Возмездие (СИ) - Кельвин Август (полная версия книги TXT) 📗
Это предчувствие оправдалось через десять минут. Врачи опустили руки и отошли в сторону. Блондинка озвучила имя, время и дату смерти. Старший врач выразил соболезнования, словами скорбел, а душой? Какое равнодушное лицо! Окказ уже не думает ни о чем…Просто смотрит на зеркальный мраморный пол пустыми, безразличными глазами. А внутри все перемешалось: скорбь и безразличие, плач и смех, боль и покой, ненависть и любовь… Плачет внутри, и себя проклинает и других, и всех проклинает, и снова плачет.
А у кабинета доктора ему сообщили и о гибели отца. «С вами все в порядке? Вы как будто…Безразлично.» — спрашивает полицейский. Окказ посмотрел в глаза полицейскому, на доктора, на кабинет, на кожаное кресло и портрет на стене…И только задал один немой вопрос к Богу, вслух: «Почему?».
VII
Далее Окказу предоставили несколько документов для подписи и отпустили. Он взлетел и направился к садам. В полете его мысли наконец-то упорядочились, все в одном направлении стали возникать. И этим направлением стал круг чувств: от страха к сокрушению, от сокрушения к страху. Он спрашивал себя: «Как же теперь мне быть? Что я буду делать? Как жить?» Затем выдумывал десятки всевозможных вариантов печального будущего, и от осознания своей беспомощности он обращался к Богу. И просил Его о помощи, и признавался в страхах, и говорил, что боится, и что не может один. А затем снова возвращался к страхам, будто чей-то голос, откуда-то из глубины, возвращал его к ним. А затем сокрушение снова вело его к упованию, к надежде на Всевышнего, Который прошлой ночью, совсем недавно, Сам говорил к нему. И сказал: «Ничего не бойся, ибо Я с тобой.» Ведь так оно и было! Он так и сказал… А по небу растянулась над городом огромная черная туча, и чувствовалась уже мелкая морось, и холодный порывистый ветер пробирал до дрожи. Вот так теплый солнечный день внезапно сменился холодным ливнем…
Окказ с высоты еще обнаружил место на самом краю города. Это была высокая бетонная стена, отделяющая сады от воздушного пространства за городом. Стена имела значительную толщину. Окказ сел на самом краю, ноги свесив вниз. Он был одним из немногих, кто мог теперь так сидеть на этой стене под дождем. А дождь все усиливался, он барабанил уже по бетонной стене, по листве разросшихся у основания стены деревьев. Окказ плакал, слезы его текли по щекам, смешиваясь с дождевой водой, ручьями по его лицу стекающей вниз.
— Зачем? Почему Ты так поступил со мной? — С трудом выговорил он. И Бог словно бы отвечал резкими порывами ледяного ветра, бившего каплями дождя Окказа по лицу.
— Я… — продолжал Окказ дрожа, — Что я могу? Ничего. Ты поручил мне вывести Твоих избранных. А как я могу сделать это? Я так слаб, я так ничтожен… И вот я один…Я остался один… Без семьи, без друзей… Я одинок и разбит… И глуп, и труслив… Как же Ты допустил это? Впрочем… Какое право я имею говорить так? Ты Царь, Тебе решать… Да будет воля Твоя! Ты сказал мне: Я выведу вас! Единственное, что я могу — это все доверить Тебе. Но Боже, почему же так душа болит? Почему так больно? И почему мои слезы как будто бы черные?
VIII
Помещение крематория имело цилиндрическую форму, в центре стояла огромная печь. Вокруг расположились родственники сжигаемой: Окказ, его дяди, тетушка и несколько друзей семьи. Брат Наа говорил о достоинствах своей покойной сестры, как это принято, говорил красноречиво, общий тон обстановки соблюдая. Окказ стоял возле него и слушал. И от чего-то ему так противна была дядина речь, словно мерзость, нечто отвратительное! Лицемер! О, что ты говоришь, безумец? Говоришь о маме, что она семью умела созидать? Да как же, если она ее и разрушила своими изменами, своими капризами, гордостью, эгоизмом! Говоришь о достоинствах ее, а сам читаешь записку, которую наверняка читал и на других похоронах! Все они, мертвые, такие! Прекрасные люди, верные жены, заботливые матери! А поищи-ка таких среди живых! Найдешь ли? Лицемер! Что ты говоришь о своем уважении к институту семьи? Разве не помнишь, как сам изменял? Не помнишь, как трижды развелся, как детей абортировал, всех… Не скажешь ли тогда о своем новом браке? Что ты, женишься или замуж выходишь? Институт семьи ты разрушил, и мать моя разрушила, и отец…И все вы, вы, вы! Изменники, предатели, обманщики, эгоисты, лицемеры! И ты еще о маме моей речь говоришь…Готовь лучше речь к своим похоронам, ибо суд грядет! И будет ли кому хоронить тебя? Безумие твое сотрясло ад и плач от твоих злодеяний дошел до слуха Бога на Небесах, берегись, ибо суд скоро придет… Так думал Окказ, но любил все же маму, и может еще поэтому не мог слушать это лицемерие и эту ложь…А затем речь кончилась. Голоса утихли и тело Наа, мирно и безмятежно, тихо и неподвижно лежащее под белой простыней, погрузилось в пламя огненное. Блаженна она в сравнении с нами, ибо упокоилась в объятиях пламени, в котором наш мир будет гореть… Родственники выразили свои соболезнования сироте и друг другу. Однако все их слова, и жесты казались Окказу притворными, и потому мерзкими и сердце его исполнилось горечи…
IX
Душное помещение крематория…Духота на улице. Двое в черных костюмах окружили Окказа: «Молодой человек, мы соболезнуем вам и должны сообщить о том, что по городскому закону вы обязаны поселиться в сиротском доме и оставшиеся 5 месяцев до совершеннолетия жить там!». Окказ кивнул, взял толстую зеленую папку с документами на переселение и проводил взглядом мужчину и женщину в черных костюмах.
Как и сообщили ему эти люди, закон о переселении сирот в сиротский дом действительно существовал. Однако, он также предусматривал некоторую степень свободы для девушек и парней «почти» достигших совершеннолетия. «Почти» определяется в этом законе, как «от 7 месяцев до совершеннолетия». Потому Окказу позволили самостоятельно прибыть в сиротский дом в течение суток.
А город снова окрашивается вечерним солнцем в теплые тона. Алим активировал режим «темных окон», чтобы солнце не мешало управлению вектабом. А солнце медленно завершает свой ежедневный цикл, как бы под конец одаряя человеков теплым и нежным сиянием, что радуюет душу и взор.
Рядом с Алимом Игус. Этот почтенный старец спокоен, по большей части молчалив, улыбается, а если что и говорит, то непременно дельное и полезное, или ободряющее и утешительное. Именно ему Окказ первым делом сообщил обо всем, что с ним произошло: о гибели родителей, о переезде в сиротский дом, и о горьком отчаянии, которое он вполне ощутил. Игус и Алим зтут же направились к нему, от части с жалостью в сердце и даже обидой за друга, от части с любопытством. Что же еще преподнесет им жизнь? Какие неведомые тайны им откроются?
Молодая и вульгарная девушка (так ее оценил Окказ по одежде) быстро разобрала бумаги из папки и выдала ключ от комнаты 243. И вот идет Окказ по просторному залу к лифту. Мчится вектаб, несется над городом, плавно спускается к огромному куполу среди пик и башен городских.
Тяжесть исчезла резко, как и пришла. Лифт остановился. По кабине лифта разнесся писк, ярко вспыхнул номер этажа. Двери плавно отворяются…
От внезапного маневра тело будто потяжелело. Резкий протяжный звук, нант уклоняется в сторону. Солнце бьет лучами по глазам. Врата ангара огромного купола плавно отворяются…
Окказ идет по длинному коридору. Стены медленно поворачивают влево. А вот уже и белая дверь, и номер: 243.
Игус осматривает просторный зал, купол потолка, светильники. От каменного пола веет прохладой. Легкий шум доносится отовсюду. «Прошу вас, следуйте за мной», — девушка с мягким голосом обращается, улыбается Алиму. Ведет их по коридорам, указывает на дверь. На двери табличка: «Для посещений».
Дверь беззвучно отворяется, входит Окказ.
— Друг! — Восклицает Алим и вскакивает.
— Я… — Отвечает Окказ.
— Дружок, вот и мы! — Перебивает его Игус. — Ну! Лица на тебе нет! Садись, вот, молодец. Что думаешь, рассказывай…
