Как стать богом (СИ) - Востриков Михаил (электронные книги бесплатно .TXT, .FB2) 📗
СЮЖЕТ 5/1
Господин Епанчин (Тельман Иванович, 68 лет, вдовец, пенсионер бывшего союзного значения, бывший штатный чиновник Общества филателистов Российской Федерации, известный филателист, старинный и заслуженный консультант компетентных органов, проживающий по адресу-телефон… факс… без вредных привычек, без политических убеждений, состоит в разводе, жена проживает в Москве, сын — астрофизик, живет отдельно, работает в ГАИШе… и тэ дэ, и тэ пе, и пр.) оказывается сереньким маленьким пыльным человечком с разрозненными золотыми зубами и с быстрыми мышиными глазками на морщинистом лице Акакия Акакиевича Башмачкина.
Рис.5/1. Епанчин Тельман Иванович
Входит и здоровается без всякого достоинства, быстро-быстро потирая озябшие сизые ручонки, подшмыгивая серым носиком (не граф де ля Фер, нет, совсем не граф, и даже не канцлер Сегье, а скорее уж господин Бонасье, но заметно съежившийся от старости и аскетического при советской власти образа жизни). Чинно присаживается в предложенное кресло, скрытно, но внимательно оглядывается и тотчас же затевает маленькую склоку насчет Юрия, присутствие коего кажется ему, естественно, необязательным и даже излишним.
СЮЖЕТ 5/2
— У меня, знаете ли, дело чрезвыча-а-айно деликатное, чрезвычайно…
— Разумеется, дорогой ТЕльман Иванович! За другие мы ведь здесь и не беремся…
— ТельмАн, — поправляет его клиент, голосом раздраженным и даже капризным. — Меня зовут ТельмАн Иванович, с Вашего позволения.
— Прошу прощенья. И в любом случае вы можете рассчитывать у нас на полную и абсолютную конфиденциальность.
— Да-да, это я понимаю… Фрол Кузьмич мне Вас именно так и аттестовал…
— Ну, вот видите!
— И все-таки… Здесь случай совершенно особенный. Дело это настолько щекотливое… Мне придется называть звучные имена, очень даже звучные… А немцы, между прочим, знаете как говорят: что знают двое, знает и свинья, хе-хе-хе, я извиняюсь. Двое!
— Совершенно с Вами согласен, уважаемый ТельмАн Иванович. И с немцами — тоже согласен. Но ведь сказал же понимающий человек: «Два — любимое число алкоголика». А в Писании так и совсем жестко сформулировано: где двое вас собралось, там и я среди вас. И соответственно, я предупреждаю, просто обязан предупредить, что вся наша беседа записывается.
— Ах, вот даже как! Но, в этом случае я вынужден буду, к сожалению…
И оскорбленный в лучших своих ожиданиях господин Епанчин принимается демонстративно покинуть сей негостеприимный кров — двинается, изображая сдержанное дипломатическое возмущение, шевелится лицом и всем телом, начинает приподниматься над креслом, но никуда, разумеется, не уходит и даже спорить перестает, а только усаживается попрочнее и произносит с покорностью:
— Ну хорошо, ну раз так… Раз иначе нельзя…
— Нельзя, Тельман Иванович! — бархатно подхватывает Работодатель, — Никак нельзя иначе. Ноблес, сами понимаете, оближ. На том стояли и стоять будем, а что касается гарантий, то они абсолютны — здесь у нас тоже ноблес неукоснительно оближ. Вы можете быть совершенно уверены: ни одно сказанное вами слово этих стен не покинет. Без вашего, разумеется, специального позволения.
СЮЖЕТ 5/3
Господин Епанчин произнесенными заверениями, видимо, удовлетворяется. Он снова в двух-трех беспорядочных фразах подчеркивает чрезвычайную и особливую щепетильность предлагаемого дела, снова без особой связи с предметом, но с явным нажимом напоминает о таинственном (для Юрия) Фроле Кузьмиче, рекомендовавшем ему Работодателя как серьезного профессионала и в высшей степени порядочного человека.
И только после этого совершенно бессвязного и даже, пожалуй, бессюжетного вступления принимается излагать наконец суть. Суть эта (изложенная, напротив, отточено гладкими, ясными, хорошо отредактированными и, может быть, даже заранее отрепетированными фразами) состоит в следующем.
Господин Епанчин, оказывается, не просто видный коллекционер-филателистом, он («доложу вам без ложной скромности») обладатель крупнейшей в СССР (он так и сказал — «в СССР») коллекции марок, включающей в себя выпуски всех без исключения стран мира, ограниченные, впрочем, одна тысяча девятьсот шестидесятым годом. Марки, выпущенные в мире после шестидесятого года нашего века, его почему-то не интересуют, но все, что выпущено ДО ТОГО, составляет предмет его интереса и в значительной — «в очень значительной степени, что-нибудь порядка девяноста пяти процентов» — в его замечательной коллекции представлено. Среди многочисленного, прекрасной красоты, но, так сказать, «рядового материала», находится в его сокровищнице и некоторое количество «мировых раритетов», подлинных филателистических жемчужин, а правильнее сказать бриллиантов чистейшей воды и неописуемой ценности. Каждый из этих бриллиантов знаменит, известен по всему миру в количестве двух-трех, максимум десяти экземпляров, и когда — редко, крайне редко! — появляется подобный на аукционе, то уходит он к новому владельцу по цене в многие десятки и даже сотни тысяч долларов. И вот один из этих бриллиантов, самый, может быть, драгоценный, у него несколько месяцев назад пропал, а правильнее сказать, был варварски похищен. И он догадывается, кто именно совершил это хищение. Более того, он (Тельман Иванович) догадывается, когда в точности это произошло и при каких конкретных обстоятельствах. Однако доказать что-либо у него (Тельмана Ивановича) никаких возможностей нет, есть только обоснованные подозрения, и задача, которую он хотел бы перед Работодателем поставить, и которая как раз и состоит в том, чтобы в этой деликатнейшей ситуации найти хоть какой-нибудь реально приемлемый выход и по возможности восстановить попранную справедливость, а именно: защитить законное право личной собственности, пусть даже и без наказания преступника, буде таковое наказание окажется затруднительным…
Любопытно: начинает он говорить по заранее заготовленному и говорит поначалу казенно, бесстрастно и осторожно, словно по минному полю идёт на ощупь, но постепенно начинает горячиться, история этого отвратительного, низкого преступления, этой глубоко личной несправедливой обиды бередит старые раны, и он делается страстен и зол.
Как он только посмел, этот подлый вор⁈ Как посмел он затронуть самое святое⁈
— … Он, знаете ли, английские колонии собирает, а я — весь мир. Так вот МОИ английские колонии лучше его в два раза, и это его озлобляет, это его выводит из себя совершенно… Как же так: ведь он академик, миллионер, а я кто? Да, никто. А моя коллекция в два раза лучше. Он этого уже не способен переносить и на все готов, чтобы меня опустить — не так, так иначе… Сначала слухи обо мне унизительные распространял, будто я в НКВД… в КГБ… Неважно, гнусности всякие. Интриги строил, чтобы меня из руководства Общества исключить. А теперь вот — пожалуйста! — докатился и до уголовщины…
Это был душный августовский вечер, гроза надвигалась, было жарко, потно, Академик — грузный, одышливый мужчина — поминутно утирался роскошным шелковым платком, они пили чай за обеденным столом и говорили «о редких вариантах ретуши ранних марок Маврикия». Они были одни в квартире, Полина Константиновна накрыла им чай и ушла до понедельника (а происходило все в пятницу, часов в восемь-девять вечера). Окна были открыты от духоты — толку от этого было немного, но это важное обстоятельство, потому что все началось, видимо, именно с предгрозового порыва ветра: ветер вдруг ворвался в комнату, ахнули с дребезгом тут же захлопнувшиеся створки окна, полетели со стола бумажные салфетки, он кинулся их (зачем-то) ловить, зацепил стакан, чайник, вазочку с конфетами, еще что-то, все полетело на скатерть, на пол, Академик с неприличным смехом (хотя чего тут, спрашивается, было смешного?) выскочил из кресла, спасая штаны от разлившегося чая.
