Рудная черта - Мельников Руслан (лучшие бесплатные книги .txt) 📗

Руслан Мельников

Рудная черта

Глава 1

И до сих пор, в общем-то, было несладко. Но это… Нахлынувшее ощущение чужой и такой неправильной смерти оказалось столь сильным и явственным! Как будто тебя пожирают и. пожирая, перерождают заново. Перемалывают клыками кости и чем-то еще – душу. Грызут плоть, пьют кровь и сливают саму твою суть с сутью иной.

Страшно, отвратительно, чудовищно, мерзко.

Бо-о-ольно!

Всеволод не выдержал. Вырвал руку из руки Эржебетт. Отшатнулся от саркофага лидерки.

Колдовская связь прервалась, Прекратилось течение истории-рассказа без слов. Из чужих воспоминаний, мыслей и чувств Всеволод возвращался к себе. И к реальности, его окружавшей. Он по-прежнему находился в Закатной Стороже, в подземелье тевтонского замка, поставленного на угорской земле. Только теперь он знал об Эржебетт и рудной черте, проведенной между мирами, больше, чем прежде. Чем минуту назад? Час? Ночь? День?

Как долго длился его второй контакт с лидеркой?

Явно дольше первого. Хотя, если поразмыслить, не столь уж и явно. Едва ли время имеет большое значение там, где напрямую соприкасаются разум с разумом и память с памятью. ТАКОЕ ведь может происходить сразу, молниеносно.

Может… В одно мгновение может…

Вот только слабость… Жуткая, жутчайшая слабость, от которой подламываются колени. Будто целые сутки рубился в лютой сече без передыху. Или нет, не так, не то. Будто перегорело… выгорело будто что-то изнутри. Всеволод оперся о каменный гроб.

Тряхнул головой.

Огляделся.

Ничего не изменилось. Потрескивая, горит факел, косо воткнутый в шипастую решетку. Причудливые тени мечутся по стенам и сводам одиночного склепа, ставшего узилищем Эржебетт. Сама она – обнаженная, сдавленная зубастыми осиновыми тисками-колодками, – лежит, не шевелясь, в тесной клетке из серебра и стали. Клетка вставлена в нишу каменного гроба…

Из приоткрытой двери со сбитым наружным засовом и уцелевшим внутренним – черным оком подглядывает тьма. Там, за дверью, – тоже склеп. Общий. Там в саркофагах покоятся десятки орденских рыцарей, досуха испитых нечистью.

И – тишина.

Похоже, времени в самом деле прошло не очень много. Дружинники, ожидавшие Всеволода где-то у входа в замковую усыпальницу, не кличут своего воеводу Однорукий кастелян, брат Томас, тоже не торопит, не зовет на стены…

Всеволод шумно вдохнул сухой воздух подземелья. Выдохнул. Вытер пот со лба.

Пот был холодным. Сердце бешено колотилось в груди. Есть от чего. Эржебетт не просто поведала ему свою историю, она заставила его самого пережить случившееся. Б ее шкуре. Понять, прочувствовать шкурой своей. После такого человека не заподозришь во лжи. Ни человека, ни нечеловека.

И как ее судить после такого? Как казнить? А судить и казнить придется. Темная тварь – есть темная тварь. И то, что ею сотворено…

– Теперь ты знаешь, воин-чужак, через что я прошла и почему, что испытала и как, – Эржебетт говорила спокойно, с усталой улыбкой на устах. – Тебе известно, что проход между мирами открыт моей матерью и мною удержан открытым, И что моя смерть уже ничего не изменит и не остановит Набег. Но ты, конечно, вправе меня убить. Или предоставить это Бернгарду.

Она, похоже, не сожалела о случившемся. Но своим смиренным видом и речами Эржебетт показывала, что открылась перед ним, и, открывшись, полностью отдается на его милость. И эта ее откровенность, покорность, готовность, смирение – вот что было хуже всего. Если бы Эржебетт юлила, если бы хитрила, выкручивалась, если бы! Если бы бесновалась, если бы грозила или исходила слезами раскаяния, в искренности коих Всеволод не преминул бы усомниться!

Если бы…

А так… У-у-у, треклятая ведьмина дочь! Знает ведь, как внести смятение в душу, как заставить дрогнуть руку, привыкшую разить нечисть без жалости и промедления.

Но ведь сейчас перед ним – именно нечисть. Самая что ни на есть настоящая. Темная тварь с лицом невинного человека. Или человек, в котором таится тварь. Какая разница? Никакой! По сути, в гробнице-узилище заперт оборотень и упырь… Пьющая-Любящая. Черная Княжна. Шоломонарка. А ко всему тому впридачу – ведьмина дочь, несущая в своих жилах древнюю силу Вершителей.

Дочь… Ведьмина… Пра-пра-пра– и еще великое множество раз пра– внучка Изначальных, кровь которых некогда спасла этот мир. И чья кровь губит его ныне.

А впрочем, кровь ли губит человеческое обиталище? Сама по себе кровь, сколь бы сильной она ни была – это всего лишь кровь. Кровь не принимает решения. Все зависит от людей, пускающих эту кровь. И от людей, вынуждающих ее пускать.

С одной стороны, ведьму-мать и недоведьму-дочь загнали в угол, мать и дочь принудили, мать и дочь заставили поступить так, как они поступили. А с другой… Объявленной Бернгардом охоты тоже не могло не быть. Вполне понятно желание тевтонского магистра раз и навсегда обезопасить порубежье миров, искоренить, выкорчевать, выжечь вокруг Сторожи колдовское-ведовское племя, таящее в себе потенциальную угрозу для рудной черты.

Жестокая, но, в общем-то, благая, разумная, спасительная для человеческого обиталища цель. Необходимая даже. Под корень истребить одних, чтобы спасти всех. Однако – вот ведь как оно вышло. Вот как обернулось… Именно попытка избавиться от тех, кто способен, точнее, кто мог быть способен открыть запретный проход и привела к его открытию. Беспощадная логика непростой эрдейской жизни. И кто виновен в случившемся? Кто повинен больше? Кто меньше? А кто неповинен вовсе? И есть ли такие вообще?

Бернгард, хранящий порубежье? Кто посмеет его обвинять? Магистр лишь делал, что положено делать старцу-воеводе любой Сторожи. Делал честно, сурово, приложив всю свою волю и старание… Правильно делал? Наверное, правильно. Так бы поступал на его месте и старец Олекса. Так бы поступил и сам Всеволод. Поступил бы? Так бы? Да, пожалуй. А как еще прикажете поступать, если на одной чаше весов – судьба обиталища, а на другой… А что на другой – неважно. Если на одной чаше целый мир – все остальное уже неважно. Первая чаша перевешивает изначально. Все перевешивает, любое перевешивает. Все и любое в этом обиталище.

Ведьма Величка? Мать Эржебетт? Виновна ли она? Виновна, вне всякого сомнения, ибо именно ее слова и именно ее кровь разомкнули рудную границу. Но… (Ох, уж это выпирающее к месту и ни к месту, где и когда не нужно «но»!) Но – мать! Мать Эржебетт…

Представляла ли отчаянная и отчаявшаяся ведьма, насколько губителен будет разрыв заветной черты для людского обиталища? Конечно, она прекрасно знала об этом, раз была посвящена в древнюю тайну. Но что значит для любящей матери благополучие всего остального мира, когда речь идет о спасении родного дитяти, обреченного на мучительную смерть в огне. О, здесь чаша весов – иная. Здесь вообще иные весы потребны.

И еще… Ведала ли Величка, что ждет Эржебетт, брошенную в Проклятый проход, там, за чертой? Вероятно, догадывалась. Скорее всего. А еще скорее – и об этом она тоже знала наверняка, знала, что встречи с темными тварями дочери не избежать. Знала, что первыми с темной стороны Проклятого прохода придут оборотни, учуявшие звериным чутьем разорванную границу. И кровь учуявшие. И плоть. Знала, что волкодлак непременно пожрет дочь, избежавшую тевтонского костра. И – опять-таки – знала, что дочь после того не умрет… полностью – нет, что продолжит жить. Иначе, в новом качестве. В нем, в волкодлаке. Как, впрочем, и он – в ней.

«Мы – друг в друге».

«Она – во мне, я – в ней».

Это лучше костра. Или хуже? Или все же лучше? Величка сочла, что лучше.

Пет, ведьма-мать не просто спасала ребенка от одной смерти, чтобы предать другой. Мать дарила дочери другую жизнь вместо небытия. Не самую легкую жизнь, но все же жизнь, которая возможна и по ту, и по эту сторону рудной черты. Величка одаривала Эржебетт по своему усмотрению и, как это часто водится, не спрашивала мнения любимого чада о навязанном даре. На берегу Мертвого озера мать в последний раз решила за дочь. Все решила.