Гнев Рыжего Орка - Фармер Филип Хосе (электронная книга txt) 📗
«Господи Иисусе! — закричал тогда Эрик. — Если ты дружишь с венгром, тебе и врагов не надо!»
Джим и Сэм были уже в двух кварталах от Центральной школы, огромного старого трехэтажного здания из красного кирпича. По крайней мере, думал Джим, это мое тело в двух кварталах от нее. А где же дух-то? Везде. Надо его словить.
День, в котором ты живешь, — это настоящее. Но прошлое постоянно с тобой. Оно запускает свой острый ноготь в ткань твоего мозга, отковыривает кусочек, нажимает на нерв, чтобы напомнить тебе, что основа жизни — это боль, а потом ощупывает все твое тело: трогает член, делает тебе проктологический осмотр, лапает твое обнаженное сердце, заставляя его биться, как крылышки колибри, завязывает твои внутренности морским узлом, блюет горячей кислотой тебе в желудок, взбивает кошмары веничком старого Морфея, древнегреческого бога сна.
Хорошее название для стиха: «Мертвая рука прошлого». Хотя нет. Это штамп, пускай даже большинство рок-авторов штампами не гнушается. Прошлое все-таки — не мертвая рука. Ты носишь его с собой, как нечто живое, как ленточного червя какого-нибудь. Или как хайнлайновского слизняка <См. роман Р.Хайнлайна «Кукловоды». (Примеч. ред.)> с Титана, с ледяной луны Сатурна, паразита, который впускает щупальца тебе в спину и высасывает из тебя жизнь и мозги. Или как лихорадку, от которой никакие пилюли не помогают — жар пройдет, только когда ты загнешься, а тогда уж и пилюли не нужны.
— …искали на сегодня халтурку, да дохлый номер, — говорил Сэм. — Как-то в субботу нас пригласили в «Уистлдик Таверн» на Муншайн-ридж, но там территория деревенских, красношеих, и пришлось нам играть этот жуткий кантри-вестерн. Лучше б отказались. В общем, сегодня ни фига не светит, и чаша терпения моего переполнилась. В Хэллоуин надо балдеть. Помнишь, как мы перевернули сортир старого Думского, когда нам было пятнадцать? А может, четырнадцать. Ну, помнишь, как Думский выскочил из дома, орал и палил из дробовика? Эх, и драпали же мы!
— Хорошее дело, — сказал Джим. — Я могу позвонить на работу и сказать, что болею. А выгонят, так и черт с ними.
ГЛАВА 7
Перед тем как присоединиться ко всей компании, Сэм сунул Джиму квадратик жвачки.
— На. А то от тебя такой дух, что Кинг Конга свалит.
— Спасибо. Это, наверно, польская колбаса, уж больно в ней чесноку много. Да и желудок у меня не в порядке.
Их поджидали трое парней. Хаким Диллард, План, коренастый чернокожий малый, страдающий хронической желтухой. Боб Пеллегрино, Птичкина Кака, здоровый, с черными усами, как у моржа, и одним стеклянным глазом. Стив Ларсен, Козел. Все обменялись рукопожатием, и Джим отметил, что на сто процентов естественно это делает только План. Козел принес самокрутку с марихуаной, и все по очереди потянули из нее, следя за главным входом: не покажется ли директор, Джесс Бозмен (Железные Штаны) или кто-то из стукачей-учителей.
— Эй, слыхали, что сделал «Кисс» в номере пеорийского отеля?
— Меняю допинг на тормоз.
— Говорят, Мик Джаггер подцепил триппер от жены мэра.
— А старик говорит: «Только выстриги этот гребень на башке, я тебе яйца отрежу».
— Думаешь, Лам закатит сегодня контрольную?
— А я себе думаю: да пошел ты в задницу со своим равноберденым треугольником. Дайте определение — как же, я выговорить-то это слово не могу. Но виду не подяю. Мистер Словацкий, говорю, в геометрии я не Копенгаген. Это для республиканцев, а мои все сроду за демократов голосуют.
— …и послали опять к Железным Штанам. А его и нет в кабинете.
Секретаршу, поди, трахал в копировальной.
— А он и говорит: «Ну пускай ты длинный, пускай ты черный, но чего ж ты пучеглазый-то такой?»
— Не будь ты моим сраным корешом, врезал бы я тебе за расистские анекдоты. Вот я тебе расскажу про белую бабу — ей мышка залезла в одно место, она и пошла к черному доктору. А он говорит…
Усиленно треща языками, хихикая, хлопая друг друга по задам, боксируя с тенью, компания ввалилась в вестибюль. Джим молчал, отделываясь односложным бурчанием или через силу усмехаясь. «Черная красотка» не действовала, как ей положено. Тот, кто продал ее Сэму, наверно, надул его. Там, наверно, бифетамина всего ничего, а остальное аспирин или что-то вроде.
На пути к своему шкафчику он увидел Шейлу Хелсгетс. Она стояла, прислонившись к стене, улыбалась и говорила с Робертом Бейсингом (Тараном), очень высоким и очень красивым блондином, первым нападающим Центральной, капитаном футбольной и риторической команд. Человек с большой буквы. Денег полно, водит «мерседес-бенц», живет на Золотом Холме. Средний балл — «А». Чистое загорелое лицо. Он, понятно, клеится к Шейле. Но надежные источники сообщают, что он ей пудрит мозги. Его даже видели в ночном клубе в соседнем городе, Уоррене, с Энджи Кэлорик, Минетчицей.
Джим посмотрел, как он гладит Шейлу по выпуклому задку, и его потянуло блевать.
Он изо всех сил хлопнул дверью шкафчика. Шейла отвела взгляд от Бейсинга и посмотрела на него. Ее улыбка исчезла. Потом она обернулась к Победителю и заулыбалась снова.
Шейла, бэби, ты думаешь, он сам Иисус Христос? Хотел бы я распять его, предпочтительно ржавыми гвоздями, и забил бы я их не только в руки да ноги. Да что толку. Все равно бы она смотрела на меня, как на прокаженного. «Нечист он! Нечист!»
Джим тихо напевал себе под нос, идя через холл к биологическому кабинету N201.Это было его собственное произведение «Смотрю на тебя снизу вверх».
Посылай мне
Зуд, цингу, прыщи и блох,
Брюхо мне набей бобами —
Газ тебе же вдарит в нос.
Раздави меня — будет лепешка,
Выжми досуха — будет шелуха.
Где уж нам уж, класс не тот!
Небо-молот долбит в темя,
Перхоть сыплется с башки.
К ногтю, к ногтю, к ногтю, к ногтю.
Льются камни и свинец.
Черви, мошки, мертвецы,
Бог и дьявол, миссис Гранди —
Всякий смотрит свысока,
Я в земном ядре и глубже.
Всякий путь отсюда-вверх.
Правда, что ли? Я не верю.
По мне, все дороги — вниз.
Растерзай меня презреньем,
Душу в клочья изорви.
Над клочками зажги свечку
И обедню отслужи.
Посылай мне
Зуд, цингу, прыщи и блох.
Он вошел вслед за Бобом и Сэмом в большую классную комнату и сел в углу заднего ряда вместе с другими недотепами. Тут, как всегда, громко трепались, подначивали друг дружку, пускали бумажные самолетики и плевались жеваными шариками. Потом, точно нож гильотины, упала тишина, и все замерли — это вошел пожилой, но малопочтенный мистер Льюис Ханкс (Святоша). Мрачный, сварливый и религиозный до омерзения — таков был мистер Ханкс. Добавьте к этому, что он был сторонником библейской теории создания мира, а закон обязывал его преподавать эволюцию, хотя она и называлась скромно «развитием» — и получится озлобленный и несчастный седовласый старец.
Ханкс произвел перекличку с таким видом, точно зачитывал список душ в судный день. Произнося очередную фамилию, он взглядывал на ее носителя из-под очень толстых очков. Он делал гримасу, называя школьника, которого не любил, и слегка улыбался, называя того, кому не грозит попасть в ад для двоечников. Улыбнулся он ровным счетом три раза.
Поручив одному из фаворитов отнести список отсутствующих в кабинет директора, Ханкс начал свою лекцию. Она продолжала предыдущую, и ее темой была система размножения лягушки. Джим сначала старался слушать и записывать; потому что его это интересовало. Но у него болел желудок и голова тоже. К тому же у Ханкса был бубнящий и в то же время скрипучий голос. Джиму казалось, что он едет в запряженной волами телеге с немазаным колесом по плоской безлесной равнине. Вид нагонял на него дрему, но скрип колеса не давал уснуть.
Сэм Вайзак, сидящий рядом, нагнулся к Джиму и шепнул:
