Ордо Маллеус - Абнетт Дэн (книги онлайн полностью бесплатно txt) 📗
— До того места, где ты пересечёшь черту.
— Я не…
— В конечном счёте все инквизиторы пересекают её.
— Говорю те…
— Все без исключения. Профессиональный риск.
— Слушай меня, ты, бесполезный…
— Сдаётся мне, что инквизитор Эйзенхорн протестует чрезмерно открыто. Линия, Грегор. Грань! Черта между порядком и хаосом, между верным и неправильным, между милосердием и бесчеловечностью. Мне это известно, ведь я пересёк её. По доброй воле, конечно. С удовольствием. Подпрыгивая, пританцовывая и наслаждаясь. Для таких, как ты, это куда более болезненный процесс.
— Не думаю, Гло, что этот разговор имеет смысл. — Я поднялся. — Мне пора.
— Так скоро?
— Может быть, вернусь ещё через пару сотен лет.
— Это произошло на Квентусе VIII, весной 019.М41.
— Что произошло? — Я остановился на выходе из камеры.
— Тогда я пересёк черту. Может, желаешь послушать?
Я был возмущён, но опустился обратно на своё место на ступеньках. Его поведение было мне понятно. Заточенный в своём ларце, лишённый тактильных ощущений, запахов, вкуса, любых чувственных наслаждений, Понтиус Гло жаждал компании и общения. Я понял это ещё сто лет назад, во время рейса к отдалённой системе КСХ-1288, по долгу службы допрашивая его на борту «Иссина». Сейчас он просто подкидывал приманку, чтобы заставить меня остаться и поговорить с ним.
Однако за сотню лет своего плена он никогда не раскрывал столь интимные детали своей личной истории.
— 019.М41. Напряжённый был год. Пограничные миры на восточной границе сопротивлялись Священному Вааргху зеленокожих, и двое Высших Лордов Терры были убиты разочаровавшимися в них Имперскими Домами. Ходили слухи о начинающейся гражданской войне. Торговые биржи субсектора потерпели крах. Доходы упали. Что за год был! Святого Дрэйча запытали на Коринфе. Миллиарды умирали во время голода на Безносе.
— Понтиус, к историческим текстам у меня доступ есть, — сухо сказал я.
— Я находился тогда на Квентусе VIII, занимаясь покупкой бойцов для своей арены. Квентийцы хорошо подходят для этого. Мощные мышцы, воинственный характер. Мне тогда было лет двадцать пять. Точно не помню. Я пребывал в расцвете сил и был прекрасен.
Пока он любовался созданным образом, наступила продолжительная пауза. По проводам пробегали вспышки света.
— Один из надзирателей при амфитеатре, который я посетил, посоветовал мне присмотреться к борцу, купленному у самой границы Сегментума Ультима. Крепкий, загорелый дикарь из жестокого мира, известного как Борея. Звали его Ааа, что на его языке означало «меч-мясо-режет-женщин-ради». Разве не прекрасно? Если бы мне когда-нибудь удалось нажить сына, то, наверное, я назвал бы его Ааа. Ааа Гло. Звучит?
— Я по-прежнему подумываю над тем, чтобы уйти, Гло.
— Этот Ааа оказался крепким орешком, — засмеялся голос из ларца. — Его зубы были остро заточены, а ногти, с детства смазываемые особыми традиционными мазями, превратились в когти. Когти, Эйзенхорн! Закалённые, каменные крюки, ороговевшие и беспощадные. Однажды я увидел, как он разорвал ими кольчугу. В любом случае, он стал настоящей находкой. Они постоянно держали его скованным. Надзиратель арены поведал мне, что при перевозке он оторвал руку одному из собратьев по заключению, а потом снял скальп с неосторожного охранника стадиона. Зубами.
— Очаровательно.
— Конечно же, я купил его. Думаю, он полюбил меня. Он не умел даже толком говорить, а уж его застольные манеры! Он спал в собственном навозе и был похотлив, словно собака.
— Неудивительно, что он полюбил тебя.
Вокруг ларца захрустела изморозь.
— Ну что за жестокий мальчишка. Я культурный человек. Ха. Я был культурным человеком. Теперь же я всего лишь эрудированная и очень опасная коробка. Но, Эйзенхорн, не забывай о моем образовании и воспитании. Ты будешь просто поражён, насколько легко благовоспитанному и образованному сыну Империума перешагнуть уже упомянутую грань.
— Продолжай. Я уверен, тебе есть что рассказать.
— Ааа хорошо послужил мне. Можно считать, что на его боях я заработал несколько состояний. Не буду притворяться, что мы стали друзьями… Никто ведь не становится другом любимому карнодону. И уж тем более другом не называют товар. Но за эти годы между нами воцарилось взаимопонимание. Я, без охраны, навещал его в камере, и он никогда не трогал меня. Он пересказывал мне древние мифы своего родного мира, Бореи. Жестокие повести о варварстве и убийствах. Но я опять забываю про себя. Это случилось… случилось там, на Квентусе, в амфитеатре, под весенним солнцем. Надзиратель за гладиаторами показал мне Ааа и подбил меня на покупку. Ааа посмотрел на меня и, мне кажется, увидел родственную душу — вероятно, поэтому, как только я приобрёл его, между нами и возникла некая связь. Из его грубой, исковерканной речи мне стало ясно, что он просит меня купить его, в красках объясняя, какую выгоду я смогу из этого извлечь. И в закрепление сделки он предложил мне своё ожерелье.
— Своё ожерелье?
— Именно так. Рабам разрешалось иметь кое-какие вещи, если они не представляли собой потенциального оружия. Ааа носил на шее золотое ожерелье. Это был знак его племени и самая ценная из вещей, которыми он обладал. Честно говоря, оно было его единственным имуществом. Но тем не менее он предложил его мне в обмен на то, чтобы я стал его хозяином. Я взял ожерелье и, как уже было сказано, купил Ааа.
— Это и была грань? — Я сидел спокойно, не слишком увлечённый его рассказом.
— Подожди, подожди… Позже, но в тот же день, я исследовал ожерелье. В нем оказалась заключена удивительнейшая технология. Борея, может, и стала диким миром к тому времени, но тысячелетия назад она, бесспорно, была технически развитым бастионом Человечества. Она погрузилась в бездну тёмных веков только потому, что её затронул Хаос. И ожерелье было реликвией эпохи падения. Запертые в нём забытые технологии наводняли тьмой сознание носящего его. Неудивительно, что Борею, где всякий взрослый мужчина носил такую штуковину, населяли одни дикари. Я был заинтригован. И надел ожерелье.
— Ты надел его?
— Я был молод и опрометчив, что ещё можно сказать? Да, надел. В течение нескольких часов ручейки варпа вливались в мой восприимчивый мозг. И ты знаешь…
— Что?
— Это было восхитительно! Чувство свободы! Наконец я почувствовал настоящий мир! Я пересёк черту и был счастлив. Внезапно я увидел мир таким, каким он был на самом деле, а не таким, каким хотелось бы Министоруму и гнилому сердцу Императора. Бездна вечности! Хрупкость человеческой расы! Красота варпа! Недолговечное сокровище плоти! Несравнимая сладость смерти! Все это!
— И так ты перестал быть Понтиусом Гло, седьмым сыном влиятельного Имперского Дома, и превратился в другого Понтиуса Гло — садиста, идолопоклонника и святотатца?
— Мальчик, да у тебя просто страсть какая-то…
— Спасибо, что рассказал мне это, Понтиус. Это многое говорит о тебе.
— Но я только начал…
— До свидания.
— Эйзенхорн! Эйзенхорн, подожди! Прошу! Я…
Люки камеры с лязгом закрылись за моей спиной.
Я выждал два дня, прежде чем вернуться. На сей раз он был угрюм и капризен.
Я вошёл в камеру и опустил на ступеньки большой поднос.
— Даже не думай, что я стану говорить с тобой, — проворчал Гло.
— Почему?
— В тот день я обнажил перед тобой свою душу, а ты… просто ушёл.
— Теперь я вернулся.
— Да, вернулся. Ты подошёл к черте?
— Ты мне скажи. — Я наклонился к подносу, медленно взял графин и налил себе большой бокал амасека.
Погоняв напиток в бокале по кругу, я сделал изрядный глоток.
— Амасек?
— Да.
— Сорт?
— Пятидесятилетний гаталаморский, вызревавший в бочках из древесины дурнишника.
— Он… хорош?
— Нет.
— Нет?
— Он совершенен.
Из ларца послышался вздох.
— Так что ты там говорил о той линии? — спросил я.
— Я говорил, что очень зол на тебя, — упрямо ответил Понтиус.