Тень последней луны (СИ) - Пяткина Мари (электронная книга .TXT) 📗

Тень последней луны

Пролог

Вечером мастер Бью, палач его величества, немного выпил за последнего зверя. Да что лукавить — крепко набрался вместе со стражей из каземата, нормальными, в сущности, мужиками. И не потратил ни гроша своих кровных — из дворца прислали здоровенный кувшин крепкого ганского вина, вокруг которого в оружейке и собралась вся смена.

— Братец, ты там держись, — сказал начальник стражи, наливая полный кубок себе, заплечных дел мастеру и двоим подчинённым. — Тебе вон чего предстоит, врагу не пожелаешь, не хотел бы на твоём месте оказаться. Гнева стихий крепко опасаюсь, ни за что б не подписался…

— Мы люди привычные, подневольные. Надо — значит надо, — бодрился палач, хоть и сам боялся завтрашней казни, — Ну, за зверя!

Вино лилось в глотки снова и снова. Они травили сальные шутки, хохотали, пили и орали славу зверю рода, пока кувшин не опустел. Тогда уж разбрелись. Стража — на места, благо рядом, а он — домой.

По тёмным улицам мастер Бью шёл винтом, иногда придерживаясь за стены и ограды, старался не сблевануть. Даром, что ли, пил на дармовщину? Дважды он падал, не разглядев какой-то дряни под ногами, но поднимался сам.

Ему оставалось пройти полдороги.

Бью остановился отлить у дремлющего ночного рыбного рынка, и как раз заправлял штаны непослушными руками, когда к нему пристала уличная девка, даже в полутьме яркая в алом плаще. Выскочила из тёмного переулка, как дьявол из бездны намедни, и схватила за рукав.

— Эй, красавчик! — горячо зашептала ему в ухо. — Я так сосу, что ты забудешь, как в детстве мечтал маму трахнуть, а очко у меня тугое, как у целки. Пойдём?

Каким бы пьяным мастер ни был, но в штанах стало тесно. Он ничего в своей жизни так не любил, как поваляться с горячей шлюхой, тем более, что девка была молодой, из капюшона свисала прядь длинных волос, и пахло от неё не потом и перегаром, а хорошими духами, как от дамы.

— С-сколько? — спросил палач, пытаясь приобнять её за талию.

— Только для тебя, красавчик, сегодня необыкновенная пропозиция — всё задаром! — хохотнула девка, закинула его руку на крепкое плечо, и повела куда-то в темень, с похабными шутками, прибаутками и смехом. Весёлая!

— Д-далеко к тебе, крошка? — спросил палач, когда её болтовня приелась.

— Уже пришли. Иди сюда, мой сладкий!

Мастер присмотрелся — они стояли у одного из входов в катакомбы. Ноги не держали его настолько, чтоб он смог туда пролезть.

— Ты что, умом от Луны тронулась? — спросил он. — Тут соси.

— Как скажешь, — ласково сказала она, спуская с него штаны.

Нежные пальчики прикоснулись к его возбуждённому естеству, перебежали вниз, на мошонку, горячая ладонь обволокла её и сжала железной, не девичьей хваткой, сминая, едва не увеча.

— А-а-а-и-и-и!!! — тонко заверещал мастер Бью, мгновенно теряя сладкий хмель и сладкие надежды. Его ноги подкосились от дикой боли, и он наверняка бы свалился, как бурдюк с водой, если бы сзади его не подхватили, выкручивая руки.

Мимоходом он отметил, что крутят мастерски, со знанием дела, набрал полную грудь воздуха и завопил:

— На по-о..!

В рот ворвался жёсткий кляп сырой кожи, втиснулся чуть ли не в горло, мастер захлебнулся собственным криком и слюной, закашлялся, по заросшим щетиной щекам хлынули слёзы.

Державшая его за яйца девка отбросила капюшон. Глаза палача, и без того вытаращенные от боли, полезли на лоб.

— М-м-м-м!!! — отчаянно замычал он, тряся головой.

Скупо улыбаясь одними углами рта, она резко тряхнула свободной рукой, а подняла её уже с ножом. В слабом лунном свете перед его глазами блеснуло короткое лезвие староземского литья и тут же пошло вниз. К мошонке прижалось холодное железо, а она вплотную приблизила к его лицу своё. Мастер поразился сходству её лица и другого, хорошо знакомого. И понял, что обречён. Он хотел крикнуть: что тебе надо?! Я всё сделаю! Просто скажи, что тебе надо, дьяволы тебя дери?! Но мог только трясти головой и жалобно мычать. Лезвие вонзилось в пах, легко вспарывая нежную плоть. По ногам хлынула горячая кровь и моча, палач зашёлся в диком крике.

— Ах ты грязная пьянь, ты обоссал мне сапоги! — весело сказала она. — Не дёргайся, а то сам на нож сядешь. Так-то ты пока ещё мужик, только четка поцарапанный. Надолго ли?

Мастер Бью замер, боясь вдохнуть.

— Сейчас я тебе расскажу, что будет завтра. Ты запомнишь всё до последнего слова и сделаешь, как тебе велено. Если что-то пойдёт не так, ты не спрячешься. Если ты хоть слово кому скажешь — ты не спрячешься от меня. Если ты подашь кому-то знак — ты нигде от меня не спрячешься, клянусь стихиями, я тебя найду из-под земли, отрежу яйца и затолкаю тебе в зад. Не будут пролезать — ножом расширю. А если ты сам себя раньше порешишь, я вырою твой труп, надругаюсь над ним и брошу на площади, собакам жрать. Кивни, если понял.

«Выживу — уволюсь, — подумал палач. — Буду рес на продажу выращивать…»

Что ему оставалось делать?

Он кивнул.

Глава 1. Полтинник

Косматая звезда,

Спешащая в никуда

Из страшного ниоткуда.

Между прочих овец приблуда,

В златорунные те стада

Налетающая, как ревность —

Волосатая звезда древних!

М. Цветаева

***

Песенка «Как вы яхту назовёте — так она и поплывёт» прижилась в народе недаром. От имени зависит характер, поведение, да чуть ли не судьба. И прежде всего, разумеется, отношение людей.

Эвелина — это томный взгляд из-под наращенных ресниц, блестящий лифчик и чулки на поясе, танец вокруг шеста и паспорт на имя Наташи в сумочке. Или, как вариант — бархатное платье в пол, ледяные черты лица, презрительный взгляд в затылок шофёра и: «Я бы выпила чаю в гостиной, милочка».

Именно потому, что «Эвелина» звучит претенциозно, напыщенно и невыносимо глупо для пролетария, она всегда представлялась Велей. Друзья-подружки называли даже Велькой. Тренер — Велечкой. К примеру: «Велечка, надо увеличить нагрузочку, завтра перед пробежкой доложишь в рюкзачок ещё одну гантельку…» А ученики — Велей Викторовной. «Вель Викторна, а прыгать уже можно? А сейчас уже можно? А вот сейчас?»

Если бы Веля знала, к чему приведёт поход на птичий рынок — ни за что бы не пошла. Впрочем, она и отправилась туда только потому, что пребывала в крайнем душевном раздрае: одновременно хотелось плакать, напиться, уволиться, покончить со всей этой беспросветной бессмыслицей, уехать работать в Чехию и съесть слоёное пирожное «Кольцо». Или купить кота, как у приёмной мамы.

Веля выросла в детском доме семейного типа: не так, чтоб горький дёготь, но и не мёд. Иногда она навещала приёмных родителей. Те встречали доброжелательно и скучно, раз и навсегда затянутые водоворотом забот, обросшие бесконечными хлопотами с новыми воспитанниками, младшие из которых смотрели на Велю недоверчиво, как волчата, — не знали. Кажется, скучал по ней один сиамский кот Лучик, вот такого же Лучика она хотела и себе.

Спортивная карьера не сложилась, хоть Велька и подавала когда-то большие надежды: плавала за сборную и в шестнадцать получила мастера спорта. Если бы не чёртова травма, поднакопила бы деньжат, завела бы своё дело — спортзал открыла или фитнес-клуб, но нет, будто кто-то всемогущий внимательно и зло следил со стороны, чтобы Веле лишнего калача не перепало.

В аккурат перед поездкой на чемпионат Европы, когда она расслабленно шла с тренировки, на тротуар вылетел неуправляемый бумер, сбил урну, Велю и скрылся, да так удачно, что и найден не был, а у Вели в итоге — перелом плеча, две операции по репозиции отломков и скелетное вытяжение. Прощай, олимпийская карьера, привет, физкультурный техникум. Туда Эвелину как мастера спорта и сироту с опекой взяли без экзамена.

Жильё — арендованная комната в семейном общежитии швейной фабрики. Все соседи — женатые пары с детьми, скандалами и любовью, с канарейками и шпицами, вулканически-бурно ругались и романтично мирились, воняли голубцами на общей кухне, рожали детей, брали ипотеки и съезжали, только Веля одна-одинёшенька жила слишком мирно и тихо. Личную жизнь соседей Веля называла «швейной».