Белый Волк - Геммел Дэвид (читать книги полные TXT) 📗
Странно все-таки устроен мир. Рабалин лежал и вспоминал уроки старого Лаби. Он не очень-то прилежно слушал учителя, если только речь не шла о сражениях и славных героях. У Рабалина сложилось впечатление, что на войне хорошие люди всегда сражаются против плохих, а плохие — всегда враги, чужестранцы. Но разве это хорошо, когда десяток здоровых мужчин избивают старого монаха до полусмерти? Разве хорошо поступают женщины, крича «двинь ему в рожу», как Марджа, жена булочника?
«Она всегда была злая», — сказала по этому случаю тетя Атала, а ведь тетушка никогда не говорила о людях плохо.
Все это сбивало Рабалина с толку. Он слышал, что в столице, Мелликане, жгут церкви и вешают священников. Советник короля, Железная Маска, велел взять под стражу многих правительственных сановников. Потом их казнили, а их имущество отошло государству. В новое правительство Железная Маска назначил своих людей, арбитров, и они разъезжают по всей Тантрии, выискивая «продавшихся иноземцам» изменников.
Впервые услышав об этих событиях, Рабалин счел, что все идет как надо — ведь изменников необходимо искоренить. Но когда и старый Лаби попал в число изменников, Рабалин растерялся.
А тут еще эти рассказы о сражениях доблестных тантрийских войск с гнусными доспилийцами и датианами. Тантрия будто бы каждый раз побеждает, а война между тем подходит все ближе. «Как же так, — спросил однажды Рабалин старого Лаби, — мы, победители, отходим назад, а побежденный враг наступает?»
«Побольше читай, Рабалин, — ответил учитель. — Я особенно рекомендую тебе исторические труды Аппалануса. „Правда о войне подобна непорочной деве, — пишет он, — чью добродетель следует всячески оберегать, ограждая ее стенами лжи“. Тебе это о чем-нибудь говорит?»
Рабалин кивнул с умным видом, хотя иичегошеньки не понял из слов старика.
От очага пахло дымом. Надо бы взять у Баринащетки и прочистить трубу. Рабалин повыше натянул одеяло и снова постарался уснуть.
Мысли о Тодхе по-прежнему мешали ему. Может, стоило бы дать Тодхе с его шайкой побить себя — на том бы все и кончилось. Пожалуй, он только напортил, напав на них с железным прутом. Теперь его, чего доброго, и в тюрьму посадить могут. Испуганный этой новой мыслью, Рабалин сел, открыл глаза, и их сразу защипало. Дым был повсюду. Он слез с постели и открыл дверь. Густой маслянистый дым стоял и в горнице, а за окошком виднелось пламя.
Кашляя и задыхаясь, Рабалин пробежал через горницу, распахнул дверь в спальню тети Аталы. Огонь охватил оконную раму и ревел наверху, пожирая соломенную крышу. Рабалин потряс тетю за плечо.
— Вставай! Горим! — Колени у него подгибались, дым забивал легкие. Схватив стул, он грохнул по горящей ставне, но она не уступила. Он обмотал руку одеялом и попытался отпереть засов на окне, но тот покоробился от огня и не желал открываться. Рабалин сдернул Аталу с постели. Она тяжело, со стоном упала на пол.
— Да проснись же ты! — Охваченный паникой, он поволок ее в горницу. Здесь уже полыхал огонь, крыша в дальнем углу обвалилась. Оставив Аталу, Рабалин бросился к входной двери и отодвинул щеколду, но дверь не открылась — что-то снаружи удерживало ее. Рабалин, дыша через силу, перебежал к окну, и ему удалось открыть ставни. Он влез на подоконник, вывалился наружу и побежал в обход дома. Дверь кто-то подпер скамейкой. Рабалин оттащил ее и распахнул дверь. Огонь и жар ударили ему навстречу. Набрав в грудь воздуха, он ринулся в дом. Вокруг лежащей без чувств Аталы плясало пламя. Рабалин схватил ее и потащил волоком по полу. Ночная рубашка на ней загорелась, но тушить не было времени. Пламя лизало Рабалина, и он чувствовал, как тлеет на нем одежда. Он кричал от боли, но Аталу не бросал. Он дотащил ее до порога, когда стропила внезапно осели и крыша рухнула, задев женщину. Рабалин рывком выдернул ее из дома. Он гасил пламя руками, срывая с Аталы клочья горящей ткани, потом бросился к колодцу и вытащил наверх ведро. Ему казалось, что на это ушла целая вечность. Он сорвал собственную рубашку, окунул ее в воду и стал осторожно смачивать покрытое копотью лицо Аталы. Она кашлянула, и он, чуть не плача от облегчения, закричал:
— Все хорошо, тетя! Мы спаслись!
— Милый мой, — сказала она и умолкла. Вокруг стали собираться соседи, и кто-то спросил:
— Что стряслось, парень?
— Кто-то поджег наш дом. И заклинил дверь, чтобы не дать нам выйти.
— Ты видел кого-нибудь?
— Помогите моей тете, — не отвечая, просил Рабалин. — Пожалуйста, помогите!
Кто-то тронул ее шею, напутывая пульс.
— Все, парень, она мертва, Задохнулась, должно быть.
— Она только что говорила со мной. Она жива. — Рабалин затряс Аталу за плечи. — Очнись, тетя. Очнись!
— Что случилось? — спросил голос советника Рассива.
— Поджог, — ответил один из мужчин. — Мальчик говорит, что входную дверь загородили снаружи.
Рабалин поднял глаза на Рассива — высокого, красивого, светловолосого.
— Что ты видел, мальчик? — спросил тот.
— Я проснулся, а кругом дым и все горит. Стал вытаскивать тетю Аталу, но дверь кто-то заклинил скамейкой. Мне пришлось лезть в окно, чтобы убрать ее. Да помогите же кто-нибудь тете!
Подошла женщина и тоже пощупала пульс у Аталы на шее.
— Ей уже ничем не поможешь. Атала умерла, Рабалин.
— Я спрашиваю, что ты видел, мальчик, — настаивал Рассив. — Сможешь ты опознать злодея, сотворившего это?
Рабалин встал. Голова кружилась, ему казалось, что все это ему снится, и он почти не чувствовал боли от ожогов.
— Я никого не видел, — сказал он, оглядывая собравшихся, — но знаю, кто это сделал. Враг у меня только один.
— Назови его! — приказал Рассив.
Тодхе стоял в толпе, и в его глазах не было страха. Назвав I его имя, Рабалин все равно ничего не докажет. Никто не видел, как Тодхе поджигал дом. Он сын самого влиятельного в городе человека, и законы не про него писаны. Рабалин отвернулся, упал на колени рядом с Аталой, погладил ее по щеке. Груз вины тяготил его сердце. Не разозли он Тодхе, тетя Атала была бы жива.
— Так кто же он, твои враг? — допрашивал Рассив. Рабалин поцеловал Аталу и снова встал,
— Я никого не видел, но знаю, кто это сделал, — сказал он, переводя взгляд с Рассива на других. — И он заплатит мне. Заплатит своей поганой жизнью! — Рабалин встретился глазами с Тодхе и прочел в его взгляде страх.
Тодхе подбежал к отцу и ухватил его за руку.
— Это он про меня, отец. Он мне угрожает!
— Это правда? — грозно спросил Рассив.
— А разве он поджег дом моей тети?
— Разумеется, нет!
— Чего же ему тогда бояться?
Рабалин пошел прочь, а Тодхе, оторвавшись от Рассива, выхватил из-за пояса нож,
— Не смей! — вскричал отец, но Тодхе уже бросился на Рабалина.
Тот, услышав крик, обернулся, отклонился назад, и нож прошел в нескольких дюймах от его лица. Рабалин двинул Тодхе в челюсть. Здоровяк пошатнулся, и Рабалин пнул его в живот. Тодхе, выронив нож, рухнул на колени. Рабалин, не раздумывая, подхватил клинок н вонзил Тодхе в горло. Кровь из рассеченной артерии брызнула ему на руку. Тодхе испустил сдавленный крик и попытался встать, но тут же ничком повалился наземь.
— Нет! — вскрикнул Рассив, бросившись к сыну. Рабалин стоял, держа в руке нож, с которого капала кровь.
Все замерли, как в столбняке, но тут Рассив заорал:
— Убийство! Вы все свидетели! Этот выродок убил моего сына!
Люди по-прежнему стояли в оцепенении, но через толпу уже проталкивались двое стражников. Рабалин бросил нож, перескочил через каменную ограду и побежал.
Он понятия не имел, куда бежит, но знал, что должен спасаться. За убийство полагается казнь через удушение, а Рабалин не сомневался, что суд признает его виновным. Тодхе уронил нож — он был безоружен, когда Рабалин убил его.
Совершенно голый, позабыв про ожоги, он бежал, спасая свою жизнь.
Взгляд Рассива Каликана на себя самого не отличался беспристрастием. Люди видели в нем честного, пекущегося о благе города человека, и он тоже считал себя таковым. То, что он использовал городскую казну в своих целях и раздавал строительные подряды тем, кто ему за это платил, дела не меняло. В редких случаях, когда совесть упрекала его, он думал: «Так уж устроен мир. Если я этого не сделаю, сделает кто-то другой». Он щедро пользовался такими словами, как честь, принципы, вера и любовь к отечеству. Когда он произносил все это своим звучным голосом во время публичных выступлений, он часто видел слезы на глазах у горожан. Растроганный этим, он не скрывал и собственных чувств. Рассив Каликан верил в то, что было хорошо для Рассива Каликана. Он сам себе был богом и сам себе царем. Короче говоря, Рассив Каликан был политиком.
