Еще один герой - Вегнер Роберт M (библиотека книг .TXT) 📗
Она сильнее подчеркнула несколько последних слов, пытаясь по ритму дыхания капрала, по тому, как он лежит, понять, доходит ли до него молитва. Тот даже не дрогнул, не сменил позу, губы его продолжали бормотать здравицы. Собственно, он именно это и делает, поняла она вдруг. Не молится, не отдает себя под опеку Богоматери, а просто бормочет здравицы, бормочет бессмысленно, как толпы псевдохристиан, что в тщете топчутся пред алтарем и считают, будто десять, пятьдесят или сто оттарабаненных кое-как молитв отворят им врата в Царствие Небесное. По-прежнему ничего не изменилось, люди сводят религию и веру к визиту в церковь, бывают там два-три раза в год — и лучше, чтобы проповедь была короткой и забавной, лучше, чтобы после исповеди священник не накладывал слишком тяжелого или, Боже сохрани, долгого покаяния. А потом — возвращаемся к своей жизни, обманам, изменам, лжи и всему, от чего близким станет хуже. Даже сейчас, даже когда отворились врата преисподних и калехи отправились покорять мир, мало что изменилось. Сперва война наполнила церкви до краев, тот факт, что молитва может спасти душу от магхостов, привел в нее больше неофитов, чем видение в Фатиме. А потом явилась наука, этот новый идол, и начала собственную евангелизацию. Это не демоны, просто инопланетяне, это не душа, просто сбой в функционировании мозга, и наконец: это не вера, но орудия и боевые автоматы вас спасут.
Скоро последние люди сбегут с этой планеты, равно побежденные как Чужими, так и собственным неверием, — но и тогда ничего не изменится. Люди продолжат по привычке бормотать здравицы, думая о футбольном матче, обеде или любовнице.
Как и этот здесь — она невольно глянула на раненого. Лежит и пытается молиться, но наверняка не сердцем.
— …Святая Мария, молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей. Аминь.
Еще одна четка передвинулась между ее пальцами.
Интересно, как долго этот солдат на фронте? Сколько недель или месяцев? Дошел до капрала — так что наверняка не из нового призыва, хотя это-то могло ничего не значить. Нынче солдатам случалось перескакивать через пару званий за день. Хватало и того, чтобы командир их скончался, корчась, на шипах палколапа. Из персональных данных она знала, что Новак служил в армии год, но это тоже ничего не означало, он мог последние одиннадцать месяцев провести в интендантстве или быть чьим-то адъютантом при штабе, теперь адъютантами становились даже рядовые, а в окопы попал, потому что кофе оказался холодным или мундир — плохо выстиранным.
Интересно, как долго он на фронте? Сколько времени сидит в первой линии обороны, проводя восемьдесят процентов времени в боевой броне, ест в ней, спит и отдыхает. Как давно… вопрос этот наконец пробился наружу — как давно у него не было женщины?
Они были здесь одни, в покинутом бункере, он — привязанный к постели солдат, она — монашка. Интересно, сколько фильмов для взрослых начиналось с этого?
Правая рука его перестала дергать за ремни, ладонь всунулась между матрасом и рамой кровати. Она заметила это из-под полуприкрытых век, и хотя движение было таким укромным — оно почти кричало: что-то не так. Она не проверила кровать тщательно, не было у нее на это времени, а насколько она знает жизнь — он наверняка что-то оставил. Нож? Пистолет? Парализатор?
— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа… — Она закрыла глаза так, чтобы он решил, будто сестра полностью погрузилась в молитву.
Кровать скрипнула иначе, чем раньше. Она кинулась вбок, к ближайшему столику, тяжелый металлический поднос с лекарствами был единственной вещью, которая могла сойти за оружие, обезболивающее и бинты полетели во все стороны, она крутанулась на пятке, вскидывая над головой готовый к удару поднос. Узкое ребро с легкостью могло сломать кость, а удар в голову оглушил бы любого мужчину.
Он уставился на нее испуганно. Не в злости, панике или ненависти, но с обычным, человеческим, совершенно беззащитным испугом.
— …ныне и присно, и во веки веков, аминь.
Они закончили вместе, а потом он молился сам, а она стояла, все еще с подносом над головой, глядя на его правую руку.
— Отче наш, сущий на небесах, да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое…
Четки. Несколько десятков белых зернышек, насаженных на тоненькую золотую цепочку. Она видела их так отчетливо, словно они колыхались у нее под носом: зернышки четок с вытертой жемчужной эмалью; крестик, на котором фигура Иисуса была уже лишь легким утолщением; много раз подлатанная цепочка.
— …да будет воля Твоя, как на небесах, так и на земле, хлеб наш насущный…
Она перевела дух, и словно некая сила отворила ей уста и, выталкивая воздух из груди, заставила произносить слова дальше. Четки, семейная реликвия, которую — откуда-то она об этом знала — мать или бабка вложила ему в руку на прощание. Наверняка он стыдился в этом признаться, но все время держал их рядом.
А она едва не разбила ему голову, когда он за ними потянулся.
Поднос грохнулся о землю, когда монашка упала на колени, сгорбившись от ужаса. Это было даже хуже минуты, когда тот молодой парень умирал на ее руках, изо всех сил проклиная Бога. Она подвела. Позволила, чтобы душа ее уступила шепоту чужого демона, чтобы появились в ней сомнения. Она едва не убила солдата, едва не убила кого-то, кто всего-то хотел помолиться.
Что она здесь делает? Мысль эта обрушилась на нее, когда она стояла, коленопреклоненная, среди рассыпанных лекарств. Что именно она пытается доказать? Что она лучше современной медицины? Что Бог существует, поскольку молитва может творить недоступное для науки? Что ее вера, преданность и клятвы — это нечто большее, чем просто чудачества сорокалетней женщины? Господь не требует, чтобы какая-то престарелая фальшивая монашка, допускающая греховные мысли о сексе даже за шаг до смерти, брала на себя бремя доказательства Его существования. Она опустила голову, глядя на собственное отражение в отполированной поверхности подноса. Вот она: морщины, поседевшие волосы, глаза с пылающим в глубине тупым фанатизмом. Так-то выглядит служанка Господа? Вера, опирающаяся на бессмысленное принятие догматов, стоит меньше, чем жизнь в постоянном грехе. Где принятие собственного несовершенства, где понимание, что мы никогда не постигнем тайн веры, но Божье милосердие даст нам шанс, если выйдем к Нему с чистыми помыслами? Вот она — никчемная старая дева, которая вызывает Бога на поединок, заставляет его совершать фокусы, подвергает испытанию его милосердие, словно имеет на это какое-то право.
— …благословенна Ты между женами, и благословен плод чрева Твоего…
Слова доносились словно издалека, нужно было несколько секунд, чтобы распознать их. Молитва. Венок молитв. Они — в начале второй тайны, монашка и солдат, и несмотря на то, что с губ ее срываются слова, она словно где-то рядом, словно ее это не касается. Накатил истерический смех — вот она, правда о жизни Вероники Аманды Рэдглоу, несчастной женщины, которая не сумела найти свое место в жизни и поэтому спряталась под сутаной. Закрылась ею, словно щитом, а когда наступает час испытаний, вера ее лопается, словно мыльный пузырь, и все, на что она способна, — бессмысленное повторение здравиц. То самое, в котором она упрекала несчастного юношу. Правда заключалась в том, что не она его спасает, а он спасает ее: если бы он замолчал, она не сумела бы продолжить, уступила бы безумию и вышла из бункера в поисках смерти. Сколько стоит ее жизнь? Что она с ним сделала?
Помнила выражение на лицах родителей, когда заявила, что принимает послушничество. Была единственной дочерью, у матери не могло больше быть детей, но родители — она знала об этом — надеялись на ватагу внучат. Эгоизм ее решения надеть сутану разбил им сердца. Ее подруги по школе уже вышли замуж, дождались детей, некоторые даже успели покинуть планету, другие, как Сара Глумбейн, погибли на фронте, сражаясь с калехами. Жизнь их имела смысл, они зачали жизнь новую, пожертвовали собственной, чтобы спасти других, не растратили Божьи дары на бегство от людей, ответственности и трудов повседневных. Не спрятались в монастыре.
