Курьер. Книга 1 (СИ) - Покровский Владислав Евгеньевич (читать лучшие читаемые книги txt) 📗
Я оттянул голову "чёрного" назад так, что чуть не захрустели шейные позвонки, и чуть не зарыдал от переполнявшего меня бешенства, с размаху ударил его ребром ладони по горлу, потом по уху. "Чёрный" захрипел, его вырвало кровью, ухо моментально обвисло как тряпка, стало синюшно-багрового цвета, я отвёл руку для, возможно, последнего удара, как вдруг…
Резкая боль пронзила моё запястье, я чуть не взвыл и сразу же обернулся, чтобы тут же рухнуть и покатиться по полу, задыхаясь от боли в особым образом изогнутой кисти. Улучив момент, когда хватка на мгновение ослабла, я вложил в рывок все оставшиеся силы, развернув кисть и схватив пальцами чью-то руку, я сдавил её мёртвой хваткой и рванул на себя, одновременно поднимаясь с пола. Раздался чей-то крик — сквозь багровую пелену на глазах я не видел ничего и посчитал, что на помощь своему подоспели остальные "чёрные", — я вскочил на ноги, поднимаясь и выпрямляясь, махнул рукой вправо, описывая широкую дугу, и сразу же рванул её влево, выворачивая запястье и сам разворачиваясь спиной, дёрнул на себя. Хруст, треск, чей-то дикий крик, мне на спину обрушилось чьё-то тело, я присел, переваливая его через себя, и тут же вскочил на ноги одним прыжком, ярость требовала выхода, бешенство кипело и бурлило в крови, выплёскивая через край, придавая мне сил, ускоряя реакции и обостряя чувства, — огонь в жилах, сталь вместо мышц и сухожилия как натянутая тетива — всё это во мне сейчас. Гори огонь! Крепче сталь! Звените мелодичным пением жилы! Рефлексы, инстинкты, выручайте!
Я захрипел, зарычал, разбрызгивая слюни и чуть не визжа от ярости берсерка, я кинулся на смутные силуэты, колеблющиеся передо мной, — всех убить, разорвать, уничтожить! Вы мне ответите за смерть Шамрина, за покушение на Побережного, за измывательства на Арене, за своё холодное молчание и за тайну, окутывающую всех вас! Ответите за всё!!!
— Андрей, очнись! — чей-то громкий крик, столь знакомый, столь узнаваемый; кто же это?.. Грэй?!
Я радостно оскалился — Грэй здесь, со мной рядом! Вдвоём мы раскатаем этих "чёрных" а потом начнём выяснять всё от и до, все детали, все нюансы, все секреты… Смерть им!
Силуэты заколебались и разбежались по сторонам от меня, отхлынув как вода от нерушимой скалы. Боитесь меня, твари? Правильно боитесь! Я огляделся, выбирая первого для нападения, собрался как змея перед прыжком…
Треск. Резкий треск распарываемого электрическим разрядом воздуха. И сильная мгновенная боль в боку. И неприятный запах озона, режущий ноздри…
Я покачнулся, перед глазами всё плыло, трудно было сконцентрироваться, я махнул руками по сторонам, шатаясь, попытался выпрямиться, однако скривился от боли и, качнувшись в сторону, едва не упал.
— Ещё разряд! Не видишь, что его не берёт?!
Чей-то сухой противный металлический голос… Кто же это? О Триединый, а где это я? Что со мной? Сознание гасло, я из последних сил сопротивлялся этому, пытаясь устоять на ногах. Грэй, где же ты? Что происходит вообще?
— Повысить мощность! Давай разряд!
— Пшёл прочь, цербер, руки оторву и сожрать заставлю! — рык Грэя… Но где же он сам? — Андрей, родной мой, приди в себя!
Меня кто-то (кто-то?) обнял за плечи, чьи-то сильные руки прижали меня к могучей груди, ладонь легла мне на затылок, а в ухо загудел столь знакомый и родной голос. Повинуясь ему и его тормошениям, я медленно выныривал из непроглядных и тёмных пучин ярости, гнева и отчаянья, которые затянули меня с головой, стоило только увидеть "чёрного", боролся с действием парализатора, не пуская сознание на незаслуженный отдых — о как это было тяжело, если бы вы знали. Бешенство и гигантские дозы адреналина всё ещё трясли меня, я содрогался в запоздалых судорогах мышц, меня качало и носило из стороны в сторону, я чувствовал себя как зелёный новичок, под аккомпанемент дружного хохота товарищей и тошноты выползающий из центрифуги.
— Андрей… — гудел у меня над ухом успокаивающий голос Грэя, одной рукой он крепко обнимал меня за грудь, прижимая спиной к своей груди и не давая возможности вырваться и дальше пойти вразнос, а другой он непрерывно и мягко гладил меня по затылку, и под успокаивающие движения его ладони вся моя ярость утихала, уходила, прикрывая за собой дверь, смирялась, бешенство отступало, освобождая сознание и разум от своих цепких оков, я уже мог различать контуры предметов и черты знакомых встревоженных напуганных лиц — Великий Космос, как много людей, что же стряслось?! — пелена уходила с глаз, белки очищались от залившей их крови, я нервно сглотнул, увидев, что все смотрят на меня осуждающе и с ненавистью, заметил, что их взгляды скользят между моим лицом и неким телом на полу, одетым в черный костюм.
Чёрный костюм?! Ярость во мне приготовилась вспыхнуть адским огнём, взбурлить, взыграть, ударить в голову, сорвать оковы морали и втоптать тело "чёрного" в пол, однако, всматриваясь получше, я мысленно качал головой, сдерживая себя. Взгляд окончательно прояснился, я поморгал, прогоняя образы, кружащиеся в мозгу и обличающие меня в страшном преступлении, обвёл взглядом лица собравшихся, мысленно удивляясь опять же: ребята из внутренней охраны, Кербер, Грин, Викентий, наш штатный психолог, сменивший Айдашева, Элана в своём очаровательном белоснежном халатике и стетоскопом на изящной нежной шейке, которую я когда-то бесчисленное количество раз покрывал поцелуями, её белобрысые реаниматоры возле тела, лежащего в луже крови на полу, Капитошкин, Ущучин — да что случилось? Я перевёл взгляд на тело в чёрном костюме, его как раз переворачивали на спину реаниматоры, вгляделся в лицо и… рухнул на колени, пряча лицо в ладонях и чуть не завыв от горя и отчаяния, когда вдруг понял… ЧТО произошло…
— Андрей, родной ты мой… — прогудел над головой мягкий голос Грэя, полный горя и сожаления. — Ну что же ты натворил…
"Что же я натворил!.. Великий Космос, Боже, боги и Триединый в придачу, что же я наделал!!! Господи!.."…
* * *
Я сидел в кабинете Капитошкина, закинув ногу на ногу, откинувшись на спинку удобного кресла, и смотрел на Старика, а тот в свою очередь буравил меня своим колючим холодным взглядом.
— Тебе повезло, несказанно повезло, — подчеркнул он, — что Герхард остался жив… Если бы не это, гулять бы тебе по марсианским подворотням и кабакам, вышвырнутым с этой работы, на пару с совестью, отягощённой убийством невинного человека, и вместе с ней вы бы выли на спутники, заливая горе дешёвым виски…
Капитошкин помолчал немного и печально вздохнул:
— Что на тебя нашло тогда, Преображенский? — устало спросил он, глядя тяжёлым серьёзным взглядом на меня, под грузом справедливых обвинений и упрёков забившегося вглубь кресла и печально оценивающего происходящее на пару с грустью и трезвостью человека, умеющего — я так надеялся на это — отвечать за свои поступки.
— Я сам не знаю, Зизольдий Гурабанович, — с искренней тоской и грустью ответил я, глядя не на него, а сквозь него и полностью осознавая свою вину и последствия своего поступка. — Я ведь говорил вам уже, что не помню, не понимаю, что это были за чувства, эмоции, которые толкнули меня напасть на него, я помню лишь, что один только вид чёрного пиджака вызвал во мне фонтан такой ярости и злобы, что под их напором отключилось сознание, и верх взяли рефлексы…
Я прерывисто вздохнул, заново переживая те события, попытался понять: чего же хочет от меня тот старый верблюд? Раскаяния? Полноте вам, господа, я раскаялся сразу же, как только узнал и понял, что натворил. Сожаления? Глупо сожалеть о том, что произошло, но, даже несмотря на это, я сожалел, сожалел и клялся себе, что мне бы секунду лишнего времени, и этого бы не произошло. Разумеется, я врал… Врал сам себе, но… человек в состоянии аффекта не несёт ответственности за последствия своих поступков, а моё состояние именно в тот момент оставляло желать лучшего. Элана лишь качала головой, когда в присутствии свидетелей вытягивала из моей памяти моменты, связанные с Ареной, с "Дедушкой", с "чёрными"; приняв всё это во внимание, меня можно было понять и простить. Так и вышло, однако сам себя я не простил — впервые мой железный самоконтроль дал сбой, вдобавок я чувствовал, что под давлением последних событий как-то ожесточился, стал более злым и прямолинейным, а это, мягко говоря, было нехорошо.
