Контакт первой степени тяжести - Горюнов Андрей (бесплатная регистрация книга .TXT) 📗
– А, да, помню! Он им панно отгрохал огромное в восемьдесят шестом. А я слегка помогал ему. Памятная история.
– Взял Борька мою куртку там, надел ее, пошел гулять. Погулял в ней, вернулся. Смотрит – обед на столе. Пошел к речке, решил перед обедом руки вымыть, снял свои часы, чтобы не залить, сунул в нагрудный карман – совершенно машинально. Руки вымыл, пошел обедать. Ну, или кто-то разговором его отвлек. Словом, засунул и забыл. Потом уж хвать – а где часы? Поискали, поискали – нет нигде! В моей куртке, в кармане вот посмотреть он, видимо, не догадался. Решил, что потерял. Очень, кстати, жалел о часах. Хоть и старался вида не показывать. К счастью, видите, часы нашлись. Но, к сожалению, нашлись уже тогда, когда потерялся их хозяин. Однако будем надеется, что все образуется: найдет горшочек крышечку, как в детской сказке.
– А куртку вашу надевал-то он зачем?
– Ну, он любую вещь мог надеть и, более того – любил носить чужое. Это, кстати, довольно распространенная черта – по жизни. Странно, что вы, как следователь, с этим не сталкивались на практике. Девицы часто платьями меняются – неужели не знаете? Нищета, зависть, ну и «коммунистический подход», вбиваемый десятилетиями. Словом, это норма была: Борис мог воспользоваться чужим предметом одежды, инструментом, посудой, содержимым холодильника – всем абсолютно, кроме зубной щетки. Единственное исключение, пожалуй что.
– А что ж такое исключение?
– Да тоже просто. Он никогда не чистил зубы. Он их на ночь клал в кружку. Частенько в кружку с водкой – чтобы не допили ночью. Друзья-товарищи. А утром встанет, вставит – и залпом похмелится. Ну, не всегда так – после крепких сабантуев, конечно же. А то, я смотрю, вы подумали уж...
– Вы можете, наверно, мемуары о Тренихине писать...
– Да. Оттого я здесь и сижу.
Калачев долго молчал, а потом неожиданно сел напротив Белова.
– Вот что я скажу вам, Николай Сергеевич... Я долго думал... И я боюсь, что здесь тот самый – очень редкий на практике случай – когда вы, небезосновательно, в общем-то, подозреваемый, причем на основании многих улик, хоть и косвенных, вы тем не менее совершенно, ну абсолютно ни при чем!
– Благодарю! Я всецело разделяю ваше мнение.
– Однако, Николай Сергеевич...
– Однако я буду осужден?
– Да, – с прискорбием вздохнул Иван Петрович. – И если даже нет, то нервы вам крепко испортят. Очень крепко!
– Да уж куда еще больше?
– О-о, это что еще! Цветочки. Вы здесь сейчас прям как член правительства. Цветов только нет. А вот если в общую камеру переведет вас Власов – тогда вы хлебнете.
– Что же делать? Хлебать мне не хочется. Да и не с чего. Почему я должен хлебать?
Иван Петрович доверительно склонился к Белову:
– Могу предложить вам заведомо кощунственный вариант. Боюсь только, что он вам покажется неприемлемым.
– Если уверены, то и не предлагайте.
– Я все же рискну, потому что уверен в том, что если вы последуете этому варианту, то открутитесь наверняка и в конечном итоге – спасетесь.
– Я понимаю, к чему вы клоните. – Белов поморщился. – Вы предлагаете мне сознаться в том, чего я не совершал?
– Вот именно! Я клоню к тому, что вам следует немедленно оговорить себя.
– А дальше, дальше что? – вскипел Белов. – Под суд? По обвинению в убийстве?
– Конечно нет! Зачем же? Как уляжется, дадите задний ход: я, дескать, сам себя оговорил.
– С чего это я себя вдруг оговорил – ни с того, ни с сего?
– Да просто от страха. Калачев и Власов страшные такие – боюсь их, да и точка. Вам следователей сменят: нас с Власовым – долой, а нового дадут. И дело направят на доследование. Паники, пожара уже никакого не будет. Тот, новый следователь, уже вполне спокойно поговорит с вами – и сто вторая распадется вдрызг через неделю, а то и вообще через день.
– Но пистолет-то все же останется?
– А как же? Останется! Но что останется-то? Двести восемнадцатая, голая – незаконное хранение, ношение. Ерунда.
– Но посидеть-то придется тем не менее.
– Отнюдь! Вы подключите адвоката: то да се, повышенная криминогенность общества, милиция защитить не способна, все боятся даже по своей квартире без оружия ходить, вы человек не бедный, заслуженный художник, черт возьми.
– Это верно, – кивнул Белов. – Все вооружаются сейчас.
– Конечно! В каждой второй квартире хранится ствол, а в престижных, что называется, и два, и три – такие арсеналы попадаются, прости Господи! Адвокат все это прожужжит, заплатит кому следует, позвонит куда надо, подаст петицию, прошение, протест. Ну и так далее. Отпустят вас под залог. Потом получите свои два года.
– Два года?! – ужаснулся Белов.
– Да не пугайтесь вы, – условно!
– Простите, Христа ради! Явите милость Божию... Вот ведь накладочка! – ефрейтор Елкин суетился вокруг Власова, едва ли не сдувая пыль с его ботинок. – Помяли вас немного, поколотили. Вот идиоты же! Ну да до свадьбы заживет, вы не отчаивайтесь!
– До свадьбы? – иронично хмыкнул Власов. – Вообще-то я женат, дочь взрослая. Девушка.
– Мы и это мигом исправим! Нам только доверь – нам больше ничего и не требуется.
– Что – «доверь»? Что вы исправите?
– Да все! Да ситуацию... Что-что, а уж исправлять – это у нас мастера великие. Что не дай – у нас исправят в одночасье. Специалисты! Вы не сомневайтесь совсем! Вот Скворцов сам, подполковник он, он уж приедет... О-го-го! Будьте в полной уверенности! И продолжайте в ней же пребывать! Он-то, Скворцов, уже мы звонили, выехал он. Мы вас прямичком по дорожке-то в Шорохшу на «Волжанке» за миг и прокатим-с! – Ефрейтор Елкин доверительно склонился к уху Власова и затараторил далее уже вполголоса: – Даже бензинчик у нас есть для нее, полный бак! Припасе-е-ен!
Набитый выше всякой меры ПАЗик съехал с грунтовки, уступая дорогу милицейском кортежу, прыгающему и виляющему по щебенке, окутанному клубами пыли и воем сирен.
Кортеж состоял из трех машин: двух милицейских «жигулей» под мигалками и черной «Волги» между ними, строгой, с тонированными стеклами, кремовыми занавесками на заднем окне, четырьмя противотуманными бейбихами впереди, двумя фаркопами – с обеих сторон, тремя антеннами, «пионерской» родной квадрой, тормозными допфонарями на спинке заднего сиденья и прочими совершенно необходимыми родному русскому начальству прибамбасами.
Видимо, на этой дороге Вологда-Шорохша, дороге с так называемом «твердым покрытием», подобные кортежи были большой редкостью: коровы, пасущиеся справа и слева, увидев кортеж, мгновенно переставали жевать пыльный придорожный чертополох и, кратко-истошно мумукнув, роняли в страхе внеочередную лепешку, а уступивший дорогу кортежу ПАЗик едва не завалился в кювет – водитель от удивления забыл, что называется, справиться с управлением.
Внутри же «Волги» Власов болезненно морщился от каждого качка машины.
– Ну, ничего, пройдет! – пытался успокоить Власова подполковник Скворцов.
– Да все суставы вывернули напрочь! Два дня назад подозреваемый чуть кисть всю не сломал, потом преступник при силовом захвате чуть горло мне, гортань, не раздавил. А тут вот на тебе еще! Все бока, буквально все! Вздохнуть нет сил!
– А вы, когда вздыхаете, глаза прикрывайте – так йоги рекомендуют, легче.
– Да на кой черт их прикрывать: я как пытаюсь вздохнуть, так в глазах – от ребер-то вверх – и сразу темнеет в глазах – закрывай не закрывай!
– Ну, потерпите, дорогой Владислав Львович – осталось километра два, не больше, почти приехали. А в Шорохше-то мигом водочкой...
– Да что она – поможет, что ль! Водка? Натирать суставы плечевые?
– А можно и совсем не натирать! По-другому тоже можно испробовать.
– Что ж тогда – примачивать, что ли?
– Конечно! Примочим обязательно. В Шорохше. Примочим в меру, не усердствуя. Грамм по семьсот – семьсот так пятьдесят.
В кабинете начальника сельской администрации Шорохши подполковник Скворцов немедля подошел к окну и стукнул кулаком по подоконнику:
