"Фантастика 2023-200". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Куковякин Сергей Анатольевич (читать книги полностью без сокращений бесплатно .txt, .fb2) 📗
Подпихнув Гумилеву деньги и чистый лист бумаги, чтобы написал расписку (у меня же все строго!), спросил:
— И как вам Париж? Очень изменился за время вашего отсутствия?
— В основном, не особо. Если бы я уехал из Петрограда накануне войны, а потом вернулся — вот тут бы изменения заметил. А в Париже все тоже самое. Собор Парижской богоматери на месте, Эйфелеву башню немцы не разбомбили, а что еще? Люди, разумеется, изменились, но все равно, такой озлобленности, как у нас, я не увидел.
Я только мысленно хмыкнул. Можно подумать, что Гумилев сам не знает — если бы парижане пережили все то, что довелось пережить нам, то по улицам пришлось бы ходить в сопровождении вооруженной охраны, а лучше и вообще не ходить.
— Газеты, кстати, уже начал читать, — доложил Гумилев. — Но по Франции ничего интересного, все новости посвящены Ирландии.
— А возвращение Клемансо в большую политику?
— Пишут, что Клемансо трезво оценивает ситуацию, хочет прожить остаток своих дней в покое, потому что не желает вытягивать страну из экономического болота, в которое она скоро попадет. Журналисты считают, что старик либо чудит, либо малость тронулся. Во Франции все прекрасно, что ему надо?
Ну вот, нечто подобное я и полагал, хотя и имелись сомнения. А Клемансо не чудит, и в старческий маразм он не впал. Он здраво взвесил последствия, которые могут произойти из-за увлечения немецкими репарациями. Из немцев выкачивают не только деньги, но и сырье, а слишком нажимать на побежденных не стоит. А деньги, по большей части, уходят за океан. Увеличивается безработица, франк падает. Поэтому, старик и не желает становиться «спасителем франка», оставив эту роль Пуанкаре.
Но Гумилев собственных выводов не делает, а это плохо. Ладно, спишем на то, что информации у него пока еще маловато.
— А что вы думаете об Ирландии? — поинтересовался я.
— А ничего. Делать какие-то выводы пока рано. В семнадцатом году тоже никто не верил, что власть большевиков надолго и что их поддержат крестьяне. То, что у англичан сильная армия — еще ни о чем не говорит. Всякое бывает. А что касается текущей обстановки… Англичане окружили Дублин, повстанцы занимаются тем, что выискивают в нем проанглийские элементы. Боюсь, что ИРА и Ирландская республика скоро создаст свою собственную ВЧК.
Не стал говорить Гумилеву, что любое государство, пусть даже непризнанное или, как в случае с Ирландией — частично признанное, просто обязано создавать собственную спецслужбу, которая станет бороться с контрреволюцией и врагами государства. Поэт до сих пор остается романтиком, а что с таких взять?
Можно ли считать, что вывод Николай Степанович сделал? Нет, все-таки пока судить рано. Посмотрим, как пойдут дела дальше. Но если на том же уровне, то для аналитики нужно подбирать кого-то другого.
— Что еще интересного или странного? Не в газетах, а так, в Париже? Может, что-нибудь по вашей части?
— По моей? — не понял Гумилев. — По части поэзии?
— Нет, по части культуры. Театры, библиотеки, прочее?
— В библиотеке еще не был, не успел, в театр не заходил из-за отсутствия денег, — с иронией сообщил Гумилев. — Вот, разве что, заглянул в антикварные лавки, зашел в картинную галерею.
— И каковы тенденции?
— Узнал, что итальянский еврей Модильяни, ныне покойный, теперь считается выдающимся французским художником, — сказал Николай Степанович. — А ведь я, грешным делом, его и за художника-то не признавал. Да и сейчас удивляюсь. Но кто я такой, чтобы судить о современной живописи?
Ого, Николай Степанович! А ведь говорили литературоведы, что Гумилев достаточно спокойно отнесся к роману супруги с художником, начавшийся в Париже, аккурат в их медовый месяц. А потом Анна Андреевна и сама ездила к Модильяни.
Николай Степанович, правда, и сам изменял жене, но мужья, как правило, себе-тоэто прощают. Дескать — нам можно, а им нельзя. Вон, я и сам-то, тот еще гусь, а если Наташка заговаривает о своем бывшем муже, начинаю беситься, хотя стараюсь не показывать вида. Да что там, я ее даже к «тюремному мужу», товарищу Чичерину готов ревновать, хотя уж тот-то совсем не ловелас. Так что, не стоит верить биографам, если те уверяют, что в семье Гумилевых-Ахматовых существовали «особые» отношения. Нет, судя по тому, как дергается щека у моего подчиненного, ему до сих пор больно осознавать, что супруга ему изменяла. Если муж смотрит сквозь пальцы на супружескую неверность, то он именуется… Кстати, а кем именуется такой муж? А вот если жена допускает неверность мужа, то это нормально. Такая женщина считается мудрой.
Тьфу ты, о чем это я таком думаю? Я же не это хотел сказать. В общем, я за равные отношения и за взаимную верность.
— Да, а знакомый итальянец, которого вы встретили — он не художник? — на всякий случай поинтересовался я.
А вдруг всплывет знакомое имя? Какой-нибудь малоизвестный нынче, или совсем неизвестный, которому еще предстоит стать великим. Вот, была бы у меня машина времени, смотался бы в Париж этак на пару-тройку лет обратно, да и скупил бы у нищенствующего Модильяни все его работы, а потом бы обратно вернулся. И Модильяни, глядишь, прожил бы подольше, и нам польза. Не думаю, что можно было бы полностью обеспечить ИНО, но лет бы на пять, а то и на шесть хватило.
— Нет, мой знакомый — инженер, — покачал головой Гумилев. — Учился на инженера-электротехника, занимался электрификацией железных дорог.
— О, так такой специалист и нам бы пригодился, — оживился я. — Зачем мы его в штаты отпускать будем? Жаль, что он итальянец, с итальянским языком у нас не очень… Был бы немец или англичанин, тогда другое дело. А вот с переводчиками с итальянского туговато.
— Но он в последнее время не по специальности работал. Что-то такое, связанное с воздухоплаванием.
— Тогда совсем интересно, — кивнул я. — Если он авиаконструктор, то совсем хорошо. Советской России самолеты тоже нужны.
А что? Был человек инженером на железной дороге, смотрел, как бегают паровозы и решил, что если им приставить крылья, то станут бегать еще быстрее.
— Он конструктор, только не авиа, — нахмурился Гумилев. — Умберто увлекался воздушными шарами.
Имя Умберто у меня связано с двумя выдающимися людьми. С писателем Умберто Эко, а еще с Умберто Нобиле, конструктором дирижаблей и полярным исследователем. Оба персонажа крайне интересные, но коли речь идет о воздушных шарах, то это точно, Умберто Нобиле. В моей реальности Эко уже умер, а вот родился ли он в здешней? Нет, ему еще только предстоит родиться. Лет через десять.
— Я с ним познакомился… в общем, — дернул щекой Гумилев, — неважно, где я с ним познакомился, но это было в Париже. Я уже побывал в Абиссинии, мы как раз говорили об экспедиции, вспомнили роман Жюля Верна.
— Пять недель на воздушном шаре, — кивнул я, вспоминая книгу, читанную еще в детстве. Содержание помню не слишком подробно, но речь там шла о перелете Африки на воздушном шаре. Кажется, это первый из научно-фантастических романов Жюля Верна. А познакомился Гумилев с Умберто у его земляка — художника Модильяни. Но это и на самом-то деле не существенно.
— Летать над Африкой на воздушном шаре — нелепо, — хмыкнул Гумилев. — Видел я аэростаты — их для разведки использовали, так и летят они по воле ветра, а если в оболочку попадет пуля, так считай и все. Хорошо, если плавно сдуется шарик и спустится, а не упадет, а если нет?
Вот здесь я с поэтом согласен. Воздушный шар — штука неуправляемая. А вот дирижабль — это совсем другое. Что я о нем помню? Дирижабль — управляемый воздушный шар, с кабиной и с двигателем. И с рулем, естественно. Шар, то есть, каркас, может быть мягким, жестким. Заполнен водородом. Водород, если не ошибаюсь, извлекают так: пропускают пар над раскаленным углем. Как это делается технически не знаю, но знаю, что это давно умеют делать. Одна беда, что водород опасен. Значит, нужно что-то другое, вроде гелия. А вот умеют ли у нас получать гелий, я даже и не знаю. В моей истории его и добывают, и извлекают из природного газа, но как? И тут из меня плохой подсказчик.
