Попаданы (СИ) - Макара Дэйв (читать бесплатно полные книги txt) 📗
Хоровод сменился вальсом и чинные пары проплыли сквозь корабли, сквозь их валяющийся в отключке груз и, содрогнувшись от ужаса, вырвались наружу, заключив ТОК-и в плотный кокон, словно белые тельца, вторгшуюся в тело занозу.
- Я сделал выбор. - МВТ-К выпрямился, бесстрашно взирая на бабочек, облепивших корабли и стремительно меняющих цвета от ярких и веселых, до напряженно темных, пульсирующих, пугающих. - Я сделал его.
- "Мы" сделали его. - Старший техник положил локоть на полумертвый пульт и опустил на него свою лысую, серую голову. - Скажи ты мне, что задумал... Мой кристалл не стал бы...
Со вздохом, ТВМ-Мт, махнул свободной рукой, признавая, что сделанного не исправишь и не вернешь.
Ларки, прервав свой танец, превратились в мрачное окружение, пульсирующее разрядами молний, кончики которых вылетали далеко в пустоту и пропадали, размываясь.
- Ого...
Там, где терялись молнии, начали возникать новые и новые бабочки, яркие, полные огня и сил.
Своими туманными крылышками они вторгались в ряды потемневших товарок, разбавляя темноту, внося яркие мазки всех цветов.
Ряд планет, оставшийся позади кораблей, осветился яркой вспышкой и светило, не выдержав такого колоссального вливания разномастных энергий, принялось сжиматься в яркую точку, грозясь стать Сверхновой в самое ближайшее время.
Пробиваясь тысячами и десятками, сотнями тысяч, бабочки превратили все пространство в огромную картину, с которой, на двух серокожих взирало странное око.
Кошмар импрессиониста и посмертный вопль кубиста - одновременно.
На синем фоне, голубое, с красной радужкой и ослепительно золотым зрачком, постоянно менявшим свою форму, ведь, по сути своей, зрачок был ничем иным, как тугим коконом молний, плазмой и зыбким маревом восходящего солнца - одновременно.
Золото сменялось ослепительной, бело-голубой зарницей вспышки сверхновой, провалившейся в глубины черной дыры - одновременно.
Отрицание всех законов природы, вариантов развития событий - вот что наблюдали серокожие техники своими черными глазами.
Жаль, эту легенду более никому не дано ни увидеть, ни, тем более, рассказать.
Пока глаза жадно пожирали невозможное зрелище, пока разум восторгался и пытался принять, тела корчились в запредельных, невыносимых муках высоких энергий.
Чем ярче зрелище, тем больше боль.
Бабочки, соткавшие вокруг четырех корабликов непроницаемую сферу, пожирали боль разумных, расправляя в ней свои потемневшие крылья, манили сознания за собой, в полет, которому не будет конца.
Вспышка перехода унесла транспорты по координатам, оставляя в системе буйство вещества, блеск энергии. Сонмы сознаний, что уже давно стали единым целым приветствовали еще две маленькие и слабые частички, чьи тела, подобно пересушенной бумаги, покоились на своих местах в рубке головного ТОК-а, ожидая когда движение воздуха обратит их в пыль, разнося, тонким слоем, по полу, стенам и панелям...
Два разумных, чья запредельная боль и стала "последней каплей" для осознания себя, кристаллом-библиотекарем.
****
Сон, всемогущий и всемилостивейший, злейший и спасительнейший, злой Гипнос и сладкий Морфей.
Только во сне мы летаем, не ведая крыльев; плаваем, не зная жабр; горим в огне, совершаем открытия и мечемся в кошмаре.
Мы пробуждаемся освеженными.
Мы волочим ноги, проиграв схватку с ужасами.
Мы тащим в стирку мокрое от пота постельное бельё.
А сон, делает нам ручкой, точно зная, что никуда мы от него не денемся.
За все время, что я был наемником и раньше, когда моя трудовая карьера только начиналась, я искал своего предела - сколько можно не спать.
И нашел, когда от боли мог только выть и кататься по прохладному полу, радуясь, что этого никто не видит.
Мой предел - пять суток, без медикаментов.
В конце пятых жизнь превратилась в черно-белое кино с ежесекундными лакунами.
И я научился спать сидя, привалившись горящей спиной к холодной, бетонной стене.
И восхищенно-удивленный вопль, с соседней кровати: "Он же спит сидя!"
Вновь и вновь переживая события тех лет в странном сне, сочном и расстраивающе-реальном, по своей сути, я выздоравливал.
Я отпускал друзей, у кого-то прося прощения, а кому-то легкомысленно махая рукой на прощанье.
Подмигивал врагам, осознавая, что они делали мою жизнь намного ярче и враги исчезали, скрежеща зубами.
Моя рабыня только качала головой и тяжело вздыхала, испуганно прижимаясь к стене всеопустошающегося хранилища моих личных воспоминаний, сожалений, комплексов и надежд.
У меня большое сердце.
У меня, просто неприличное терпение.
У меня "мусорка воспоминаний" в голове.
А теперь лишь эхо летает где-то там, высоко.
Вытащив на гора все, чистое и грязное, принялся сортировать на две кучки "Надь" "и На не Надь".
"Надь", к вящей радости Йари, оказалась просто поразительно огромадной кучей.
Почесав ухо, принялся сортировать по второму разу.
По ощущениям - куча стала даже еще больше!
Пока раздумывал о начале третьего перекладывания, рабыня плюнула и стала запихивать все обратно, старательно обходя кучку "И на не надь", боясь вступить "не в г, так в партию".
Г растекалось, не желая расставаться с таким теплым местечком, как моя голова.
Разделяясь на вонючие струйки-щупальца, оно подтягивало свое мусорное тело, грозясь вновь занять место там, откуда я его выбросил с такой радостью.
Йари дважды прижигала гнойные, смердящие отростки.
В третий раз, ей пришел на помощь "некто со стороны".
Впрочем, знаю я, кто этот "некто".
Ромм Мощенщик.
В четыре руки и два дара эти "огненные" беспредельщики выжгли все, до чего дотянулись.
И я пришел в себя.
Не обычное состояние.
Так бывает, когда ты пяток лет вскидывался в шесть утра, потому что на работе надо быть в семь.
А теперь, у тебя отпуск.
Потрясающе.
Я даже от души чихнул и почесал нос, радуясь этому простому звону в голове, от сладкого "а-а-апчхи-и-и!"
Вздохнул и осторожно открыл глаза, ведь, как учит нас народная мудрость: "Если у вас ничего не болит, значит, вы и не живете!"
Знаете...
Врет народная мудрость!
Жить вы начинаете только тогда, когда ничего не болит!
Сладко потянувшись еще раз, прислушался к тараканам в своей голове.
Вроде не бегают.
По крайней мере, топота лапок не слышно.
Хорошо!
Легкое головокружение и подкатывающая к горлу тошнота, как последствие выхода из прыжка и мир запрыгал огоньками разноцветных искр.
Над одеялом кружились зеленые и красные, бардовые и коричневые. От стен "разило" золотистыми и карамельными.
От появившейся голограммы Сти - синими и серебристыми.
- Доброе утро! - Без малейшего напряжения в голосе, от всей души, поприветствовала меня хозяйка корабля. - Как самочувствие?
- Неожиданно! - Подмигнул я, в ответ. - Неожиданно - превосходно!
- Я сообщу капитану. - Сти исчезла, деликатно оставляя меня одного, чтобы я смог одеться.
Странная такая, можно подумать она не видела меня голышом...
Или это на нее так влияет Ромм, с его характером "советского человека"?!
Из одежды, в палате, нашлась больничная пижама и имперский камуфляж, видимо притараканенный из моего бота давным-давно, таким он выглядел помятым и пыльным.
Встряхнув от пыли камуфляж, поднес его к носу: вроде чистый. Посторонних запахов нет, к рукам не липнет, пятна не просматриваются, дырки отсутствуют - чего еще надо мужчине, прошедшему 20 лет наемничества?
Правильно - горячий душ!
