Чужой для всех 3 (СИ) - Oberst Rein (читать бесплатно книги без сокращений txt) 📗
— Шайзе! Шайзе! Шайзе! — вырвалось громогласное ругательство из груди Франца. Он ударил кулаком по заледенелой земле, сдирая кожу перчатки. — Проклятие, меня обвели. Но я же знал о его существовании, почему не предвидел такой вариант? Шайзе!
— Господин полковник… Франц, — пальцы Инги коснулись плеча. — Вы ранены, вы теряете кровь и силы. Вас надо срочно перевязать.
— Отстань, — огрызнулся Ольбрихт. Кровь из раны стекала по рукаву на снег. Франц не чувствовал боли в руке. Боль была в сердце. Он проиграл схватку с фюрером.
— Господин полковник! Взлетаем! Быстрее, — доносились вновь нервно - возбужденные крики со стороны «Кондора». — Теряем время.
Ольбрихт с трудом поднялся с земли. Его тут же подхватил Степан. Они медленно двинулись к «Кондору». Увидев Следопыта, Франц с болью выдохнул: — Сержант, несите Шлинке в самолет… Пусть в России отдадут последние почести герою. Мы улетаем…
В самолет Франца занесли на руках. Сам он двигаться не мог, обессилел от кровопотери. Сильные руки бортехника помогли подняться и Инге. Девушка была на грани нервного срыва. Зайдя по трапу, она тут же опустилась на пол.
Следопыт замыкал группу, грузно ступая по приставной лестнице. На руках богатырь нес командира. Поднявшись в самолет, обвёл всех мрачным взглядом, уложил Константина рядом с Ингой, прогремел механику: — Задраивай люк, командир, теперь можно лететь.
«Кондор», вырулив на взлетную полосу, остановился. Выйдя на максимальные обороты четырех двигателей, побежал тяжело и мощно. Замелькали развороченные объекты аэродрома. Впереди в небе уже набирали высоту два «мессершмитта». Сзади выруливали еще три самолета, управляемые русскими асами.
«Кондор» оторвался от земли. Миша посмотрел на лежащего Франца, на Ингу, перемещенную в кресло, вздохнул с облегчением: — Домой! Летим домой…
Франц очнулся от перепада давления во время набора высоты. — Где он? Где? — застонал немец, приподняв голову. — Помогите подняться.
Миша положил руку на грудь Франца, прижал слегка к подушке, произнес тихо: — Мы взлетели, Франц, набираем высоту. Не двигайся. Береги силы.
— Где фюрер? — громче спросил полковник. — Подведите его. Дайте взглянуть.
Михаил подал знак танкисту. Степан, морщась, крепко ухватился за шинель нациста, поднял Гитлера с пола, толкнул вперед. — Пшел, скотина!
Фюрер был жалок до отвращения. От него шел запах мочи и крови. Он дрожал от страха. Слипшиеся волосы сползли на кровоподтечный левый глаз и придавали нацисту еще более карикатурный вид. Правый глаз лихорадочно светился, бегал по сторонам.
Когда Гитлера подвели к Францу, который лежал на его диване, с перевязанным плечом и укрытый шинелью, нацист задрожал сильнее. Он хотел что-то сказать, но зубы стучали, что он не смог произнести слова, только выдавил улыбку.
Франц всматривался в землистое лицо Гитлера. Оно сливалось с шинелью серо-мышиного цвета. — Что в нем не так? — проскользнула гнетущая мысль. — Это Адольф Гитлер! Тот же овал лица. Те же усики «Toothbrush», схожие с зубной щеткой. Остронос. Тяжелые мешки под глазами. Дряблая кожа, покрытая капиллярной сеткой. И этот страх в глазах, панический страх. Это же вождь нацистской Германии!
Губы Франца разошлись в улыбке. Из груди вырвался облегченный возглас: — Это он…!
Вдруг Франц дернулся, как будто рука дотронулась до оголенного электрического провода. Он открыл шире глаза, прошептал: — Наклоните ближе.
Степан держал крепко нациста за шиворот. Поняв фразу шефа, резко потянул фюрера вниз. Гитлер вскрикнул, упал на колени.
Под левым ухом фюрера Франц заметил небольшую родинку. — Шайзе! — вырвалось проклятье из уст разведчика. Он остервенело, словно клещами, сжал пальцами здоровой руки лицо нациста и отбросил от себя. — Швайне! — И в эту минуту он почувствовал сильнейшую головную боль и крик из глубины мозга: пронзительный, разрушающий: — Этого не может быть!
Франц приоткрыл рот, чтобы ответить, и будто бы ответил, как его голова безвольно откинулась на подушку, а слова потонули в новой волне звуков: безмерно мощных и раскатистых: — Этого не может быть! Не-е-ет! Проща-й-й!
Глаза вздрогнули, открылись. Мягкий, приглушенный свет освещал комнату. Тихо гудела контрольная аппаратура, светился экран, на котором постоянно отображалась информация о работе сердца. Лекарство по тонкой трубке стекало и каплями попадало в вену. Через носовую канюлю поступал кислород.
Франц понял, что лежит на кровати-каталке в реанимационной палате. Пошевелил пальцами ног, рук. Они сгибались. Оторвал голову от подушки, опустил со стоном. Слабость неимоверная.
— Лежу в кардиологическом центре. Что произошло? Инфаркт? Сосуды? — потекли мысли. — …Клаус. Клаус… Где ты? Я произнес имя «Клаус». Это кто?… Клаус… Ничего не помню. Какой сегодня день, год? Где я нахожусь…?
Вдруг отворилась стеклянная дверь. В палату уверенно вошел седой мужчина в белом халате. За ним осторожно вошла миловидная женщина пенсионного возраста. Взгляд устремлен на Франца. В глазах тревога.
Седовласый мужчина бегло взглянул на экран, довольный увиденными кривыми, обернулся к женщине, произнес:
— Ваш отец пришел в себя после наркоза. Жизненно важные показатели в норме. Мы не имели права допускать вас в реанимационную палату, но пошли навстречу. Операция прошла удачно. Состояние тяжелое, но уже не критическое. Говорите недолго. Дежурная сестра рядом.
Женщина, мягко ступая, подошла к кровати. С ее глаз скатывались слезы. Чтобы удержаться на ногах она присела на стул. — Папа, папочка, — заговорила она почти шепотом. — Я люблю тебя, папочка, прости меня… Ты не представляешь, как мы все волновались за тебя. Семь часов на операционном столе. Семь часов под наркозом. И это в твоем возрасте? Но все позади. Профессор Шлинке сказал, что тебе поменяли аортальный клапан и провели аорто-коронарное шунтирование, три шунта. Ты будешь жить, папа.
Глаза женщины, немного помутневшие от времени, но не потерявшие небесной синевы, от произнесенных последних слов, радостно заблестели. Слезинки застыли, словно бриллианты. Посетительница достала из дамской сумочки носовой платок и аккуратно убрала слезинки, не размазав тушь. Затем положила ладонь на сухую, морщинистую руку отца, погладила ее. — Ты будешь жить, папочка, — вновь повторила она. Мы тебя выходим. Больше ни на какие встречи и конференции мы тебя не пустим.
— Шлинке, знакомая фамилия, где я ее слышал…? — прошептал Франц. — Не помню. Кто вы? Где я нахожусь? — Франц повернул голову в сторону незнакомки, устремил болезненный взгляд.
— Бедненький. Это наркоз, пройдет, — женщина нежно еще раз погладила отца по руке. — Я Злата, твоя дочь. Ты что, не узнал меня?
Брови престарелого немца: выцветшие, редкие сдвинулись в недоумении. Он закашлялся, проглотил, подкативший к горлу комок, растеряно сказал: — Не узнал… Я знал Златочку, двухлетнюю девочку, свою дочь, которую отняла у меня война. А сейчас ты такая взрослая. Я не узнаю тебя, Злата.
— Пройдет, пройдет наркоз и узнаешь, — вдохнула женщина, сдерживая слезы.
— А мама, где мама, где моя Верочка? Я с ней виделся мимолетно в Берлине зимой 45-го года.
— Мама? — удивлено переспросила Злата. Она умерла десять лет назад. Ты всегда был с нами, а тем более в это скорбное время. Маму похоронили на Ваганьковском кладбище. Разве ты этого не помнишь?
— Ничего не помню. Какой сегодня год? Я нахожусь в Москве, не в Берлине?
— Ну, папа, приехали?!!! Конечно в Москве. А год сегодня 2012, 10 июля. А вообще, мы живем в Евро-Азиатском Союзе социалистических государств. Ты это хоть помнишь?
— А Германия, деточка. Что с Германией?
— Ох-х… — вздохнула Злата. — Германия — это промышленный центр Евро-Азиатского Союза. Тебе, кстати, пришло письмо из Берлина от госпожи Марты Ольбрихт. А в комнате для посетителей сидит офицер союзной госбезопасности Клаус Виттман и ждет встречи с тобой.
— Марта…? Клаус…? — задумался престарелый Ольбрихт. — Златочка, ты оставь пока меня наедине, зайди через день. Мы поговорим обо всем: о маме, о внуках, о нашей жизни, но позже. Мне надо побыть одному… Прости… — Франц отвернул голову, закрыл глаза. Он не понимал, что с ним происходит, он не понимал по сути всего, о чем говорила ему Злата. Он не помнил времени, в котором находился, не мог мысленно сориентироваться в обстановке.
