Руны судьбы - Скирюк Дмитрий Игоревич (читаем книги онлайн бесплатно полностью .txt) 📗
«Требовал ли он от вас усердной, праведной молитвы за выздоровление, как подобает истинному христианскому хирургу, лекарю или аптекарю?»
«Нет, ваша честь. Никогда».
«Запишите: "Не требовал". И это вас не насторожило?»
«Нет, потому что я не спрашивал! Но я молился. Я думал, что это само собой разумеется. Посудите сами, святой отец, если бы это были бесовские снадобья, они бы не подействовали после молитвы? Ведь верно, да? А они же подействовали…»
«Запишите: в молитвах Всевышнему проявлял недостаточное усердие и слабую веру… Так был ли у него хвост?»
«У кого?..»
«Запишите…»
«Не надо! Погодите, я понял, понял. Хвост? Э-ээ… Да. То есть, нет. То есть…»
«Так "да" или "нет"?»
«Э-ээ… Я не разглядел. На нём был такой, знаете ли, длинный плащ…»
«Запишите…»
Не было никаких сырых подвалов, палачей, факелов, цепей и плесени на стенах. Все допросы происходили в помещении городского магистрата, жарко натопленном, с огромными окнами на полстены, подсвеченными солнцем пробуждавшейся весны. Но Лансаму запомнился лишь холод, нескончаемый и липкий холод за спиной, как от открывшейся в сквозняк двери. И иногда его просто безудержно тянуло оглянуться, словно кто-то незримый и неслышимый, стоял и слушал позади него.
Но всякий раз, когда он рисковал оглядываться, там не было никого.
Как бы то ни было, всё прошло, и кабак Липкого Ланса оказался единственным, кто смог после такого погрома встать на ноги. Это резко добавило ему популярности. Местная община доминиканцев неожиданно охотно одолжила Ланса некоторой суммой, освятила помещение и дала благословение торговать неизгладимыми картинками с изображением того, как святой монах-доминиканец изгоняет вторгшуюся в корчму нечистую силу. Черепки от разбитой посуды пошли на талисманы и сувениры. Народ приходил, чтобы хоть издали, одним глазком посмотреть на разгромленное бесами заведение. Вся эта суета в некоторой степени способствовала оживлению старого квартала. Ров наконец засыпали. В переулке Луны появились магазинчики и лавки. Сам кабак сделался чрезвычайно популярным. Серебряная пуля теперь лежала под стеклянным колпаком на чёрном бархате, снабжённая соответствующей надписью. И когда спустя два месяца сюда заехал выпить пива какой-то смутно знакомый, пропылённый, хмурый, горбоносый всадник с длинными седеющими волосами, собранными на затылке в конский хвост, никто уже не помнил про злосчастную «Луну»: кабак именовался — «Пуля». Название, надо сказать, мгновенно прижилось и закрепилось, благо, даже вывеску менять не пришлось — помятый жестяной поднос над входом вполне сошёл за пулю.
Странник долго рассматривал лежащий на бархатной подушечке кусочек серебра, тёр ладонью небритый подбородок, потом решительно направился к стойке.
— А скажи-ка, любезный, — осведомился он у мордатого парнишки за стойкой, когда тот наливал ему вторую кружку. — Что это такая за штука там у вас лежит, под колпаком?
— Где? Эта? — парнишка покосился в угол. — Дык, она, стало быть. Пуля. Та самая.
— Какая «та самая»?
— Эва! — профессионально оживился тот. — Так вы, господин хороший, никак, ничего не знаете? Здря! А ведь это же была такая знатная история! Это ж та пуля, которой ухайдакали сумасшедшего травника.
При этих словах странник, который до того рассеянно шарил своей левой четырёхпалой рукой в блюдечке с подсоленными сухариками, подобрался, замер и отставил кружку.
— А ну-ка, — посерьёзнев, потребовал он, — расскажи…
Фриц пришёл в себя под синим небом марта, когда нагое солнце припекало, тучи разошлись, а снег уже повсюду начинал подтаивать. Поморгал, пытаясь осознать, где он и что случилось. Левый бок болел, в башмаках было сыро. Нагревшийся на солнце камень, на котором он лежал, был ровным, но ужасно жёстким, как и всякий камень. Было тихо.
«Вставай, — сказал негромко в голове у Фрица чей-то голос. — Вставай, мышонок. Вставай и иди».
Фриц приподнялся на локтях, и огляделся.
Рядом был единорог.
Фриц до того ни разу не видал единорогов, только слушал сказки про них. И представлял он себе их по этим сказкам несколько иначе. Этот выглядел каким-то измученным и загнанным. Белый волос будто посерел. Но всё равно было бы трудно спутать с чем-то этот рог, витой как штопор, этот лебединый выгиб шеи, эту гордую и высоко посаженную голову и эти пронзительные голубые глаза…
И как туман из прошлого расплескал в рукава беззаботное летнее детство; горячий день, брусчатка под ногами; водит он, мальчишки — в круг; считалка в старом Гаммельне:
Он ведь её тогда придумал… Наскоро…
— Это ты со мной говорил? — спросил Фриц.
«Уходи, — сказал единорог. — Дорога там».
Он указал головой, где. Фриц огляделся. Огромный камень, на котором единорог пристроил потерявшего сознание мальчишку, врос в землю на меже какого-то поля — из-под снега торчала стерня. Немного в стороне и впрямь проходила неширокая проезжая дорога, не очень хорошо укатанная, но вполне различимая. В голове у Фрица шумело. Хотелось пить.
— Как я здесь оказался? Где мы?
«Уходи», — повторил единорог.
— Почему я должен уходить? — возмутился Фриц. — Где все? Где травник? Где Кукушка?
«Их нет, — последовал ответ. — И ты отчасти сам тому виной. Я тебе ничем не могу помочь».
— Они… живы?
«Ялка — да. Жуга — не знаю. Уходи».
— Что с ними случилось? Почему ты не помог им? Почему я здесь?! Где они?!
«Закрой свой рот, детёныш. Замолкни. Не тебе спрашивать меня oб этом. Я не бросил тебя только потому, что так хотела та девушка. Я не могу перечить ей. Никто не может. Я утешаюсь только тем, что раз она пожертвовала собой ради тебя, значит, считала, будто ты чего-то стоишь».
Фриц ощупал себя. Он был в штанах и безрукавке, всё в тех же своих потёртых башмаках и с браслетом на руке. На бусинах темнели девять рун. За пазухой обнаружился Вервольф и травникова шкатулка. Внутри оказалось немного денег, два больших агата, штук пятнадцать низкопробных халцедонов и какой-то маленький мешочек. Рассудив, что деньги в шкатулке держать при себе будет неудобно, Фриц решил использовать мешочек как кошель и развязал завязки горловины. На ладонь и на колени высыпались костяные плашки.
Травник оставил в шкатулке свои руны.
Фриц сглотнул. Растерянно поднял взгляд.
Волшебный зверь не мигая смотрел на него сверху вниз.
— Где… они сейчас?
Единорог помедлил.
«Ни он, ни она не находятся «где-то», — сказал он. — В некотором смысле они оба «нигде», она — душой, он — телом. Если ты и в самом деле хочешь их найти, тебе придётся идти за ними. В никуда».
— Но так нельзя! Я же тогда никуда не приду.
«Если очень долго идти, то куда-нибудь обязательно придёшь, — прозвучало в ответ. — Вопрос только в том, ждут ли тебя там».
Фриц помедлил.
— Что… что со мной теперь будет?
«Я не знаю. Выбрось руну».
— Что?
«Я сказал, чтоб ты выбросил руну».
— Но я никогда не пробовал…
«Это просто. Задаёшься вопросом, потом вытягиваешь руну из мешочка и смотришь, что тебе выпало».
Фридрих осторожно ссыпал все руны обратно в мешочек, чуть поколебавшись запустил в него ладонь, пошарил там и вытащил наружу желтоватый костяной прямоугольник. «Isa»:
— Что это значит?
«Лёд, — сказал единорог и покосился на браслет на руке у мальчишки. — Твоя болезнь на время замерла. Замёрзла. Прекратилась. Но не вздумай колдовать: тогда она оттает. A ты отныне один, и следующий наговор может стать для тебя последним».
