Дети августа - Доронин Алексей Алексеевич (читать книги бесплатно полные версии TXT) 📗
— Сын, — бросил Пустырник через плечо, открыв дверь в подъезд. — Веди товарища!
Мищенко-младший втащил человека с мешком на голове. В зеленой пятнистой «Горке», которая сама сидела на нем мешком, будучи явно великоватой. Незнакомец был тощий, все лицо, когда с него сняли мешок, оказалось изборожденным глубокими оспинами. На рукаве блестела медная эмблема с орлом и каким-то островом. Один глаз заплыл. В ухе запеклась кровь.
— Вышел чувак пописать. Встретил нас… заодно и покакал, — Пустырник грубо усмехнулся. — Ну, давай, друг ситцевый. Рассказывай всё как есть. Откуда вы?
— С-с Волги мы, — у незнакомца был чудной окающий выговор, явно не здешний.
— А кто вы такие будете?
На это ответа не последовало. Гость лишь непонимающе пялил свои глаза.
— Как ваша дружная бригада называется? — уточнил вопрос Пустырник, для верности немного выкрутив человеку руку. — А то сломаю.
— СЧП. А-а-а-а… Сахалинское правительство. Чересчайное.
— Что это значит? Так вы с острова Сахалин?
Снова тишина. Пустырник еще раз выкрутил ему сустав, до хруста. Пленный вскрикнул. Пустырник приподнялся и сделал вид, что замахивается.
— Да не был я ни на каком острове… — наконец, выдавил из себя пленный. — Только не бейте. С генералом мы пришли. Из Калачевки.
— А это где? — переспросил дед Федор, вылезая вперед и хватая пленного за ворот. — А ну говори, вобла ты вяленая!
— Далеко. За Уралом. На Волге.
— Ни хрена себе забрались… Я уже молчу, что Сахалин совсем в другой стороне. А генерал — это ваш главный?
— Да нет же. Главный наш… его превосходительство Виктор Иванов. Благодаритель и защитник.
Человек сказал об этом как о чем-то само собой разумеющемся. Эта фраза отлетела у него от зубов так, словно была отработана множеством тренировок.
— Все это конечно, интересно… но пользы от этого с гулькин хрен. — Пустырник подошел поближе, а деду Федору, наоборот, указал сесть чуть дальше. Тот подчинился. — Ты мне конкретные вещи говори, чудило. И тогда умрешь легко.
— Обещаете? Правда?
Житель Волги обвел глазами оборванных, обмороженных людей, небритые лица которых были сведены гримасой лютой ненависти. Легкой смерти ему эти лица не могли гарантировать. — Вот мое слово, — кивнул дядя Женя. — Говори, не задерживай. А то передумаю.
И тот начал рассказывать. Отвечать на хлесткие, скупые вопросы Пустырника и остальных. Сначала сбивчиво, поминутно оглядываясь, как будто кроме своих пленителей боялся еще кого-то… Но с каждой минутой его речь становилась все свободнее и спокойнее. Этот человек был уже одной ногой там и ничего не боялся. Говорил он тоже странновато — «не по-нашему», как сказал себе Сашка. Много было незнакомых словечек и фраз.
Воли к жизни у пленного осталось меньше, чем у больного, в которого заполз рак. Он все понимал и ни на что не надеялся. Больше, чем слова Пустырника, ему обо всем сказали глаза сидящих в комнате людей.
Сашка тоже не чувствовал никакой жалости. Этот чужак мог быть одним из тех, кто стоял рядом, когда убивали его отца. А мог и участвовать. Поэтому мысль о милосердии даже не пришла ему в голову.
Легкая смерть действительно была ценным даром.
Раньше, рассказывал дед, отношение к смерти было как-то сложнее. Смерти сильнее боялись и сильнее из-за нее переживали. Не потому, что намного реже умирали и намного дольше жили, нет. Просто медицина давала иллюзию, что смерть можно победить, что она — ошибка, а не закономерность. А телевизор… по телевизору можно было всегда увидеть людей, которых смерть, казалось, не трогала. В одном фильме их убили, а в другом они как ни в чем не бывало наслаждаются жизнью. Поэтому смерть в реальности казалась несправедливостью. Ведь другие в это время ходили в кино, ели мороженное, катались на аттракционах.
Теперь все иначе. Как и в древние времена, смерть… в особенности детей, стариков, воинов, охотников — стала скучной обыденностью, в которой, кроме судьбы, некого обвинять. И некому было завидовать, ведь ни для кого жизнь не была праздником.
Вряд ли у них на Волге с этим обстояло иначе.
Этот человек мог бояться жутких пыток и жестокой казни. Фантазия у людей богата, и вряд ли Сибирь тут исключение. Но смерти как небытия он боялся гораздо меньше. Когда кругом ад… свое исчезновение воспринимаешь с легким испугом, но одновременно с принятием.
— Что за трупы лежат на теннисном корте штабелем?
Волжец, волжанин (или как там звать жителя реки Волги?) затянул с ответом. Но Пустырник не стал его бить.
— Молчишь? Поди, не знаешь, что такое теннисный корт и что такое штабель?
Чужак кивнул.
— Я имею в виду площадку между стоянкой… где тачки стоят… и будкой охранника. Что за куча трупов?
— Это местные, новокузнецкие. Не ваши, — выдавил из себя мужичок.
— Помогать не хотели? Ай-ай. И вы их… того?
— Нет. Сильно много попросили.
— Вот жуки… — сплюнул Пустырник. — Ладно, черт с ними. Каждый крутится, как может… — он одним рывком повернул к себе пленника вместе со стулом. — Ну давай, пой, как Кобзон. Хорошо пой!
После того, как пленный "язык" рассказал все, что мог, и несколько раз повторил свои ответы, Пустырник поднял его рывком со стула, надел мешок на голову и повел в соседнюю комнату, где раньше была спальня, а теперь только валялись части разбитой мебели, а на полу были старые следы от костра.
Через минуту он вернулся один, насвистывая. В руке у него была странная штука, похожая на леску с двумя пластмассовыми ручками.
— Об искусстве поговорили. Штука хорошая. Только надо руку набить.
Вот и конец чуваку, подумал Сашка. Струной удавил. А они даже не узнали, как его звали. Хотя кому какое дело?
— Да чего вы на меня смотрите? — усмехнулся Пустырник. — Я его еще не грохнул, только в чулане запер. Придушим, когда вернемся. А то может соврать. Чтоб своим помочь… Бывают типа герои. Ну, а так не решится — я объяснил, что кожу снимем. А не вернемся, тем хуже для него. Тогда от жажды окочурится. Я же его связанным оставлю и с кляпом. Но то, что он тут балакал, похоже на правду. Мои наблюдения с этим совпадают… Садитесь в круг! Семен, Лысый, Краснов-старшой — запоминайте. Своим перескажете.
Это были наскоро назначенные им командиры отделений. Они должны будут донести информацию до тех воинов Прокопы, которые сейчас находятся в других квартирах и домах по соседству.
— Итак, повторим диспозицию. Заринцы сидят на втором и третьем. Они в сером камуфляже. Чужаки из-за Урала — на первом, эти в зеленом и несколько в кожаных куртках. И тех, и других по сотне. Наши — в спортзале. Набиты, как сельди в бочке. Хилые, заморенные. Не удивлюсь, если многие простужены и на ноги подняться не смогут. После такой-то дороги… Окна там под потолком. Точно не надо ждать от них побега. А тем более бунта. Их караулят человек десять. С пулеметом.
Даже у самых спокойных и флегматичных прокопчан от рассказанного затряслись лица от злости, а глаза стали бешеными.
Подумать только. Гнали сюда пешком. Сгоняли с телег и заставляли идти. Надобности в этом не было. Дорога была ровной и совсем не раскисшей. Разве что для того, чтоб выбились из сил. Или умерли побыстрее.
Тот, кто пытался протестовать — был убит. Один из горожан… видимо, из тех, чьи тела они находили на шоссе… сказал какую-то резкость и попытался ударить надсмотрщика. Несколько конвоиров подлетели к нему, забили до смерти сапогами и бросили в придорожный кювет.
Температура упала ниже нуля, а потом гораздо ниже, но никто, конечно, не позаботился об одежде для пленных. Те остались в чем были — кто в легких куртках, а кто вообще без верхней одежды. Сашка представил себе понуро бредущих людей и вспомнил заключенных концлагерей и «дорогу слез» индейцев, которых выгнали с земли своих предков. Дед об этом писал в своей «Истории…».
Дед… Что с ним самим? Его не было среди мертвых. Значит, он там. Но он слишком стар, чтобы перенести такое без вреда для здоровья. Если он вообще жив. Потому что он не стал бы молчать и позволять нелюдям издеваться над собой и близкими.
