Шрам - Мьевиль Чайна (читаемые книги читать онлайн бесплатно .txt) 📗
И Утер принялся цитировать нараспев: — «Мы покрыли этот мир шрамами надежды, нанесли ему тяжелые раны, разломали его, поставили свои знаки на самых отдаленных его землях, протянувшихся на тысячи лиг за морями. Тому, что мы сломали, мы можем придать новую форму; то, что потерпело неудачу, еще может добиться успеха. Мы обнаружили богатые залежи возможностей, и мы выкопаем их…» Они вкладывали в эти слова буквальный смысл, это вовсе не был какой—нибудь победный клич, — сказал он. — Они покрыли мир шрамами, оставили на нем разломы. И при этом высвободили силы, до которых сумели добраться. Силы, которые позволяли им изменять форму вещей, терпеть неудачу и добиваться успеха одновременно, поскольку они разрабатывали возможности. Катаклизм такого рода — сотрясение всего мира, появление разломов — открывает богатый пласт возможностей… И они умели находить перспективы, выбирали лучшие и с их помощью изменяли мир. У любого действия бесчисленное множество последствий. Потенциально существуют триллионы триллионов исходов, многие миллиарды из них возможны, миллионы допустимо считать вероятными, некоторое их количество кажется реальным нам, наблюдателям, а реализуется только один… Но Призрачники знали, как задействовать те исходы, что могут воплотиться на деле. Как дать им что—то вроде жизни. Как их использовать, перевести в реальность, которая самим своим существованием отрицала существование их реальности, которая определяется тем, что случилось, и отрицанием того, что не случилось. С помощью машин вероятия дотягивались до реализации исходы, которые не вполне осуществились… Если бы я подбросил монетку, то она, скорее всего, упала бы орлом или решкой, хотя ведь нельзя исключать и приземления на ребро. Но включи я эту монетку в круговорот вероятия, то она стала бы тем, что Призрачники назвали бы монетой возможных падений — монетой возможного. И если бы я подбросил эту монетку теперь, то дела обстояли бы иначе… Орел, решка и даже ребро остались бы такими же возможностями, как прежде. Это монета факта. А вокруг них в разных степенях достоверности и постоянства в зависимости от уровня их вероятия разбросаны их «почти—исходы» — близкие возможности. Словно призраки. Некоторые из них почти так же сильны, как и факты, а некоторые едва заметны. Они лежат там, где могли бы упасть, — орлом, решкой, ребром. Вероятности — добытые и извлеченные на свет. Уменьшающиеся по мере смещения поля вероятности.
Видя, что в глазах Беллис забрезжило понимание, Доул снова указал на свой меч:
— Это меч вероятных ударов. Меч возможного. Он — проводник очень редкого вида энергии. Он — узловая точка в цепи, машина вероятия. А вот это, — он похлопал по маленькой коробочке у него на поясе, — источник энергии, малый двигатель. Это — он указал на провода, вшитые в его защитный жилет, — проводники энергии. А завершается цепь мечом. Когда я беру его в руки, машина приводится в действие… Если двигатель работает, то мои руки и меч добывают вероятности. Для каждой фактической атаки существует тысяча возможностей, мечей—почти—исходов, призраков, и все они вмещаются в один удар.
Доул вложил меч в ножны и поднял голову к угольно—черным кронам деревьев.
— Некоторые из наиболее вероятных почти реализуются. Некоторые слабее миражей, и их способность ранить низка. Существует бесчисленное количество клинков—случаев для всех вероятностей, и все они наносят удар одновременно… Нет такого боевого искусства, которого я бы не изучал. Я прекрасно владею всеми известными мне видами оружия и могу сражаться без оружия вообще. Но вот большинство людей не знают, что драться этим мечом я учился дважды и освоил две разновидности боя. Этот двигатель… Его завод на исходе. Но завести его еще раз нельзя… все не так просто… Так что мне нужно экономить оставшиеся секунды. Когда я сражаюсь, я редко включаю Меч возможного. По большей части я использую его как обычное, совершенно традиционное оружие — клинок, прочный, как алмаз, с лезвием тоньше, чем заостренный металл. И я действую им точно. Каждый удар, который я наношу, выверен и приходится туда, куда я его направляю. Вот этому—то я и учился много лет.
В его голосе не слышалось никакой похвальбы.
— Но если ситуация критическая, если мои шансы невелики, если нужно устроить демонстрацию или мне грозит опасность… тогда я на несколько секунд включаю двигатель. И в этих условиях одной точности мне недостаточно.
Он замолчал, и в это время порыв теплого ветра зашелестел в кронах деревьев, словно те задрожали при этих словах.
— Палач знает, в какое место должен попасть его клинок. Он прилагает все свое мастерство, чтобы удар пришелся по шее. Он сужает круг возможностей. Если бы он использовал Меч возможного, то в пределах дюйма от фактического удара существовало бы огромное количество ударов вероятных. Вот где зарыта собака: чем профессиональнее палач, чем точнее удар, чем меньше возможностей, тем нерациональнее использование Меча возможного. Но очевидно, что, если вложить оружие в руки непрофессионала, оно станет смертельно опасным и для него самого, и для любой жертвы, он может пораниться, утратить равновесие, выронить оружие из рук и тому подобное. Необходим средний путь… Когда я применяю обычное оружие, я — палач. Мой клинок ударяет в то место, которое я выбираю, а не правее или левее. Вот так я и научился драться. Использовать Меч возможного, когда в этом нет нужды, значит расходовать энергию впустую. Так что когда я, после долгих поисков, в конце концов нашел его, мне пришлось заново учиться искусству боя. Это совсем иное искусство — мастерство без точности… Действуя Мечом возможного, вы никогда не должны сужать возможности. Видимо, мне свойствен авантюризм, а не расчетливость — я сражаюсь сердцем, а не разумом. Я делаю неожиданные движения, удивляя не только противника, но и себя самого. Неожиданность, переменчивость, бесформенность. И каждый удар мог бы стать тысячью других, каждый из этих мечей—почти—исходов весьма вероятен. Вот как действуют Мечом возможного… Так что во мне два бойца.
Когда его певучий голос замер, Беллис снова увидела парк вокруг себя, ощутила теплоту мрака, услышала голоса птиц.
— Я знаю все, что известно о добыче возможного, — сказал он. — Так я узнал и о мече.
Утер Доул выводил мозг Беллис из спячки. В Нью—Кробюзоне, когда ее любовником был ученый по имени Айзек, Беллис кое—чему научилась, наблюдая за его увлечениями.
Он был человек несобранный и не любил проторенных путей. Многие из его проектов кончались ничем. Беллис наблюдала, как он пытается воплощать идеи. В течение тех нескольких месяцев, что они провели вместе, его больше всего занимала кризисная энергия — так он это называл. Это была работа удивительной сложности в области теоретической физики и магии. Но Беллис из исступленных путаных объяснений Айзека вынесла лишь его убежденность в том, что мир, невзирая на всю его кажущуюся прочность, основан на нестабильности, на кризисе, который вызывает перемены в вещах, обусловленные возникающим в них напряжением.
Ей всегда казалось, что эта идея совпадает с ее собственными представлениями. Она находила смутное утешение в мысли о том, что мир, пусть внешне и спокойный, всегда пребывает в кризисе, всегда стремится превратиться в свою противоположность.
В добыче возможного, о которой только что рассказывал Доул, Беллис увидела угрозу теории кризиса. Айзек как—то объяснял ей, что кризис проявляется в стремлении реального стать чем—то другим. Если бы тому, что есть, и тому, чего нет, было позволено сосуществовать, тогда само напряжение (кризис, определяющий все сущее) должно было бы рассеяться. Куда девается энергия кризиса, когда реальность превращается во что—то другое, если это другое сосуществует с нею, находится рядом?
Нет ничего, кроме туманной, множественной реальности. Эта мысль очень не понравилась Беллис. Как будто новая теория вызывала протест из—за какой—то странной остаточной преданности Айзеку.
