Микенский цикл - Валентинов Андрей (читать книги без регистрации TXT) 📗
Тяжело звучали его слова. И вновь показалось, что со мною говорит кто-то другой. Старый, все повидавший. Тот, для кого рубежи Номосов – не рубежи, ворота без створок...
– И еще – Восток. Нас к нему приваживают, как к хорошему вину. Мы торгуем, основываем поселения. А если это все отрезать? Одним ударом? Котел кипит, закроем крышку...
Замолчал Иолай, Иолай Копейщик, Иолай Чужедушец. Может, и права была пифия? Проще не знать, проще верить в Золотой Век...
– И чем помочь, не знаю. Я не бог, Диомед, и боги меня не послушают. Ты ванакт, тебе смотреть. Говорят, дядя... Геракл, он верил в тебя. Знаешь, он считал, что вы очень похожи!
Другой бы после таких слов возгордился. Да что там, возгордился! На Олимп бы вознесся без всякого Пегаса!
Другой – не я.
– Похожи, Ификлид? Чем? Тем, что оба... больные?
– И этим тоже, – его голос прозвучал спокойно, без тени сочувствия. – Мой... дядя много лет не мог с этим справиться. Тебе все-таки легче, ванакт, ты, кажется, сумел. Когда ему... Алкиду было плохо, его спасал брат, Ификл. Дядя заметил, что твой друг...
– Сфенел, – усмехнулся я. – Богоравный из богоравных Сфенел Капанид. Когда один богоравный превращается в Дурную Собаку, другой слегка сдавливает ему горло. Помогает!
– Не в этом дело, – негромко возразил Чужедушец. – Просто твой друг оказывается рядом. Ты еще не понимаешь... Поймешь! Потом...
Спорить не хотелось. Может, Копейщик и прав. Может, и пойму... Пора было уходить. Я встал, помедлил.
– Как мне сделать Третий Шаг, Иолай? Может, тогда смогу...
Он качнул головой – медленно, не глядя на меня.
– Третий Шаг – это Шаг богов. Вернее, тех, кто называет себя богами. Попробуй!
Уже у порога я обернулся. Странно, с Гераклом было легче. Мне даже иногда казалось, что мы с дядей – сверстники.
– Когда мне было шесть лет, Иолай, мы с другом решили убить гидру. В Лерне, у моря...
– Ну и как?
Хотелось просто пошутить, но он даже не улыбнулся. Я развел руками:
– Убежали!
– Мне было тогда двенадцать, – холодно бросил он. – Я не бежал. Мы ее убили.
* * *
Если не хочется возвращаться...
Мокрая дорога под колесами, топот копыт, мелкий дождик в лицо. Славно! Так бы и ехал – до края земли и дальше, за край, к гипербореям, к Гесперидам. За край – а потом обратно. А может, и не надо будет обратно! Ведь говорят, мир наш вроде шара большого, и если бы не границы, что между Номосами легли, кругом объехать можно. Сначала один раз, затем другой...
Хорошо!
Особенно если не хочется возвращаться домой...
* * *
– Как тебе мое новое ожерелье, ванакт? Камни ничего, но работа все-таки не критская. Надо бы с торговца шкуру спустить, чтобы не врал! Застежка! Ну, разве это критская застежка?
Кроме ожерелья, на моей супруге больше ничего не было. В гинекее она так и ходит – голой. Даже зимой. Вначале я надеялся – простудится, сляжет. Да где там!
– Мне надо в Пелопсовы Палаты...
– Успеешь!..
Богоравная Айгиала сняла ожерелье, аккуратно уложила его в алебастровый ларец, качнула худыми бедрами.
– Я, кажется, еще не вдова!
Я застонал – мысленно, конечно. Увы, она не вдова, а я – не вдовец. А я еще думал когда-то, для кого боги эту страхолюду сотворили? Оказалось, для меня. Худая, ребра кожу рвут, конопатая, левый глаз в сторону смотрит. И хорошо, если в сторону. Но сегодня в мою богоравную в очередной раз вселились даймоны. Это бывает – когда я на несколько дней уезжаю. И когда в Палате Печатей задерживаюсь. И по храмовым праздникам. И по полнолуниям. И просто так.
И тогда Айгиала, дочь Амфиарая Вещего, вспоминает, что она еще не вдова.
Не накинулась, неспешно подошла. Знала – никуда не денусь. Так же аккуратно, как только что ожерелье, расстегнула фибулу на моем фаросе, хищно дернула губой...
– Я еще не вдова, ванакт!
...Вначале она попыталась называть меня «Диомедиком» – по примеру братца Заячьей Губы. «Диомедика» я пресек. Это была первая победа – и последняя.
– Не вдова!..
Каждый раз, когда я ложусь на нее, опасаюсь, что ребра моей богоравной супруги прошьют меня насквозь. Но это было бы не самой большой бедой.
(А еще у нее изо рта пахнет! Благовония сидонские бочками покупает, а изо рта – как из поварни, когда там котлы моют.)
– Ну, что стоишь? Иди! Иди сюда, быстро!
Все! Пропал! Костлявые руки – засовом на спине, худые, в рыжих волосах ноги бока сжимают...
– Ты... мой супруг! Богами... богами данный! Ясно? А я – не вдова! Не вдова-а-а!..
Задергалась, зашипела, завыла. И мне выть захотелось...
Но даже не это – самое скверное. И даже не то, что ей больше по нраву женщины, а не мужчины (в добрый час, женушка!). Я думал, она дура, конопатая сестричка Алкмеона.
Зря думал!
– Не спеши! Еще успеешь... к своей!
Оскалилась, медленно провела ладонью по мокрому лону, лизнула палец, затем другой.
– Я не оставлю твоей Амикле и капли! Понял? Ты будешь сеять только в меня! Я – твоя жена. Твое семя – мое!
– Вот как? – огрызнулся я. – А что же ты, богоравная, всех рабынь во дворце перелюбила?
– Завидуешь, муженек? Завидуешь?
Ее пальцы легли на мои колени, поползли – выше, выше...
– А давай договор заключим! Ты свою рабыню бросишь, а я тебе любую женщину приведу. Прямо сюда! Хочешь Креусу, жену Полидора? Она толстенькая, щипать приятно...
Я попытался отстраниться, да где там! Держит, не отпускает. Сколько же даймонов в нее вселилось на этот раз? А может, и без них обошлось. Просто шепнула какая-нибудь гарпия, где я по вечерам бываю. Много тут гарпий, в Новом Дворце!
– Я не против, если ты задерешь кому-нибудь юбку, ванакт! Мне даже интересно поглядеть будет. Люблю смотреть! Но я не потерплю соперницы у трона! Понял? Не потерплю! С рабынями можно спать, но не любить их! А сейчас ты будешь любить меня! Я тебя высушу, муженек, высушу! Высушу! Ничего ей не оставлю!
Ее пальцы – опытные, гибкие – уже взялись за работу. Богоравной Айгиале было двадцать семь, когда боги (ух, боги!) наконец нашли ей мужа. Эти годы она не потратила зря. Как-то призналась, что первым у нее был младший брат – Алкмеон. Я даже не удивился.
– А твою рабыню я достану, достану, достану! Она слишком много возомнила о себе, храмовая подстилка! Молчи, я – твоя жена, молчи!
Губы скользили по телу умело, расчетливо, пальцы знали свое дело, и я вдруг понял, что сейчас, в этот миг, я хочу эту некрасивую, не любящую меня женщину, хочу, чтобы она выла, царапалась, дышала мне в лицо...
– Вот так! А теперь подумай, как ты меня ненавидишь! Как я ненавижу тебя! Как я сейчас закричу, потому что ты умеешь делать больно, больно, больно!.. У меня было много мужчин, они так же лежали на мне, они были во мне, и я их ласкала, ртом, губами, руками, я глотала их семя...
Я ненавидел ее. Ненавидел – и хотел. И это было самым страшным.
* * *
В Лерне – порядок, в Трезенах – порядок, в Тиринфе – порядок. И в Аргосе тоже – порядок. Хоть табличек с донесениями не читай!
Я и не читаю. Дядя Эвмел читает. Читает – откладывает. Налево – направо, налево – направо.
Вечер, мягкий сумрак за окнами, Палата Печатей. Мы с дядей вдвоем. Ему домой неохота – и мне неохота. Собственно, я дома, за стенами Лариссы Неприступной, в Новом Дворце. Уже четыре года как дома! Но... никак не привыкну. Все хочется на Глубокую, но там сейчас пусто, да и дом уже не тот – новый, чужой.
То ли дело Капанид! Придет к себе, в обитель богоравных Анаксагоридов, посадит на шею богоравного Комета Сфенелида, а тот его за бороду – хвать! (Выросла-таки у Сфенела бородища! Не то что у меня – смех на подбородке.) Капанид – басом, и Сфенелид – басом. Завидно даже! И у Промаха сын (Дылдид, стало быть), и у Полидора. А у Эвриала – дочка. Коричневая, вся в папу...
