Героиня мира - Ли Танит (полные книги TXT) 📗

Танит Ли

Героиня мира

Книга первая

Часть первая

Черный дом

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Дом моей тетушки стоял на углу Форума Хапсид. Его находили необычным, и, вероятно, таким он и был: эти полуночные стены и красные ставни, проступавшие на их фоне, толстые алые колонны. Гигантская сосна в саду взметнулась ввысь над крышей, и стоило завернуть за угол Восточной аллеи, как сразу же становились видны ее ветви. «Вон сосна твоей тетушки», — всякий раз оживленно говорила мне мать.

— Вон сосна твоей тетушки.

— Да, мама.

— Неласково обошлись с ней штормовые ветра, — с легкой неприязнью отметила мама.

Сидя в экипаже, я повернулась и поглядела, что же приключилось с сосной.

— Не крутись так, дитя. Неужели мы вырастили из тебя горностая?

— Мне бы это понравилось. Быть горностаем.

— Нет, не понравилось бы. И, что куда хуже, ты линяла бы по весне, и весь мой экипаж был бы в твоей шерсти. В том случае, конечно, если бы терпение мое не истощилось и я не сделала бы из тебя муфту.

И все же, несмотря на эту шутливую перепалку, моя мама пребывала в озабоченности. Где-то посреди ночи моего отца, майора полка Белых Львов, призвали на таинственную доблестную войну. Сквозь сон я смутно слышала шум суматохи, но он не зашел попрощаться со мной. Это огорчило меня. Кроме того, я подозревала, что меня отправят на день к тетушке, в которой я была не вполне уверена. Я знала и любила свою мать, но она безраздельно принадлежала мне, если только не делила свое общество между мной и отцом, и то же можно сказать о нем самом. А моя тетушка не принадлежала никому, хоть и приходилась моему отцу сестрой. Она принадлежала лишь самой себе.

Наш экипаж повернул, огибая угол аллеи, лошадей провели шагом по краю Форума, и мы подъехали к черным двустворчатым воротам из чугуна.

— Пэнзи, — сказала своей служанке мама, — выйди и позвони в колокольчик. Неужели мне всякий раз нужно объяснять тебе, что делать?

По-моему, Пэнзи, шестнадцатилетняя девушка, всего тремя годами старше меня, напугалась куда сильней, чем стоило; она послушалась вовремя. Прозвенел колокольчик, появился привратник и отпер ворота.

Мы пошли вверх по лестнице; сосна, раскинувшая ветви над верхушкой крыши, выглядела так же, как всегда. Глянец на окнах, красные ставни распахнуты. В покрытых лаком урнах росли вьюнки, обвивавшиеся вокруг колонн.

— Дия, — сказала мне мама, пока мы ожидали в Красной гостиной, — все происходит в такой спешке; по-видимому, мне следовало объяснить тебе заранее. Голубушка, ты ведь знаешь, твоему папе пришлось возвратиться в форт Высокобашенный, а мне… я должна отправиться к нему.

Все оказалось гораздо страшней, чем я предполагала. Я разинула рот.

— Любимая, мы наверняка победим, и очень скоро. Я вернусь домой, к тебе… о, задолго до прихода зимы.

Я заплакала, не успев даже хорошенько понять, почему.

Мама протянула ко мне руки, и я кинулась к ней в объятия.

— Не уезжай! Не уезжай!

— Я должна, должна. Ну-ну, разве маленьким разумным горностайчикам полагается так себя вести?

В этот решающий, очень интимный момент в комнату вошла тетушка Илайива.

Мы отпрянули друг от друга, словно чувствующие за собой вину любовники. Впоследствии я спрашивала себя: не приходилось ли и моим родителям поступать так при ее появлении — я уловила в этом движении оттенок многократности. Но у моей матери достало духу удержать мою руку в своей, когда я обернулась, заливаясь слезами.

Я не виделась с тетушкой Илайивой несколько месяцев, для меня такой промежуток времени был все равно что несколько лет. Я всякий раз воспринимала ее как незнакомку. В противоположность светлым краскам моей матери, у нее, как и у моего отца, все было темным. Гладко зачесанные надо лбом черные волосы, оливковая кожа, а в глазах и бровях непреклонность эбенового дерева. Она одевалась не старомодно, но и не по моде. Право, никак не удавалось понять наверняка, что за одежда на ней. Но несмотря на двусмысленность, в ее стиле чувствовалась отвага: зеленый кушак, серебряные серьги. По сравнению с ней моя мать казалась похожей на цветок, гиацинт или душистый горошек.

— Илайива, — отрывисто проговорила мать, что было свойственно их отношениям, и это даже не из-за тетушкиной сосны, — ты ведь наверняка слышала: прошлой ночью его призвали на службу.

— Зияющая пасть войны, — сказала Илайива красивым, холодным, не сохранившимся в памяти голосом.

— Что ж, так уж вышло. А тут, к сожалению, я и мое дитя.

— Я получила твое послание. Ты хочешь переложить на меня заботу о дочери.

— Точнее, хочу, чтобы ты взяла ее под свое крыло, — крайне вежливо поправила ее мама. — Мой супруг имеет некоторые права на меня. Полагаю, ты в курсе решений по части стратегии…

— Чрезвычайно неразумных, — сказала тетушка Илайива. Она вроде бы не сердилась, а маму все-таки перебила.

— Дорогая сестра, — сказала моя мать, вложив в эти слова всю фальшь, на какую оказалась способна, всю до капли. — Я должна все устроить, а у меня в распоряжении только сегодняшнее утро. Мне необходим эскорт, я обязана закончить приготовления к отъезду…

— Оставь слезы, — опять перебивая ее, сказала мне Илайива, — плакать бесполезно. Она уедет.

Я повернула голову и в мучительной тоске поглядела на мать. Получить известие о своем поражении из уст врага — я не могла снести такого. Но мама лишь склонила ко мне свою гиацинтовую головку и снова укрыла меня в своих объятиях.

— Хорошая моя, твои вещи доставят сюда до полудня. Наши апартаменты закроют, и ты ни в коем случае туда не ходи и не беспокой слуг. Пэнзи поедет со мной… — О, счастливая, ненавистная Пэнзи, чтоб земля тебя поглотила… — А ты, моя любимая, должна отлично вести себя, чтобы твоя тетушка, которая так добра и берет тебя к себе, ни на секунду не пожалела об этом. Ты слушаешь, что я говорю? Ты понимаешь?

Сквозь рыдания я сказала «да». Мои слезы намочили ей корсаж, он стал темным, как кровь. Она ушла; чувство утраты вышло за пределы слов и мыслей. Я как бы сошла с ума. Однако я подавила рыдания перед лицом страшной тетушки; не для того, чтобы сделать ей приятное, а потому, что она была чужда мне.

Словно затем, чтобы все-таки сломить меня, она позволила мне в последний раз взглянуть на маму и Пэнзи; они уезжали, пересекая Форум. Сердце мое надорвалось, трещина пролегла в нем, но я не возьмусь назвать это предчувствием. Тогда мне и в голову не пришло, что я никогда больше не увижу маму.

В последующие две недели я вяло осваивалась с новым, временным образом жизни. Лишь раз я на миг испытала облегчение: мой день рождения приходился на начало осени, и поскольку мне казалось немыслимым, чтобы мама могла его пропустить, я решила, что к тому времени она наверняка возвратится. Однако, в конце концов, мне стало еще хуже от этой мысли, потому что до осени оставалось еще сто лет. Мы никогда всерьез не разлучались прежде. Я и родилась во время давнишней военной кампании в деревушке среди холмов, куда мама отправилась вопреки всем настояниям, чтобы встретиться с отцом, тогда еще простым лейтенантом. Потом ей пришлось с ним расстаться и увезти меня домой, в дешевую городскую квартирку. Мы были бедны в те времена.

Моя тетушка была далеко не бедна. В ее черном доме имелось множество усердных и почти невидимых слуг; когда же мне доводилось их увидеть, некоторые из них вызывали у меня опаску, потому что вели они себя совсем не как люди, а скорей как заколдованные куклы. Эти существа прибирали за мной постель, приносили мне завтрак и воду для ванны. В середине дня мне подавали еду в приятной комнатке на втором этаже, я ела одна. Это помещение превратилось в нечто вроде моей комнаты для игр, я могла делать там почти все, что хотела. Мне также позволялось гулять в саду, но не рекомендовалось бродить по дому. Доступ в спальню, библиотеку, кабинет и молельню моей тетушки был закрыт миру, их запирали на ключ. На протяжении дня я редко встречалась с тетушкой, но вечером мы, как правило, вместе обедали в гостиной Сфинкса. Илайива не заботилась о том, чтобы я обедала и ложилась спать в положенное детям время, чего раньше я придерживалась со всей точностью. Дома мне подавали ужин в пятом часу вечера, а когда старый надтреснутый колокол Пантеона возвещал наступление десяти часов, Пэнзи уже укладывала меня в постель. Но в доме Илайивы мы обедали вечером, между семью и восемью часами, возлежа при этом на украшенных резьбой кушетках, стоявших в гостиной Сфинкса, согласно классическому обычаю, следованием которому у нас в семье редко себя обременяли. После обеда Илайива время от времени бросала мне фразу-другую. Образование мое носило беспорядочный характер. Меня обучили чтению, и после этого мои знания стали по большей части зависеть от того, какую из книжек мне приходило в голову прочесть. Домашние учителя так и не сумели до конца убедить меня в подлинности всего, что лежало за пределами моей домашней жизни. Она была такой счастливой, уютной, в меру строгой и в меру эксцентричной, что я почти полностью исключила для себя все прочее и вполне довольствовалась ею. Тетушка обнаружила мои дефекты. Мне не удавалось проследить за течением ее самых обыкновенных мыслей. Например, она заговорила о Востоке, и я тут же увидела — и сказала об этом вслух — золотые купола, вздымающиеся среди навеянного волшебником тумана, и принцесс, летящих на коврах-самолетах. Она вскинула брови, и разговор наш иссяк. По-моему, я навевала на нее скуку. И даже восхитительная возможность заснуть в полночь прямо на ковре в комнатке на втором этаже, уронив голову на фигурки для игры в храмины, не восполняла утраты счастья и любви.