Вершители Эпох (СИ) - Евдокимов Георгий (хорошие книги бесплатные полностью txt) 📗

Вершители Эпох

Старая память

Не всегда обязательно о чём-то знать. Достаточно просто запивать своё незнание безумно дорогими бокалами вина и забываться в приятном отсутствии всего. Пускай мысли тонут в забвении, главное, что они тонут. Как будто ищешь что-то далёкое — какую-то идею, момент просвещения — и не можешь до неё дотянуться, как ни старайся. А вокруг пустота, которая, как океанское течение, уносит всё дальше от берега и не даёт возможности даже пошевелиться, закричать, просто вдохнуть. С другой стороны, стоит ли вообще пытаться?

Фабула откинулся на кожаном диване, дав эластичной ткани подстроиться под контуры его тела, закинул руки за голову и невидящим взглядом уставился в окно, серое от грязи снаружи, но с этой стороны чистое. Куртка приятно облегала кожу, но не сковывала движений, она скорее походила на спортивную, чем на военную. Элитный ресторан, куда он пришёл, пестрел зелёным — последним писком моды, — и золотым. Как смешно, что все эти люди — владельцы клубов ставок, салонов красоты, ресторанов, железных дорог, заводов, магазинов электротехники — оказались заложниками такого прекрасного, но такого ничтожного — как и стилиста, создавшего эту нелепость — цвета. Шёлковые наряды, конечно, выделялись за столиками с деловыми костюмами и сосредоточенными на собственной распущенности мужскими лицами, но тонули в единой картине посредственности. Эти фигуры сидели за столиками, запутавшиеся в собственных мыслях, и в голове Фабулы само собой возникло сравнение со склянками яда. Он и сам не помнил, когда в последний раз его мысли были его собственными мыслями, но он не один из них и никогда не был. Да, в голове был полный развал, каждый день он чувствовал себя так, словно ночью его нещадно избили, а внутренности перемешались в бешеном водовороте, его выворачивало, болела голова, но что-то у него было, ради чего он жил, терпел и вытерпит ещё.

Фабула вытащил из кармана зажигалку и новую блестящую табакерку. Её ему подарили, но он снова не помнил кто. На одной стороне мелким почерком было выведено: «издано ограниченным тиражом — цитаты Президента Эдвина Рокса», а на другой — «Жизнь — это только начало». Эти слова он видел не в первый раз, но никогда их не понимал. Сознание резко отторгало любые размышления о себе и о своём существовании, как будто кто-то другой в его голове поставил бетонную стену между адекватностью и разумом. Неужели вся проблема именно в этом — другие люди понимают, что значит этот набор слов, в их головах это рождает импульсы, а в его — мигрени. Резко отвернувшись, он отшвырнул вещицу к другому краю стола, так и не взяв сигару: чем дольше он держал что-то в руках и разглядывал, тем хуже ему становилось.

На улице пошёл дождь. Он всё быстрее перемешивал мусор и грязь под ногами, заставляя людей накинуть свои плащи и быстрее скрыться в ближайшем подъезде, под защиту громадных бетонных блоков и двадцати пяти этажей. Фабула заёрзал, нервно теребя неудачно подстриженные волосы на левом виске, будто промозглая погода проникла и сюда, въелась в поры кожи под курткой и понемногу выжимала из него остатки его никчёмной жизненной силы. Её действительно оставалось ужасно мало: он чувствовал смертельную усталость, накатывавшую, как волны, разбивающееся в голове, как стекло, каждый раз, как он собьётся с намеченного курса. Сколько бы он не убеждал себя, глаза ненароком отвлекались, тогда ныло всё тело. И даже когда он силой заставлял себе держаться, в какой-то момент наступали то судороги, то обморок, застающие его обычно в самое неподходящее место и время.

Фабула жил в трущобах Нью-Франкфурта в районе № 4 — самом промышленном районе самого промышленного города на планете. После нового экономического бума промышленность перестала быть такой, как раньше: дымящие фабрики и заводы ушли в прошлое, оставив своё наследие только в антикварных лавках и на страницах школьных учебников. Промышленность переросла в предприятия технологического прогресса, но название приелось. Система изменилась, но люди — не меняются. Неверные действия властей привели к росту безработицы, преступности, расширению теневой экономики и пересмотру многих мировых законов. Фабула не читал книжек, не пробовал и не был уверен, что вообще умеет это делать; ему всё рассказали. На коммуникаторе левого рукава высветилось «скоро буду». Фабула не обратил внимания — встреча была сверена по часам.

Парень был единственным, кто оставался спокойным в суматохе, вызванной внезапным ливнем. Его движения были отточены, каждый шаг — строго вымерен. Он быстро прошёл площадку перед рестораном, позвонил, ему открыли. Фабула слышал, как он о чём-то переговорил с официантом, и, даже не скинув мокрый плащ, просто откинув капюшон, уселся напротив него. За парнем осталась цепочка грязных следов, которые сразу же принялись убирать, но он, похоже, тоже не обратил на них внимания. Они долго, с минуту только оценивающе смотрели друг на друга, и Фабула наконец смог тщательнее рассмотреть его лицо — смуглое, немного уродливое, металлически уверенное, смотрящее свысока и наверное страшное для тех, кто видит его впервые. Небольшие голубые глаза зло выглядывают из-под густых бровей, на щеках под слоем копоти виднеются подростковые веснушки — на вид ему лет семнадцать, но пережил он больше, чем многие. В ухе красуется серьга, похожая на швейную иголку. Левый уголок губ, под шрамом от виска до подбородка, всегда опущен — последствие ранения и травмы лицевых нервов, а правый всегда в полуулыбке. Распущенные сальные волосы на левой стороне неаккуратно спадают на лицо, немного прикрывая шрам. Наверное, это сделано специально — на правой они гораздо короче.

— Видел, что творится на улице?

Вместо ответа Фабула дотянулся до табакерки, надпись на которой всё ещё мерцала серебром, но снова отвлекаться он не стал и медленно закурил, подперев свободной рукой подбородок. Парень производил на него очень сильное впечатление, но это впечатление, как и всё остальное, было запечатано. Его глаза, его шрам — всё было невероятно знакомым, ощущение дежавю не покидало его на протяжение всего разговора и каждый взгляд отзывался тупой болью, но не в голове, а скорее в душе, если таковая ещё осталась. С другой стороны, в нём была неприязнь, опасность, сознание заставляло ответить, но подсознание умоляло молчать. Парень положил руку на стол и скрестил ноги, приняв, на взгляд Фабулы, самую непринуждённую позу, которая только может быть. На ладони и немного видимом предплечье выступали порезы. Один даже немного кровоточил. Солдат — именно это слово больше всего ему подходило — заметил направление его взгляда, но руку не одёрнул.

— Не хочешь говорить? Твоё право, я не заставляю, — голос у него был хриплый, но довольно низкий, хоть и не сформировавшийся до конца. — Я пришёл повидаться с тобой, но раз ты не в настроении, я пойду. Только напиши потом, что случилось, ладно?

— Стой! — в голове у Фабулы перещёлкнуло. Если они знакомы, значит, он ещё не в конец свихнулся, и этот парень поможет ему во всём разобраться. — Мы что, уже виделись?

— Хоть я и знал, что у тебя бывают такие провалы, но не настолько же. Ты мне сам назначил встречу, нет? Вчерашний совет директоров, мой звонок? — Фабула помотал головой. Парень говорил нарочито слащаво, как будто с душевнобольным, это немного раздражало. — Ладно, что последнее помнишь?

«Чтобы задать вопрос, нужно сначала ответить» — это он услышал в какой-то программе. Память его сейчас, похоже, работала отрывочно, но диалог её немного прояснил. На улице резко темнело, зажигалась подсветка, немного бликующая в потоках льющегося дождя. Где-то далеко, через несколько улиц, прогремели крики, сначала слабее, потом их подхватили. Манифестации в поддержку правительства стали обычным делом, но, на самом деле, правительственных было не намного больше, чем добровольных. Сумерки всё больше покрывали дома серо-фиолетовой дымкой, и казалось, что только она одна удерживает его от падения в отчаяние, готовая слушать, но не умеющая отвечать. Официант поставил на стол стейк с пюре, но ни запах, ни вид блюда не отразились на лицах, всё кроме их диалога и их самих просто вдруг перестало существовать.