Многорукий бог далайна - Логинов Святослав Владимирович (книги без сокращений TXT) 📗
– Я не знаю, кто ты такой, но если ты немедленно не уберёшься, я прикажу тебя казнить!
– Позовёшь стражу! – сквозь хохот выкрикнул Боройгал. – Видел я твою стражу – дедуля с кашкой!.. – Боройгал скорчил плаксивую мину и пропищал: – «Остановись, нечестивец, ибо там ожидает великий ван!» Я такую стражу в шаваре видал! Может, ты ещё и палача позовёшь? – Негодяй вплотную приблизил зловонное дыхание к лицу государя. – Так я и есть палач вашей сухости. Последние годы я служил вам на западных землях при одонте Юхаазе. Но больше я никому не служу, понял ты, слизняк!
От внезапного толчка ван сел на скамью, цепкие, словно у Ёроол-Гуя, пальцы убийцы обхватили его горло. Бросив мешающий тесак, Боройгал сорвал с головы монарха волнистый обруч короны.
– Теперь я буду ваном, потому что ты не смог! Ты не поймал илбэча! Я всю жизнь карабкался наверх, зубами цеплялся, чтобы вылезти из нойта, но едва я добивался хоть чего-то, как илбэч менял мир и я снова оказывался в грязи. А ты сидел во дворце и ничего не делал! Да если бы у меня было столько власти и солдат, я поймал бы его в две недели! Если бы я просто хоть раз встретил его лицом к лицу, уж я бы узнал его!..
«Какая у него маленькая голова, – судорожно подумал ван, – даже новая корона будет ему велика…»
Жёсткие пальцы на горле сжались, ван задёргался, стараясь слабеющими руками освободить сдавленную шею, заперхал, перед глазами поплыл кровавый туман…
Два месяца Шооран проработал вместе с земледельцами. Они расчищали участки, сначала вручную, потом догадались выжигать кусты и сорную траву, а землю рыхлить костяными мотыгами. Бережно высаживали в подготовленную землю принесённые сверху корневища и через месяц получили первый урожай. Он был невелик, одно поле не могло прокормить всю прорву народа, но это был знак надежды, и вскоре берег реки был разбит на привычные, милые взгляду квадраты полей.
Бовэры тоже прижились в огороженных бассейнах, хотя речных водорослей им не хватало, и их приходилось подкармливать свежей травой и сеном. Толпы людей распугали в окрестностях дичь, так что охотники уходили в поисках добычи всё дальше от поселений. Зато в лесу, прямо под открытым небом, высыпала масса наыса. При виде знакомой пищи люди забыли осторожность, и многие поплатились жизнью за чрезмерную доверчивость. Зато уцелевшие научились отличать, какие грибы можно есть, а какие следует обходить стороной.
За эти два месяца сверху было спущено всё, что можно сдвинуть с места. Даже молодые туйваны были выкопаны и пересажены на новую почву.
Жизнь налаживалась, и единственный человек, который не нашёл себе места, был Шооран. Кажется, он состоял при деле, работал, как и все, но каждый взгляд, любое слово окружающих давали ему понять, что он не такой. Шоорана боялись, а когда случались несчастья, как, например, в случае с грибами, Шооран чувствовал сгущающуюся вокруг ненависть. В такие минуты лишь страх защищал его от недоброжелательства толпы. Была здесь какая-то глубокая, но закономерная несправедливость – все удачи в новом мире люди приписывали своей силе, уму, ловкости, в бедах винили илбэча, вытолкавшего их сюда.
Дважды за это время о Шооране вспоминали власти. Один раз – почти сразу, когда ещё не был засажен первый участок. Тогда Шоорана вызвали в ставку, напялили на него до нелепости пышный наряд и вместе с огромным посольством направили в обход бывшего далайна, на восток, где разведчики встретили ещё одну колонию людей.
Когда обвалилась стена и потухли авары, многие бросились пытать счастья за очерченной границей. С обрыва спускались бунтовщики и цэрэги, выжившие сектанты-общинники и ещё неведомо кто. Спускались в одиночку и группами, оставляя на стене верёвки для подъёма или навсегда отрезая себе путь назад. Часть этих людей выходила к посёлкам, основанным Ээтгоном, и присоединялась к ним, принимая законы страны изгоев, многие гибли, не умея приспособиться. Кое-кто выживал, но, не имея достаточно средств, вёл существование, мало отличное от жизни диких зверей. Всех этих людей нельзя было сбрасывать со счетов, но и серьёзной проблемы они не представляли. А теперь выяснилось, что на дальнем, самом засушливом конце мира одонт Моэртал сумел сохранить государство и организовал исход уцелевших на иные земли.
Результаты переговоров Шоорана не волновали. В конце концов – земля теперь большая, как-нибудь её поделят. Если Ээтгон считает, что присутствие в его стане илбэча может принести какие-то выгоды, то Шооран не станет возражать и будет послушно принимать важные позы. Большего от него не может требовать никто.
В свите Моэртала Шооран увидел несколько знакомых лиц. Особенно порадовала встреча с Турчином. Бывший сослуживец щеголял уже в достоинстве одонта, хотя, конечно, никакого управления Моэртал ему не доверял. Просто Турчин добросовестно служил, успешно командовал двойной дюжиной солдат, и Моэртал, не затрудняясь подысканием иных званий, вручил ему костяной тесак. Шоорана Турчин в очередной раз не узнал, смотрел на него с опасливым восхищением и приблизиться не решался.
Зато Моэртал сразу подошёл к илбэчу и, уважительно обратившись на «вы», но не изменяя привычной утвердительной манере, спросил:
– Мы уже встречались прежде. Ваше лицо мне знакомо.
– Я служил у благородного одонта цэрэгом, – напомнил Шооран, – а потом выпустил из тюрьмы сказителя Чаарлаха и дезертировал сам.
– Это я хорошо помню, – сказал Моэртал. – Значит, старый пройдоха всё-таки знал, кто илбэч. Вот почему он вёл себя так дерзко.
– Он ничего не знал, – возразил Шооран. – Он вёл себя храбро, потому что был бесстрашен.
Этой короткой беседой и ограничилось участие Шоорана в государственных делах. Через день он отправился обратно, рыхлить приречный перегной.
Второй раз Шоорана потребовали для дальней экспедиции. Скороход, прибежавший на поле, задыхаясь, сообщил:
– Ээтгон зовёт к себе. Охотники нашли алдан-тэсэг!
Отряд вёл сам Ээтгон. За два месяца жизнь в колонии наладилась, и повелитель не боялся оставить подданных одних. Путь оказался неожиданно долгим, хотя алдан-тэсэг они увидели на восьмой день путешествия. Он огромным светлым куполом возвышался над лиловеющей линией горизонта. Казалось, до него можно дойти за несколько часов, от силы за день, но проходили сутки за сутками, а исследователи никак не могли добраться к подножию.
Четыре дня они пробивались через мокрую буреломную чащобу, мучительно преодолевая темноводные, кишащие рыбами речки. Потом лес поредел, и за некрутым каменистым кряжем открылись безграничные поля, поросшие высокой несъедобной травой. Верхушка алдан-тэсэга всё так же торчала из-за края земли, дразня взгляд обманчивой близостью.
Среди путешественников пошли разговоры, что таинственной вершины вообще нельзя достигнуть. И даже те, кто не был суеверен, опасались, что, уйдя на такое огромное расстояние, они не сумеют вернуться назад. В отряде началось брожение, и наконец даже непреклонный Ээтгон объявил, что если за два дня они не добьются успеха, то повернут обратно. Приунывшие было первопроходцы повеселели и пошли спорей, тем более что к вечеру первого дня стало ясно, что пик действительно недалёк.
Вблизи алдан-тэсэг уже не походил на гору. Это была стена, ровная и прямая. Она появлялась из-за горизонта и уходила туда же. Она была так высока, что казалось, будто она нависает над головой, загибаясь к зениту. Если бы люди прежде не видели гору издали, они могли бы решить, что перед ними новая стена Тэнгэра, огораживающая этот более обширный, но тоже ограниченный мир. Стена стояла неприступно, в плотном камне не было ни единой выбоины, трещины.
Остаток дня экспедиция продвигалась вдоль стены, к тому его краю, который при подходе казался ближе. К вечеру они увидели этот край. Стена не кончалась здесь, и её нельзя было обойти. Она поворачивала под совершенно правильным прямым углом и уходила за горизонт, обрезая степь.
Шооран подошёл к стене, ощутил под руками глубинный холод камня. Стена высилась – нелепая, не соотносящаяся с этим вычурным, не терпящим ровных линий миром. Такого здесь не должно быть, прямые углы он видел лишь наверху в прошлой жизни. Пальцы, прижатые к камню, заледенели, преграда словно излучала холод.
