Побочное действие - "Мадам Тихоня" (е книги .txt) 📗
Последние слова потерялись в потрескивании и писке сучьев, а может, это у Мэл зашумело в голове. Ваас снова протягивал косяк, потушенный было и только что ловко подкуренный от горящей ветки. Светлая полоса на западе сделалась не толще нитки, а потом схлопнулась совсем – точно закрылась автоматическая дверь к выходу.
Мэл протянула руку и соприкоснулась с мозолистой ладонью в заскорузлой грязной повязке. Пальцы, будто отдельно от тела принимая немое приглашение, сами собой сомкнулись на дымящей приторным бумажной палочке.
Глава 27
— Ты сдохнешь ещё быстрее…
– Мэл, послушай… Ты не можешь себе позволить обойтись без болеутоляющих. Пока не можешь. Я не могу разрешить тебе каждый вечер умирать от боли… – Сид едва шевелит губами. Его лицо причудливо размывается – в насыщенном парами растений воздухе гидропонной теплицы рукой доктора прямо сейчас распыляется какая-то смесь. Мэл не хочет знать, какая. Мэл разглядывает зелёные листья, вытянутые, с зубчиками.
– Это на всякий случай, Мэл, — поймав её взгляд, доктор грустно улыбается. — Cánnabis может быть настоящим спасением, если плохо воспринимаешь сильные препараты. Способ древний, но действенный.
— Предлагаешь перейти на этот «салат»? – она вкладывает в ответную ухмылку весь свой скепсис. Чувствует, как саднит скривленный рот – примерно в то время, которое хронометры станции определяют как «вечер», на губах появляются новые прокусы. Именно тогда в жилых апартаментах хозяйки комплекса Мэл вытянется на кушетке, прямая, как мумия в саркофаге, — потому что в другой позе вытерпеть это совсем невозможно. Будет смаргивать непроизвольные слёзы, с нервными всхлипами вздрагивать от прохладной влаги, когда боль немного отпустит. Потом слизывать сплошную пекучую соль – передышки всегда коротки. Вместе с новой волной приступа всегда является Сид.
— Сейчас, сейчас… — непрерывно бормочет доктор. Мэл не может понять, почему её каждый раз раздражает его мягкий ласковый голос. Во время приступа восприятие молчит, а после – просто не до этого.
Сид в несколько секунд дезинфицирует руки, потом берётся за инъектор. Прибор собирается почти как пистолет; щелчки, с которыми на место становится сначала насадка, совместимая с катетером на затылке пациентки, а потом и ёмкость с препаратом, то разрывают череп резкостью, то глохнут совсем. Доктор что-то успокаивающе шепчет, пока вдоль спины Мэл растекается жидкий огонь. За мгновение-другое жар охватывает тело полностью, потом спадает волнами. Последняя волна приносит почти блаженство. Истому и что-то, близкое к эйфории.
– Лучше? -- Сид улыбается, щурясь, отчего морщинки в уголках его глаз собираются лапками. Мэл не понимает, почему каждый раз смотрит на эти лапки с застрявшим под грудью комком отвращения. Причину невозможно осмыслить, она глубоко скрыта где-то в мозгу доктора, а дружеская забота запятнана чем-то, похожим на прожилки грязи в чистой воде.
«Действие большинства современных препаратов, купирующих боль, слабо отражается на функционировании мозга. Сознание абсолютно прояснится уже через десяток минут», – Мэл хорошо помнила слова лечащего врача при своей выписке из госпиталя. Сонное равнодушие, заполонявшее мозг после инъекций Сида, стряхнуть было непросто, а на смену равнодушию приходила холодная, расчётливая злость. Мэл всегда списывала этот эффект на усталость. От людей, среди которых не найти ни одного близкого и родного. От станции. От жизни.
– Ты сдохнешь ещё быстрее, чем я от шмали… – Мэл повторила эти слова про себя, покосившись на Вааса. Тот ухмылялся – молча, проявляя небывалое терпение. Ждал, когда «добыча» перестанет ловить случайные облачка дурмана, поднесёт самокрутку ко рту и вдохнёт полной грудью. А Мэл всё вертела тлеющий косяк в пальцах.
– Идиотка, – пробормотала Мэл сквозь зубы. Дурная травяная сладость тонкой струйкой поднималась от косяка и немного скрадывала стынущую во рту вязкую горечь. Чёртова дура, надо же было забыть очевидную истину: тех, кому можно верить, больше нет. Совсем. Нигде. А здесь – здесь только Хойт, которому её способности нужны не больше функций полезного устройства. Любое устройство рано или поздно изнашивается, быстрее всего, если владелец заставляет его работать без передышки.
– Ты ведь этого и хотел. Чтобы ведьма сдохла, – бросила вслух, щурясь сквозь пышущий жаром костёр на едва различимые в сумерках пролив и очертания берегов по другую его сторону. Там шуршали совсем невидимые волны, непрерывно ворочали мелкую гальку и морщили песок. Наверное, с тех времён, когда эти острова поднялись из глубин океана, как спины морских чудовищ. А совсем рядом сидел Ваас – бронзово-огненная фигура островного идола, «царя и бога», алчущего всё новых кровавых жертв, будто без них Рук Айленд снова погрузится в пучину.
– Блядь, тебе реально похуй, как сдохнуть? – возмущённо рыкнул «идол», до клёкота в горле надавливая на слово «как», косясь вполоборота то ли удивлённо, то ли презрительно. По смуглой коже главаря запрыгали рыжие блики, бросая тёмные тени, точно полосы на тигриной шкуре. Мэл зажмурилась. Потом слишком уж резко, как тонущий ныряльщик, которому вдруг дали кислородный баллон, поднесла к губам косяк.
Первый вдох получился слишком глубоким и не принёс ничего, кроме глухого кашля. Точнее, Мэл очень постаралась заглушить мучительные толчки в груди, придавить продирающие спазмы, нарочно причиняя себе ещё больше боли. Как будто каждая новая порция вытолкнутого из горла сипения и выбитых из глаз слёз могла научить её больше не верить. Впрочем, закончилось всё довольно быстро – сказалась та единственная проба, что прошла под чересчур чутким руководством отравителя, который так умело прикидывался другом все четыре месяца со дня гибели Лэнса.
– Сид… сволочь… – вырвалось само по себе. Получилось неожиданно громко, не рассеялось в стихающем хрипе. Всё должно было затеряться, утратить чёткие очертания – как карандашная линия на листке бумаги стирается ластиком в не слишком умелых руках ребёнка космической эры, впервые взявшем в руки «древние» инструменты для рисования. Вот так они с Лэнсом пробовали рисовать на бумаге втайне от отца, что считал подобные увлечения детской блажью, – надо же, и это вспомнилось чётко. Разум оставалось ясным; ничего хуже ясности, где друзья оказываются врагами, Мэл не знала.
– Тот докторишка, что вечно торчал под дверью того ёбаного карцера на твоей станции? – Ваас уже расплывался в понимающей ухмылке, покачивал удовлетворённо головой, будто размешивая чудны́м своим ирокезом темноту наверху так, чтобы она разрослась и сгустилась. – Трясся над тобой, обхаживал, на сиськи пялился, – вы, цивиллы, каждый раз покупаетесь на эту хуйню. Тупые крысы… Впрочем, насчёт сисек его можно понять… – Глаза главаря, сплошь в отражениях костра, огненные, как у какого-нибудь демона, в упор уставились на Мэл.
– А потом он предал тебя, да? Не-не, молчи, не возражай…
Она не возражала. Да и слушала не особо – окончание фразы потерялось в шумном вдохе. Дым походил на вязкую патоку и требовал мелких глотков, возвращался обратно через рот и ноздри, льнул к лицу, будто стремился впитаться сквозь поры кожи. Мэл только кривовато улыбалась: быстро отравиться и сдохнуть всё равно не выйдет. Как там говорил Сид: побочный эффект «генфриза»? Именно этим док объяснял слишком мощные препараты в своём списке назначений – Мэл никак не могла вспомнить точную формулировку, вроде бы простую. Такой провал в памяти почему-то насмешил, хоть разум всё ещё был ясным. Только костёр сиял ярче, раздувался шаром света, выпускал языки пламени, как маленькое солнце протуберанцы. А смешок вдруг оборвался в груди горячим комком злобы:
