Противостояние. 16 июня – 4 июля 1990. Том 1 - Кинг Стивен (книги полностью .TXT) 📗
– Выглядишь ты по-прежнему как девушка. – В его голосе слышалась добродушная лесть. Ей всегда это нравилось, но сейчас губы матери тронула лишь тень улыбки. – Новые мужчины?
– Несколько, – ответила она. – Как насчет тебя?
– Нет, – совершенно серьезно произнес он. – Никаких новых мужчин. Девушки – да, но никаких новых мужчин.
Он надеялся рассмешить мать, но снова вызвал лишь призрачную улыбку. «Мое появление тревожит ее, – подумал Ларри. – В этом все дело. Она не знает, зачем я здесь. Она ждала меня три года не для того, чтобы я наконец появился. Ей хотелось бы, чтобы я оставался в далеком далеке».
– Все тот же Ларри. Никакой серьезности. Ты не обручился? Встречаешься с кем-нибудь постоянно?
– Я себя не ограничиваю, мама.
– Ты всегда так поступал. Но, во всяком случае, ни разу не приходил домой, чтобы сообщить мне, что поставил какую-нибудь симпатичную девушку-католичку в интересное положение. В этом тебе надо отдать должное. Либо тебя выручала предельная осторожность, либо тебе везло, либо ты был очень благовоспитанным.
Он попытался сохранить бесстрастное лицо. В первый раз за всю жизнь она заговорила с ним о сексе.
– Так или иначе, рано или поздно тебе придется это сделать, – продолжила Элис. – Говорят, что холостяки снимают все сливки. Это не так. Ты просто становишься старым, и из тебя сыпется песок, как из мистера Фримана. У него квартира на первом этаже, и он всегда стоит у окна, в надежде, что подует сильный ветер.
Ларри фыркнул.
– Твою песню передают по радио. Я говорю людям, что это мой сын. Мой Ларри. Большинство мне не верит.
– Ты слышала? – Он задался вопросом, почему она не упомянула об этом сразу, вместо того чтобы говорить о всякой ерунде.
– Ну конечно. Ее постоянно крутят по этой рок-н-ролльной радиостанции, которую слушают юные девицы. «У-Рок».
– Тебе понравилось?
– Не больше, чем любая другая музыка этого сорта. – Мать строго посмотрела на него. – Думаю, что некоторые фразы звучат непристойно. Похотливо.
Он заметил, что начал шаркать ногами, и заставил себя сидеть спокойно.
– Мне хотелось, чтобы песня звучала… страстно, мама. Ничего больше. – К лицу Ларри прилила кровь. Он и представить себе не мог, что будет сидеть на кухне у матери, обсуждая страсть.
– Страсти место в спальне, – отрезала она, подводя черту под интеллектуальным обсуждением его хита. – И ты что-то сделал со своим голосом. Звучит, как у ниггера.
– Сейчас? – удивленно спросил он.
– Нет, по радио.
– Это сексуальный звук, таким он и должен быть, – возразил Ларри глубоким, как у Билла Уизерса [19], голосом и улыбнулся.
– Именно, – кивнула она. – Когда я была девушкой, нам казалось, что Фрэнк Синатра – это смело. А теперь появился этот рэп. Рэп – так это называют они. Вопли – вот как это называю я. – Она пристально посмотрела на него. – В твоей песне хотя бы нет воплей.
– Я получаю роялти, – сообщил он. – Определенный процент с каждой проданной пластинки. В целом это составляет до…
– Ой, прекрати. – Она отмахнулась от него. – Я никогда не была сильна в математике. Тебе уже заплатили, или ты купил эту маленькую машину в кредит?
– Мне заплатили не так уж много. – Он совсем близко подошел к границе лжи, но пока не переступил ее. – Я сделал первый взнос за машину. Остальное буду выплачивать.
– Политика дешевого кредитования! – В голосе матери слышалась злость. – Потому-то твой отец и обанкротился. Доктор сказал, что он умер от сердечного приступа, но дело не в этом. Его сердце разбилось. Твой отец сошел в могилу из-за политики дешевого кредитования.
Это была старая песня, и Ларри пропустил ее мимо ушей, кивая в нужных местах. Его отцу принадлежал галантерейный магазинчик. Затем неподалеку открылся «Роберт-холл» [20], и через год отцовское дело обанкротилось. Он начал искать утешения в еде и за три года потолстел на сто десять фунтов. Когда Ларри исполнилось девять, отец умер в забегаловке на углу, оставив на тарелке недоеденный сандвич с фрикадельками. На поминках сестра попыталась утешить Элис Андервуд, которая, судя по ее виду, абсолютно не нуждалась в утешениях, и вдова сказала, что все могло обернуться намного хуже: «Ведь он мог спиться». Произнося эти слова, Элис смотрела через плечо сестры на ее мужа.
После смерти супруга Элис воспитывала Ларри сама, руководя его жизнью посредством прописных истин и предрассудков до тех пор, пока он не ушел из дома. Напоследок, когда он и Руди Шварц уезжали на старом «форде» Руди, мать сказала ему, что в Калифорнии тоже есть приюты для бедных.
«Да, сэр, такая у меня мама».
– Ты хочешь пожить здесь, Ларри? – мягко спросила она.
– Ты не против? – удивился он.
– Места хватит. В дальней спальне есть пустая кровать. Я храню там ненужные вещи, но коробки можно переставить.
– Хорошо, – медленно кивнул Ларри. – Если ты уверена, что я не помешаю. Я только на пару недель. Подумал, что повидаюсь с давними друзьями. Марком… Гейленом… Дэвидом… Крисом… с этими парнями.
Она встала, подошла к окну, открыла его.
– Живи, сколько захочешь, Ларри. Может, по мне этого не видно, но я рада тебя видеть. Мы не очень хорошо расстались. Не без резких слов. – Она повернулась к нему. Лицо матери оставалось строгим, но его озаряла огромная любовь, пусть она и не хотела ее показывать. – Я о них сожалею. Они вырвались у меня только потому, что я тебя люблю. Я не знала, как в этом признаться, вот и выражалась доступными мне способами.
– Все нормально. – Ларри смотрел в стол. Его щеки покраснели, он это чувствовал. – Послушай, я оплачу расходы.
– Оплати, если хочешь. Но необходимости в этом нет. Я работаю. В отличие от тысяч других людей. И ты по-прежнему мой сын.
Он вспомнил о дохлой кошке, наполовину вывалившейся из мусорного бака, о Дьюи Чеке, с улыбкой наполняющем миски марихуаной, и внезапно расплакался. Глядя на раздвоившиеся от слез руки, Ларри подумал, что плакать должна она – не он… однако все пошло не так, как он себе представлял. Она все-таки изменилась. И он тоже изменился – но совсем в другом смысле. Загадочным образом они словно поменялись местами: она выросла, а он стал меньше. И домой он вернулся не потому, что ему требовалось куда-то уехать. Он вернулся домой, потому что боялся и хотел повидать мать.
Она стояла у открытого окна, наблюдая за сыном. Тюлевые занавески колыхались под влажным ветерком, затеняя ее лицо, но не скрывая полностью, отчего оно казалось призрачным. С улицы доносился транспортный шум. Она достала из лифа носовой платок, подошла к столу, сунула платок в руку Ларри. В ее сыне чувствовался стержень. Она это видела. Его отец был мягкотелым, и в глубине души она понимала, что именно это в действительности и свело мужа в могилу: выдавать кредиты у Макса Андервуда получалось куда лучше, чем брать. Так откуда взялся этот стержень? Кого Ларри следовало благодарить? Или винить?
Его слезы не влияли на твердость характера, как не способен быстротечный летний ливень повлиять на форму скалы. Эта твердость могла принести пользу, Элис это знала – ведь она была женщиной, в одиночку воспитавшей сына в большом городе, который плевать хотел что на матерей, что на их детей, – однако Ларри еще не определился со своим предназначением. Ее сын не менялся, оставался, как она и сказала, прежним Ларри. Он будет и дальше бездумно идти по жизни, вовлекая людей – и себя – во всякие передряги, но когда станет совсем плохо, этот самый стержень поможет ему выпутаться. Что же до остальных… он их оставит: пусть тонут или выплывают сами. Скала твердая… и его характер тоже, но пока он использовал эту твердость только для разрушения. Элис видела это в глазах Ларри, в каждом его жесте, даже в том, как он двигал «раковой палочкой» вверх-вниз, пуская кольца дыма. Он никогда не затачивал этот стержень, не превращал в меч, чтобы рубить людей (и это уже что-то), но при необходимости взялся бы за него, как за дубинку (что уже проделывал ребенком), чтобы проложить путь из западней, которые сам же себе и расставил. Когда-нибудь, раньше говорила она себе, Ларри изменится. Она ведь изменилась – а значит, изменится и он.
