Офелия (СИ) - Семироль Анна (чтение книг .TXT) 📗
Ларри глубоко вздохнул и произнёс:
- Да, я видел это письмо. Его забрали у меня, но я помню всё, о чём писал Уилл. И то, что выдаётся нам за войну, и привело к его смерти.
Воздух на чердаке вдруг показался Питеру пыльным и затхлым, захотелось глубоко вдохнуть утренней прохлады. Щёлкнул шпингалет, заскрипели, открываясь, оконные рамы под руками Палмера-младшего. Свежий воздух ворвался, всколыхнул тряпьё, накрывающее сундуки и коробки, зашуршал страницами раскрытой книги, забытой на полке, заблудился в кудрях Кевина. Ветер покружил клочки пыли в углах и улёгся у ног Лоуренса Палмера. Йонас встал у оконца рядом с Питером, достал сигареты и спички из кармана, закурил. Пальцы у него чуть заметно дрожали. Ларри неодобрительно покосился на него, вздохнул.
- Уилл был похож на тебя, Пит, - слова давались старшему брату нелегко, он говорил, словно шёл против сильного течения. – Открытый, честный, отважный, хотя со стороны казался слишком мягким. За меня всегда заступался. Наши родители вместе воевали, и до смерти Уилла оставались друзьями. Мистер Мёрфи хотел, чтобы Уилл после школы поступил на службу в войска. Считал, что армия – это для настоящих мужчин. Уилл послушался. Его заслали на материк, как раз к «пятну междумирья». Он обещал писать оттуда каждую неделю, но никто из нас – ни семья, ни я – не получили ни одного письма. Он пробыл там восемь месяцев.
Ларри замолчал. Прошёл по чердаку, шаркая тапками, взъерошил волосы на макушке Питера и слегка ткнул кулаком в бок Йонаса:
- Не поделишься?
Йонас молча вложил ему в ладонь полупустую мятую пачку. Ларри долго чиркал спичками, прикурил, затянулся. Долго смотрел в окно, словно ждал какого-то знака. Потом продолжил рассказ:
- Когда он вернулся, нам не удалось толком поговорить. Его родители устроили праздничный ужин, было слишком много народу, все старались хоть словцом перекинуться с Уиллом. Я был на учёбе, вернулся домой поздно, и сразу подъехал к дому Мёрфи. Уилл был страшно пьян, увидел меня, обнял и сказал что-то вроде: «Мы все ответим». Что-то нёс про птиц с женскими лицами и женщин, покрытых перьями, о том, что дети их горят как бумага. Потом вытащил на задний двор мундир, сорвал с него четыре то ли ордена, то ли медали, топтал их ногами. Вымочил в бензине тряпку и поджёг вместе с мундиром. Плакал и кричал, что ненавидит эту страну, что вся Британия рухнет в громадный котёл для лжецов в Аду. Прибежала родня, Уилла уволокли в дом. А утром отец обнаружил его в конюшне мёртвым. Записку мне передала его мать.
- Что же было в записке? – робко спросил Кевин.
- Там была вся правда о войне. Что вся война сводится к добыче оттудышей для продажи людям. О том, как люди звереют лицом к лицу с красотой. О том, как насилуют фей, заживо жгут сиринов, пытают кентавров и давят сапогами пикси. О том, что лишь один оттудыш из ста пойманных остаётся в живых. О том, что Европа награждает своих сыновей орденами за беспредел и зверства, а своим гражданам рассказывает о том, как страшны и свирепы оттудыши. Да, наши военные там тоже гибнут. В основном по пьяни. Человек двадцать за год.
В наступившей гробовой тишине Ларри докурил, выкинул окурок в окно и завершил рассказ:
- Уилл не просил прощения. Написал лишь, что поступит с собой так, как заслужил. Пока продажа оттудышей приносит доход, государство будет делать из преступников героев. И так называемая война будет длиться и длиться. Люди всё глубже вторгаются в другой мир, истребляя всех, кто оказывает сопротивление. Безнаказанность сводит с ума. А тех, кто остаётся человеком, заставляет покончить с собой. Вот такая правда, ребята. А теперь подумайте: что вы будет с ней делать?
Кевин Блюм расплакался. Тонко всхлипывая совсем по-девчоночьи. Его утешили, как могли, Питер сбегал за стаканом воды в кухню. Встревоженной маме сказал, что Кеву приснился кошмар, волноваться не стоит.
Перед тем, как разойтись, мальчишки спустились в сад. Ветер гнал по тёмной глади пруда опавшие листья. Пахло яблоками. В цветниках покачивали яркими тяжёлыми шапками астры и георгины. Вдоль дорожек несли караул алые и сиреневые гладиолусы – словно мечи в богато инкрустированных ножнах. Кевин подошёл к пруду, опустился на колени, положив рядом с собой конверт с пластинкой, и позвал Офелию. Та подплыла, улыбнулась широко, помахала рукой. Кевин ухватился рукой за прутья ограждения, склонился к самой воде и прошептал:
- Прости нас, пожалуйста.
Русалочка пошевелила ушами, скрылась под водой и вынырнула лицом к лицу с застывшим неподвижно мальчишкой. Медленно поднялась из воды и потёрлась носом об его щёку. Питеру вдруг стало ужасно неуютно, и он отвернулся.
- Не ревнуй, - буркнул Йонас. – Тебя она больше любит, я знаю.
- Отвали, - отозвался Питер. – Ревность – для юных дур. Я просто смотрю на… на улицу.
За воротами завёлся двигатель «Посейдона»: мистер Палмер обещал перегнать его в Ливерпуль, а обратно вернуться поездом. Кевин отпрянул от русалки, подхватил пластинку, бросил друзьям:
- Я не подведу! Питер, до встречи в школе! – и помчался к воротам, крича: - Мистер Палмер! Подождите меня! Подвезите меня до автобуса!
Мальчишки переглянулись, обменялись понимающими взглядами.
- Хоть он и истеричка, но башковитый малый, - произнёс Йонас. – Я в нём уверен.
Офелия медленно кружилась в воде, прикрыв глаза. Сплетались, словно живые, длинные светлые волосы и тонкие ленты, как будто пели что-то без слов. Опавшие листья покачивались рядом с ней, как древние маленькие ладьи. Летела по ветру невесомая серебристая паутина. Вдалеке звенело колокольчиками бредущее на выпас стадо медлительных бело-рыжих коров. Последний день августа уверенно вступал в свои права.
Офелия (эпизод тридцать восьмой)
Первую учебную неделю Питер прожил как на вулкане. Он постоянно ждал, что кто-то вызовет его с уроков и скажет, что у них дома случилась беда, и он должен скорее мчаться в усадьбу. С отцом он старался не пересекаться, в школу ездил на велосипеде. По ночам ему снилось, как к воротам усадьбы подъезжает тряский шумный грузовик, из кабины высовывается Йонас и кричит: «Скорее! Мы не успеем!». Мальчишка принимается звать Офелию, а она боится, мечется, не даётся в руки, оставляя в стиснутых кулаках лишь обрывки лент и длинные пряди волос. Питер бежит к воротам, но машины там больше нет, только стоит незнакомый мужчина в куртке со споротыми нашивками.
- Позови, пожалуйста, Йонаса Гертнера, - с вежливой улыбкой просит он, и Питер видит, что в руках у визитёра мёртвый пикси с ярко-рыжим хохолком.
Он просыпался в холодном поту, нёсся к столу и быстро-быстро рисовал Йонаса – живого, здорового, гоняющего футбольный мяч, сидящего на суку старой ивы, удящего рыбу, держащего в руках пакет полосатых леденцов, едущего на велосипеде, раскинув руки… Питер придумал себе ритуал: пока он рисует, что с человеком всё хорошо, беда будет обходить его стороной.
Конечно, они виделись после уроков. Йонас исправно приходил помогать миссис Палмер в саду. Снимал с самых верхних веток тугие красные яблоки, обрезал отцветшие розы, вылавливал сачком опавшие листья из пруда. Офелия всё ещё боялась его, забивалась всякий раз к решётке у ручья позади усадьбы. Мальчишки по-прежнему спорили о футболе, гоняли на великах, пели песни, один раз покатались верхом на лошадях мистера Флаэрти. К теме освобождения русалки они не возвращались. Только Кевин пару раз спрашивал, есть ли какие новости по намеченному плану. Он передал Йонасу через Питера какие-то рисунки, сделанные цветными карандашами: толстые цветные линии, на одни из которых указывала стрелка с подписью «перерезать», а на другие – «соединить». Питер предпочёл не спрашивать, что это значит. Главным для него было то, что он видел Йонаса и Офелию каждый день. Мир продолжал вращаться, к вечеру Питер забывал обо всех своих страхах, но среди ночи его душили кошмары, и утро начиналось с тревожного ожидания: вдруг сегодня?
От волнений мальчишка потерял аппетит, похудел так, что это заметили даже одноклассники. Понеслись шуточки, что у Палмера, наверное, глисты. Питер, рассеянный сильнее обычного, обидных подколок просто не замечал. Зато замечал раздражающее внимание девчонок:
