Владыка Ледяного сада. В сердце тьмы - Гжендович Ярослав (бесплатные онлайн книги читаем полные .txt) 📗
– …Это еще один чужак, верно. Но он прибыл сюда, чтобы вернуть равновесие. А значит – позволим ему так поступить.
У меня болят ноги. И я начинаю злиться. Сжимаю зубы.
Копаюсь в карманах и наконец нахожу пачку «ларков». Ну, давай, дед, скажи мне, что здесь нельзя курить. Ну, давай, испорти мне день, мудак. Увидишь, что будет дальше.
Он меня игнорирует. Как и Воронова Тень.
Кузнец тянется за большой отверткой и задумчиво закручивает ее вокруг пальца, словно кусок резины.
– С кем ты уже говорил?
– Ты первый. Пойдем к ним вместе.
Отвертка превращается в очень толстую пружину.
– Кто еще хочет говорить? – спрашивает наконец Укко.
– Вепрь и Самум.
– Так он жив? Уже все потерял.
– Я слышал, он испугался того, что происходит, и хочет вернуться.
– Оттуда, куда он ушел, нечасто возвращаются.
– И все же.
Я хмыкаю, стряхиваю столбик пепла и присаживаюсь под стеной. Все напрасно. Меня нет. Я прозрачен.
Кузнец втыкает свернутую в пружину отвертку в стол и встает.
Мы выходим через раздвижные двери, за которыми должен быть паркинг, а потом шоссе на Рованиеми, что вьется над фьордом среди сосен и березок. Оба главных – впереди, а я – скромно сзади. Невидимый и несущественный. Во мне все кипит. Мне не нравятся их принципы, меня раздражает полный умолчаний разговор о вещах, о которых я понятия не имею.
Открой я рот – они меня проигнорируют. Совсем как десятилетнего ребенка, вмешивающегося в разговор взрослых, который он не понимает.
И точно.
Не понимаю.
За дверями ангара нет паркинга с отреставрированными столетними «Кадиллаками», «Шевроле» и «Бьюиками», в которые дядюшка Атилаайнен вставлял водородные турбомоторы Ванкла и электронику. Уже поколения большая часть исторической продукции автомобильной промышленности Детройта лежит на диких кладбищах Кубы либо попала в рай в Финляндии.
Там вообще нет Карелии.
А есть сенегальская база Иностранного легиона в Аль-Хамме. Третий полк воздушной кавалерии. Море песка, старая касба, что выглядит как осыпающийся песчаный за́мок, ряды бараков, лысые пальмы и баррикады из пенобетона, ощетинившиеся автоматическими пушками: стволы непрестанно движутся, подмигивая глазком датчиков, и нюхают горизонт.
За рядами перестроенных бараков садится медэвак. На корпусе переливаются размытые узоры из бурых, желтых и песочных пикселей. Поставленные совмещенные поля поднимают тучи пустынной пыли, слышно пульсирующее гудение моторов. Группа легионеров в охлаждающих комбинезонах бежит трусцой в сторону столовой, хором поют «Allouette» [7].
Мы идем, склонившись, под сыплющим в глаза песком, придавленные адской жарой. Погружаемся в песок по щиколотки.
Обходим форт и бредем к большой бурой палатке, поставленной сразу за кордонами базы. Бордель. О, да, я прекрасно помню. Ясное дело, нелегальный.
Wies’ mir bardak, wsje liudi – bljadi — как говаривал сержант Шеваль.
Внутри – полевые столики на козлах, составленные в длинную столешницу, складные стулья, самоходные бутылки. Под стеной захлебывается и брызгает водой небольшой кондиционер. Грядет вечеринка.
За столом сидит лишь один мужчина, одетый в полосатый бурнус; смуглые ладони, выступающие из рукавов халата, поигрывают кривым туарегским ножом; накрытая белой мятой кепкой голова скрывается в тени.
– Давно не виделись, Самум, – говорит Кузнец. Он, кажется, уже потерял терпение. – Мы не могли встретиться нормально? Зачем эта комедия?
– Беру то, что есть, – бурчит бедуин из-под кепки, после чего снимает головной убор и бросает его на стол, открывая большеухую круглую голову не то шакала, не то пантеры. – У меня нет ни сил, ни времени копаться в снах. Сюда мне – ближе всего. Этот – он?
Это он обо мне. Я – «этот».
Мне нужно представиться? Как кому? Капралу Островскому?
– Как вам это нравится? – спрашивает девушка, отодвигая входной клапан. Она одета как будто сошла с плаката двадцатого века, какие собирал мой отец. У нее десантные ботинки, порванные чулки в сеточку и расстегнутый мундир, обвешанный амуницией. У нее есть фляга, шесть магазинов, гранаты, штурмовой нож, кобура. Но больше на девушке нет ничего. У нее короткие волосы, лицо же пересекают полосы боевого камуфляжа. На плече вытатуирован череп. Девка-коммандос.
– Тебе очень идет, – цедит Воронова Тень, обмахиваясь ладонью.
– Похоть и война, – хихикает девушка. – Мои стихии. Классная рубаха, Ворон.
Воронова Тень сплевывает сквозь зубы и придвигает поближе пачку датских крекеров.
Я беру туристический стул, бутылку минеральной воды и сажусь подальше от стола.
Мне оно на фиг не нужно.
Я – дерево. Что они еще могут мне сделать? Срубить, пустить на доски и сколотить из меня сортир?
По крайней мере, что-то происходит. Нет нужды смотреть на вершины гор, прижатые друг к другу, словно ягодицы, увенчанные плевками льда. Все лучше, чем это.
– Взгляните на него, – говорит Воронова Тень. – Почувствуйте его гнев. Ощутите его несогласие со всем этим. Задумайтесь. Я говорю: освободим его и пусть убирает своих. Ничего другого он не желает.
– Он слаб, – говорит псоглавый туарег. – И он один. Те прибыли, чтобы узнать. И остались, чтобы перелепить мир по-своему. Чтобы деять. С ним может случиться то же самое. Они так работают. Все. Песни льнут к ним.
– Этого мы не знаем, – вмешивается Кузнец. – Не знаем, почему случилось то, что случилось. Может он – другой.
«Почему случилось то, что случилось». Прекрасно. Мастер тавтологии.
– Если он станет деять, с ним может случиться то же самое. Если не станет деять – погибнет. В любом случае плохо. Так я говорю.
– Положимся на судьбу. На военное счастье, – хихикает девушка. – По крайней мере, хоть что-то встряхнет это болотце. Если ничего не станем делать, они сделают это за нас. Так или иначе, закончится одинаково. А он мне нравится. Умеет биться и умеет трахаться. Чувствую, у него давно не было женщины.
– Я все еще утверждаю, что мы должны поступить честно, – крутит головой Кузнец. – Мы не исправим ситуацию, ломая очередные правила. Убьем его, быстро и безболезненно. А потом поступим, как до́лжно.
– Повторяю, мы не ломаем правила! – злится Воронова Тень. – Это они их ломают. Тот чужак, – указывает на меня крекером, – единственный элемент, которому здесь место. Он не один из нас, и у него есть хотя бы шанс. Последний и для нас, напомню вам.
Встаю. Каждой игре наступает конец.
– Насколько я понимаю, вашей проблемой остаются мои родичи, – они глядят на меня ошеломленно и в смущении, словно заговорил кондиционер. – А также то, что они овладели так называемыми Песнями. Хорошо ли я понимаю, что они таким образом получили слишком много сил, власти, мощи, или как там это назвать? Так вы правите своим миром? Эти сопливые Песни лежат, как понимаю, на улице, а когда кто-то их поднимет, вы впадаете в истерику и плачете над какими-то правилами. Может, кто-то должен сказать вам, что в жизни не бывает нерушимых правил? О чем идет речь? Что я тоже стану магом и начну превращать людей в кроликов или летать на лопате? Ну, так получите еще одного мага, а не нескольких. Если хотите, чтобы я вам помог, дайте мне больше информации. Локализация, окружение, возможности объекта. Объясните мне, где находятся мои земляки и что с ними произошло. Я прошу инструкции насчет Песен богов и о холодном тумане. А если не дадите, ухреначивайте. Я выйду из этого дерева и заберу их отсюда. А если это будет невозможно, – убью. Или останусь и расцвету.
– …Приоритет моей миссии – возвращение равновесия вашему миру. А проблема туманов, говорящих ведер, гномов, эльфов и мечей-кладенцов мне до жопы. Если решите, что можете мне помочь, только если я завяжу яйцо на сосульку, вырежу изо льда кнут и что-то там еще, то и это мне до жопы. Вот просто так вот. Более того, жопа эта настолько велика, что там запросто поместитесь и вы.
