Москва - Круз Андрей "El Rojo" (онлайн книга без TXT) 📗
Пантелеев сел в «Ниву» и отправился по своим делам, а мы погнали изрядно нагруженный УАЗ к гостинице. Там мобилизовали весь наш не слишком многочисленный личный состав, Шмель пригнал из парка «Садко», один из двух, от которого военные отказались и который мы решили превратить в собственный передвижной склад, после чего взялись за перегрузку и перераспределение нашего новообретённого имущества. Дело шло к выезду, надо было составлять штаты отряда, а заодно и штатное вооружение. Это не говоря о том, что я задумал насчёт наших гражданских. Та ещё проблема будет, я точно знаю, поэтому и оттягиваю все объяснения.
Сергеич взял на себя пулемёт. То, что он умеет с ним обращаться, как положено, он доказал ещё вчера, «потренировавшись» с местным ПКМ на стрельбище. Ни Лёха, ни я так не умели, так что вопрос с пулемётчиком был решён. Шмель же пообещал соорудить в местной мастерской под него нечто вроде турели, позволяющей устанавливать оружие на УАЗ — тоже нелишне будет. Кстати, Шмель с Лёхой в той же мастерской переделали мой помповик в обрез. Сняли с магазина экстендер, сократив его ёмкость до четырёх патронов, ствол спилили на такую же длину, и в результате я получил вполне компактное ружьё, которое можно подвешивать за спиной и носить в качестве второго ствола. И заряжать его даже не картечью, а дробью «два ноля», памятуя о том, что где-то ползают не только мёртвые люди, но и мёртвые же крысы, твари зловредные.
Кстати, тот же Шмель почему-то очень обрадовался наличию пластита. Эта неожиданная его радость меня заинтересовала, и я спросил, в чём её причина.
— Так пластит-то, елы-палы, мощней тротила раз в пять, кажись, — заявил Мишка.
— Это кто тебе сказал? — поразился я.
— Ну… все говорили, — немного растерялся он.
— А ты слушай больше, — решил я просветить бестолковую «мазуту». — Что такое пластит? Гексоген с пластификатором. Гексоген мощнее тротила на четверть, а содержание его в пластите — чуть больше трёх четвертей от массы вэ-вэ. Ну и считай сам.
— В смысле… баш на баш получается?
— Ага. Один в один почти что, тот же тротил. Экономишь только на том, что он плотнее прилегает к объекту взрывания, и всё. Ну и напихать его во что-то легче. Ну ты, войска, и темнота!
Я не отказал себе в удовольствии слегка навернуть Мишке кулаком в лоб.
— Погоди… А говорили, что гексоген, которым дома в Москве взорвали, слабее тротила, — даже не заметив моего удара, сказал Шмель.
— А кто сказал, что взорвали гексогеном? — возмутился я. — Вот люди, блин, плетут что хотят… Взрывали селитрой, гексоген, может быть, в качестве промежуточного детонатора использовали. У них с селитрой одно общее — и то, и другое порошок. Только ты найди такую кучу гексогена сначала, я его сам в глаза-то не видел никогда. Он в морские мины идёт и в бэ-че ракет.
Мишка сощурился:
— Погодь, врут, что ли?
— Нет. Добросовестно заблуждаются, так сказать. Журналист не тот, кто знает и говорит, а тот, кто может говорить о том, чего не знает. Они же сами рассказывали, чехи пленные, как где-то смешивали взрывчатку и насыпали в мешки. Значит, это аммиачная селитра была, в виде аммонита, динамола или аммонала.
— А как она? — заинтересовался Шмель.
— Вот она по бризантности действительно слабее. А по фугасности сильнее. Её всё больше гражданские используют, в земляных работах и так далее. Если дом разрушить, так то, что надо.
— Ты словами то не понтуйся тут… бризантность… фугасность… — заявил Шмель. — Скажи толком.
— Толком это так: скорость, с какой вэ-вэ детонирует — бризантность. Чем быстрее, тем лучше те же осколки разлетаются. — Я изобразил руками что-то разлетающееся. — А фугасность — это сколько газов образуется при взрыве. Если, скажем, землю взрывать, то чем больше газов, тем больше земли выкинет. Вот и всё, в двух словах.
— Ишь ты… Как выучите чего… — вздохнул Шмель. — Ладно, пошли имущество делить, народ заждался.
Я почувствовал, как кто-то аккуратно потянул меня за полу анорака. Я обернулся и увидел стоящую у меня за спиной Лику. Выражение лица у неё было серьёзным и сосредоточенным.
— Обед скоро будет? — спросила она.
Я немного растерялся, не по моей части вопрос явно, посмотрел на часы и ответил:
— Через час примерно. А ты уже есть хочешь?
Маша стояла неподалёку, в разговор не вмешивалась и слегка улыбалась.
— Нет. Я конфет хочу, а мама говорит, что до обеда нельзя, — ответила Лика и спросила: — А час — это долго?
— Нет, пожалуй. Погуляешь с мамой, и час как раз пройдёт. Договорились?
Она с серьёзным видом кивнула. Ну что же, я молодец, и конфетный кризис разрулил. Прирождённый политик, Бриан, который голова.
Александр Бурко
30 марта, пятница, день
— Александр Владимирович! Вы зачем так поступаете? Как вы смеете?
Седоватый, упитанный мужчина лет пятидесяти, с красным от злости лицом, в рубашке без галстука и ботинках без шнурков, стоял по ту сторону решётчатой двери, отделявшей его от собеседника. Решётка была совсем новая, покрашенная белой краской, но от этого не ставшая более привлекательной — всё же она отделяла тесную бетонную коробку тюремной камеры, в которой стены даже и не красил никто, давая возможность рассмотреть плотно пригнанные фундаментные блоки с цементными швами между ними, от столь же мрачного коридора. Откидная деревянная полка без матраса, металлический унитаз и раковина в углу. С каждым словом мужчина постукивал мясистой ладонью по толстым вертикальным стальным прутьям, отчего те тихо гудели.
В конце коридора стоял стол, за которым, читая книгу, разложенную под настольной лампой, сидел охранник в чёрной форме, какую теперь носили подчинённые Пасечника. На поясе дубинка, электрошокер, баллончик с экстрактом красного перца. Без оружия, естественно. Стук по двери привлёк его внимание, он поднял голову, но, убедившись, что ничего внештатного не происходит, снова уткнулся в книгу.
— А что вас так удивляет, Пётр Витальевич? — вежливо спросил Бурко, улыбнувшись арестанту. — Чего вы ожидали, приехав сюда за убежищем?
Бурко стоял напротив решётчатой двери, прислонившись к холодной бетонной стене и сложив руки на груди. Он откровенно забавлялся происходящим, и это явно злило человека в камере, который видел насмешку.
— Я ожидал человеческого обращения, прежде всего! И уважения! — выкрикнул человек за решёткой. — В конце концов, я ваш партнёр!
— Вот только о партнёрстве не надо! — даже засмеялся Бурко, в притворно-защитном жесте подняв ладони перед собой. — Как вы стали моим, с позволения сказать, партнёром, это вообще печальная история. Для меня печальная, для вас, скорее всего, радостная. Странно другое… А почему вы решили искать спасения здесь?
Вопрос явно озадачил того, кого называли Петром Витальевичем. Судя по всему, он до сих пор не дал себе труда задуматься об этом, хоть и просидел в камере со вчерашнего дня. Пётр Витальевич принадлежал к тому типу государственных людей, которые считали всё в стране своей собственностью. Когда он вдруг «входил в долю» в какую-нибудь компанию, он искренне полагал, что так и надо. Иначе для чего тогда все эти компании нужны и для чего тогда он занимает своё кресло в своём кабинете? И сейчас элементарный вопрос Бурко поставил его в тупик. На красном широком лице отразилась напряжённая работа мысли, затем мысль явно зашла в тупик и в результате вылилась в очередную вспышку праведного гнева.
— Да как вы вообще смеете? — крикнул Братский.
Короткое эхо быстро стихло в коридоре, а сам узник даже попытался потрясти толстые стальные прутья решётки.
— Мм… это всё, что вы имеете сказать? — даже удивился Бурко. — Вы действительно искренне полагали, что приедете сюда и сможете, как и раньше, требовать чего угодно? И все вокруг снова забегают, засуетятся, чайку принесут? Серьёзно? Вы и вправду так думали?
Пётр Витальевич ничего не ответил, но запыхтел громче. Судя по всему, именно так он и думал. Бурко даже задумался, не хватит ли Петра Витальевича кондрашка от возмущения. Не то чтобы он о нём беспокоился, но у него были определённые планы на узника.