У черты - Гордиан Александр (серия книг TXT) 📗
«Идти сквозь нее?! Охолонись, сталкер! - приказал себе Глеб, пока остатки разума еще позволяли сопротивляться. – Они все не опасные – для Зоны. А что будет с тобой?»
«…ничего с тобой не будет! - говорил Цент полгода назад. – У всех по-разному, одних от страха колотит, другие вообще не замечают. У одного парня оргазм случился, на полчаса. Чуть не сдох, говорит, пока до купола полз…»
Глеба раздирали противоречивые эмоции. Он сделал крохотный шажок вперед и уперся в границу. Аномалия помавала перед лицом невидимым покрывалом, и Глеб не решался шагнуть под него, сознавая, что обратно пути не будет.
«А сейчас есть? Даже если подфартит вернуться за Периметр, как будешь жить, Рамзес?»
Глеб двинулся вперед, не рассуждая. В конце концов, решение, которое долго обдумываешь, оказывается неверным.
Зона приняла его.
Стало тепло. По телу побежала щекотная волна, напомнившая Глебу ласковое море, ласковое солнце и ласковую Нику. Две тысячи девятый год, счастье и абсолютное согласие с миром.
Счастье... Согласие… Глеба начало колотить.
«Инга!..» - трепыхнулась запретная мысль.
Зона мягко, но настойчиво погасила ее.
Инга в раю!
Потому что где еще быть любимой женщине? Рамзес осознал это, и от благодарности прослезился. Горячие струйки потекли по щекам, лицо искривилось, давно отвыкшее от мимики плачущего человека. Глеб сделал еще один шаг.
На него снизошло ощущение правильности того, что происходит.
«Ты всегда был бойцом, Рамзес!» - билось на границе сознания.
Зона погасила и эту вспышку.
Не стоит бороться!
И Глеб понял – не стоит. Чего он добился, кроме шрамов на шкуре? Кроме насмешек самоуверенного бандита и смерти любимой?
Он снова шагнул и ощутил безмерную благодарность.
«Глеб, ты обещал ее уничтожить!..» - мысль умерла, не успев сформироваться.
Глеб зашагал на звуки, родившиеся из ниоткуда. Играла странная музыка, еще вчера, на подходе к игольчатому лесу, пугавшая, а теперь завораживающая. Пел хор. Мужские и женские голоса, чистые как хрусталь, вели ангельской красоты мелодию. Так, наверное, пел Ромео, ожидая Джульетту на небесах.
Глеб уперся в упругую стенку-мембрану и разорвал ее, окунувшись в сладкую атмосферу. Здесь стояли люди, сотни людей, одетых в белое. Рамзеса не смутило, что стены крохотной церквушки разошлись до немыслимых пределов. Что вместо потеков заиндевевшего лишайника на стенах проявились иконописные лики.
Рамзесу стало хорошо, как никогда раньше. Чувство единения – люди держали друг друга за руки, образуя непрерывную, извивающуюся цепь, и пели; чувство причастности к чему-то великому потрясло сталкера.
«Око Истины! Вот оно, Око, а вовсе не та гнусная обманка!»
Неразборчивые слова песни сложились в жизнеутверждающий гимн.
«Рамзес! Рамзес! Рамзес!» - било подсознание едва слышным колоколом.
Набат раздражал, и Глеб не мог сделать последний шаг, найти крайнего в цепи и взять его за руку.
«Ты боишься?» - Рамзес совсем не удивился, что Зона говорит с ним.
Инстинкт волка-одиночки, не приемлющего жалости, придал сил.
«Это обман! Я хочу остаться человеком…» - а не раствориться в… этом.
«Они все люди, и они счастливы вместе».
«Я всегда бежал из толпы. Меня везде считали выскочкой и ненормальным. Я не умею быть другим!»
«Ты устал, Глебушка, - напомнила Зона, ласково, как когда-то мама. – Устал быть оборотнем».
Глеб застонал, он не мог ни отдаться порыву, ни разобраться в себе. Хор, не сбившись ни на мгновенье, сменил жизнеутверждающий гимн на негромкое песнопение.
Глеба осторожно коснулись.
- Мишка?!
Смущенно улыбающийся и живой, перед Глебом стоял Ворон. Одной рукой он держался за человека с глупым от счастья лицом. Другая оставалась свободной, и Глебу до обмирания в груди захотелось вложить ладонь в ладонь друга.
- Глеб, ты можешь вернуться, - сказал Мишка, отводя руку. – Выйти так же, как пришел.
- Я не знаю… А ты?
- Мне некуда возвращаться, - не похоже, чтобы Мишка огорчался. – Ты же помнишь?
Глеб, конечно, помнил канувшего в дебрях запретного леса мертвяка. Ворона с развороченной пулями грудью.
- Я не могу уйти, - признался Глеб. – И не могу остаться.
- Чего же ты хочешь? – Мишка говорил серьезно, без тени раздражения.
- Быть человеком… - Глеб сам поразился, как глупо и не к месту прозвучали его слова.
- Глеб, ты все неправильно понимаешь, - качнул головой Ворон. – «Быть человеком» ты можешь только сам. Твоя душа – это твоя Зона, личная. Провешь ее, обозначь аномалии, собери чудные артефакты. А здесь… тебе могут лишь помочь. Ты напрасно думаешь о Зоне, как о кошмаре, вроде раковой метастазы. Это не так, Зона, она… просто иная. Но не жестокая, я теперь знаю. Когда-то один человек попросил помощи, и Зона поняла, как сумела. Какой помощи ты ждешь?
Глеб окончательно смешался.
- А ты? Мишка, чего просил ты?
- Просил?.. - Ворон грустно улыбнулся. – Сущие глупости. Сюда ведь приходят, если некуда идти. Как в хоспис. Чего просят в хосписе?
Рамзес помолчал.
- Мне тоже некуда, я всегда возвращаюсь.
- Тогда… - Ворон протянул руку.
- Миш, а если… девушка умерла, она может оказаться здесь?
- Может, но смерть меняет людей.
Ворон и впрямь изменился. Разменял язвительность и цинизм философа-самоучки на осознание недоступных Глебу истин. Счастье не дается даром, а впрочем…
- Плевать! Мне нужно быть с ней, Ворон.
Сталкер без колебаний сжал протянутую руку и поразился. Когда-то твердая как доска Мишкина ладонь обратилась восковым подобием, тающим и безвольным.
Хор грянул. Рамзес почувствовал, как его сумбурный разум заливает умиротворяющим потоком.
«Рамзес!..» - подсознание стихло.
Глеб услышал, что поет. Не в такт и не в лад повторяет молитву, единственную, заученную когда-то со слов опытного наемника. Запомни, посоветовал старый пес войны, и уже через сутки Глеб шептал, захлебываясь, «Отче наш» и чертил крест против сердца, прежде чем подняться на пулеметный огонь.
Глебов хриплый рев почему-то не приводил к разладу, хор звучал мощно, потрясал до глубины души. Может быть, из-за молитвы, может быть по другой причине, но Глеб смотрел на ближнюю икону и заливался слезами. Матерь божья с младенцем…
…четыре года назад, в секунду, когда Глебу предстояло выпрыгнуть из-под брони в пулеметный шквал, его сразила простая мысль, которая рано или поздно приходит к мужикам, лишенным несгибаемого как луч целеуказателя материнского инстинкта. Смерти не бывает! Твоя жизнь продолжается в этих страшных, пищащих как котята младенцах. «Где мой сын? - подумал Глеб, переваливаясь через борт. – Зачем я здесь, а не с Никой?»…
«Где мой сын? Что я здесь делаю?!»
Женщина на иконе прижимала к груди его сына. Глеб встретил ее взгляд.
На него смотрела Инга. Ее отчаянные глаза, провалившиеся в глубокие глазницы.
Яркие краски поползли с иконы. Открылись черные губы умершего человека, как шелуха опал румянец с мраморных щек. Но глаза двигались, искали его взгляд и молили:
«Уходи!»
Рамзес зажмурился. Снова посмотрел.
Младенец разлагался на руках мертвой – и живой! – Инги. Обращался нелюдем, шерстистым и костлявым, словно волосы пробивались сквозь ребра откуда-то из самой сути жуткого существа.
«Уходи!»
Глеб закричал, не слыша собственного крика в общем хоре. Пелена перед глазами начала рваться клочьями. В нос ударил затхлый дух брошенного склепа. Холод обрушился, мгновенно заморозив слезы на щеках. Слаженный хор распался на завывания ветра в кавернах растрескавшихся стен.
«Уходи!»
Глеб видел толпу не людей, а призраков. Мертвые живущие и живые мертвецы, накрытые сетью пульсирующих сосудов, медленно раскачивались, подчиняясь спазмам общей кровеносной системы. Багровые кожистые трубки входили кому в пустые глазницы, кому в открытые раны; спускались прямо в землю, покрывшую за много лет прогнившие доски пола, и там беспорядочно сплетались. Конвульсивно содрогались в грязи, похожие на совокупляющихся змей.
