиняют? Порнография? Шантаж? Компромат?! Все по плану, надеюсь, было?
— Так точно!
Бычинский сморщился. Больной зуб дал о себе знать, стрельнул в нерв. Боль растеклась по всей челюсти. Аркадий с трудом удержался, чтобы не застонать. На лбу выступила обильная испарина.
Мусалев с тайным злорадством наблюдал, как босс, тяжело дыша, достает из ящика стола пачку ибупрофена, выковыривает две капсулки и глотает их не запивая.
— Если все по плану, — наконец сказал Бычинский, — то его скоро отпустят. Ничего незаконного в том, что он делал, нет. А подрыв конституционного режима они ему шить не будут. Слишком шатко и слишком глупо. И поскольку наш талант скоро вернется, мы должны выложить все заготовки разом. Понимаешь?
— В общих чертах…
Бычинский страдальчески поднял брови.
— Паша скоро вернется из СИЗО. Правильно?
— Правильно.
— А значит, у нас есть два дня на то, чтобы сделать из него героя. Это понятно? Все заготовленные репортажи пускаем в эфир. В прайм-тайм.
— А реклама?
— Черт с. ней, с рекламой! — гаркнул Бычинский. — Демократия в опасности! Я что, тебя учить должен?!
— Никак нет.
— Вот и хорошо. — Аркадий откинулся на спинку кресла, посмотрел в потолок, чувствуя, как отступает боль и во рту все немеет. — Пойду я к эскулапам. Пусть зуб мне сделают. Под общим наркозом. Нет сил терпеть больше.
Глава 41
Из вопросов Президенту:
«Господин Президент, почему Вы считаете, что именно международные террористические центры, а не бессмысленная жестокость российских военных и спецслужб толкают мирных жителей в ряды сепаратистов и террористов-смертников?"
Цыганский лагерь, каким бы бардачным и безалаберным он ни выглядел, всегда имеет свои особые системы по предупреждению опасности. Любой человек, который проник в лагерь, может быть уверен, что за ним постоянно и очень пристально следит несколько пар глаз. Это могут быть дети, притаившиеся в кустах, это могут быть старухи, которые с наигранным безразличием курят свои невероятные трубки. Это может быть кто угодно. В таборе все имеет свои уши и глаза. Те, кто по тем или иным причинам плотно контактирует с современными кочевниками, отлично об этом знают. Цыгане не терпят чужаков, не терпят их пристального внимания. Они выживают так, как делали это их предки. И нет никакого смысла менять устои и правила, пока они работают. Тут один держится за другого. Они могут сколько угодно ссориться, скандалить, друг другу морду бить, но если кто-то выстрелил во время обыска в милиционера, будьте уверены, официально это сделал неподсудный, несовершеннолетний ребенок или беременная женщина, которая случайно уронила ружье. Такова одна из позиций самообороны: старшего, способного приносить в табор деньги, всегда защищают более слабые. Цыгане очень хорошо знают Уголовный кодекс.
Однако Роман Булатов был слеплен из другого теста.
Некоторые называли его отщепенцем, некоторые более грубыми словами, но факт оставался фактом. Табор, в котором остановился Булатов, стремился избавиться от него и его людей всеми силами. Проблема осложнялась еще и тем, что Роман никогда не ходил в одиночку. С ним были верные ему люди, которые делали трудновыполнимой любую идею о силовом решении вопроса. Поэтому старейшины обычно предпочитали выждать. Вдруг сам уйдет?
Цыгане знали Уголовный кодекс и старались нагло и откровенно его не нарушать.
Может быть, и в этот раз проблема разрешилась бы мирным путем. Булатов пересидел бы какое-то время, а потом ушел, чтобы никогда не вернуться. Если бы не кокаин. Если бы не внучка старейшины. Черноволосая, красивая, стройная. Словно испуганный зверек сжавшаяся в углу. Наверное, и в этот раз Булатов бы ушел. Если бы не пил водку с белым порошком…
Омоновцев привел парнишка. Его круглые от страха глаза поблескивали в утреннем сумраке. Ни слова не говоря, он махнул рукой в туман.
— Там? Где точно? — прошептал дядька в камуфляже и маске.
— Большая палатка, большая, — прошептал в ответ мальчишка.
— Все ушли из лагеря?
— Нет, там девочки еще есть…
Омоновцы переглянулись.
— Иди к своим, — похлопал парнишку по плечу старший.
Цыганенок растворился в тумане.
Больше омоновцы не произнесли ни звука.
Они вошли в лагерь тихо. Сразу нашли большую палатку, о которой говорил паренек. Палаткой это можно было назвать с большой натяжкой. Сооружение больше походило на шатер. Из него доносилась приглушенная речь. Что-то позвякивало. Тренькало.
В соседней палатке кто-то пыхтел, доносились чавкающие звуки. Около входа лежал помповый дробовик. Омоновец приподнял полог. Поросшая курчавым волосом задница активно работала между двух ног, раскинутых в стороны. Мужчина кряхтел, охал. Девушка не проронила ни звука, милиционер видел ее глаза, такие же черные и блестящие, как у пацаненка, который привел их в табор.
В палатку просунулся ствол и ткнулся холодным носом мужчине в мошонку. Тот крякнул и замер.
— Если тебе дороги твои яйца, — сказали сзади, — то без разговоров на карачки и жопой вперед из палатки. Одно слово, стреляю. Одно неверное действие, стреляю. И вообще, сволочь, я стреляю по поводу и без.
Голый, с брюками, болтающимися на коленях, цыган выполз из палатки. Его быстро уложили мордой в мокрую траву. Защелкнули за спиной наручники.
И все, может быть, прошло бы удачно… Если бы не девушка.
Омоновец, заглянувший в палатку, успел только краем глаза заметить, как вскинулось круглое большое дуло. Спасая плечи и руку от выстрела в упор, он сумел развернуться. И получил весь заряд дроби в бронежилет. Дробящий кости удар отшвырнул его на несколько метров назад.
Девушка передернула помпу!
Выстрелила!
Передернула! Коротко гавкнул АК.
Девчонка вскинула руки, дробовик взлетел в воздух. Она падала на землю, удивленно глядя на залитую кровью грудь, а из шатра уже повалили крепкие полуголые мужики со страшными стеклянными глазами.
