Волчья хватка - Алексеев Сергей Трофимович (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации TXT) 📗
Но не дотянуться до горла! А хищник, должно быть, почуял вкус крови...
Он не ощущал боли – иное состояние довлело в тот миг! Он вспомнил противника только что родившимся волчонком, которого спокойно посадил в карман. И вдруг с потрясающей остротой почувствовал прикосновение перстов Судьбы. Они показались беспощаднее звериных клыков, режущих плоть: все три его поединка были пирами – Пир Свадебный, Тризный, Судный...
А подаренная ему победа незнакомым засадником Стерховым обернулась поражением в схватке со Скифом.
И звереныш, некогда увязавшийся за ним, был спасен от смерти, чтоб случился этот, последний, Судный поединок.
Сопротивление в принципе было бессмысленно: никому еще на земле не удавалось переломить промыслов Божьих. Но повинуясь инстинкту, Ражный сильнее сдавил шею Молчуна и опрокинул его наземь, целя надавить коленом грудь, где слышался стук звериного сердца.
А тот уже вкусил человеческой крови! И вдруг разжал, разомкнул челюсти, сведенные судорогой мести. Кровь из резаных ран ударила фонтаном, обливая морду зверя; избегая ее, противясь, волк внезапно легко вывернул голову из захвата, сморгнул наконец мешающее ему бельмо и уставился на Ражного диким, сумасшедшим глазом.
В следующий миг неуклюже, деревянно отскочил на сажень и внезапно выгнулся, захрипел, будто смертельно раненный, и снова воззрился на противника.
– Ты что? – спросил Ражный.
Зверь выплюнул сгусток и поднял все время прижатые уши.
– Ну?! Давай, давай! Я готов! – Его уже будоражил вид собственной крови. – Никогда не смотри на раны врага...
Волк отскочил еще на сажень, вперив в Ражного безумный единственный глаз. Он еще приседал на передние лапы. Но не затем, чтобы сделать прыжок; зверя выгибало и выворачивало.
Теперь он сократил дистанцию, пнул Молчуна в бок.
– Вставай! Это Судный Пир! Вставай!.. Один из нас должен умереть!
Молчун отполз задом, и бельмо вновь заслонило зрачок...
– Но ты же зверь!.. Поднимайся!.. Слышишь? Разве ты не знаешь вкус мести? Я разорил твое логово! Я навел стрелков, натравил охотников!
Ражный наступал, окрашивая снежное ристалище в алый цвет. Он уже чувствовал, как вид собственной крови возжигает в сердце неукротимую ярость и жажду победы.
Волк же сделал два скачка в сторону, покружился и лег. Голова его не держалась, по телу пробегали конвульсивные судороги.
– Ну что же ты, Молчун?.. Я подставил под ружья твоих братьев. Я застрелил отца твоего! И содрал с него шкуру!.. Отомсти же мне, зверь!
Волк тряхнул головой и с трудом оторвал ее от земли – подломившиеся оба уха разъезжались по сторонам. Наконец он приподнялся на передних лапах, взрыл ими землю.
В нем еще была мощь – крепкий, жесткий дерн полетел комьями! – и вроде бы решительно клацнули зубы, но Ражному почудился смиренно-решительный голос:
– Довольно...
– Нет! – почти взревел он. – Пир Судный!..
Прикрыв взгляд бельмом, Молчун вскочил, метнулся в одну сторону, в другую, потом внезапно пошел по ристалищу штопором – закрутился серый вихрь, побежал по кругу, вместе с собою заворачивая пространство в тугую спираль. Это был дикий, сумасшедший танец, и хотя язык его оставался неясным, Ражного вдруг обожгло горячим степным ветром, слух пронзил древний монотонный напев – вой ли волчий, колыбельная ли песнь без слов? Или это был голос ветреного бескрайнего простора, голос Космоса, ниспадающий на землю и понятный всякому живому существу?
Чудилось, что зверь, как в сказке, закончит это стихийное кружение, ударится о землю и предстанет в новом образе.
А он повертелся, замедляя движение, как теряющий силу волчок, перевернулся через голову и лег.
На брюхе зияла огромная рана, которую может оставить лишь волк особой хваткой снизу вверх...
Полежал и пополз, разматывая по ристалищу остатки жизни, тянул ее за собой, как после рождения не отрезанную еще волчицей пуповину...
Ражный догнал его, опрокинул на бок и зажал рану руками. Молчун попытался вырваться, стряхнуть человеческие руки, и когда не вышло – оскалившись, потянулся к ним...
И не посмев тронуть, откинул голову.
А Ражный заталкивал, забивал назад рвущуюся из волчьей плоти жизнь и озирался, чтобы позвать на помощь людей.
Однако в этот час ни в дубраве, ни вокруг уже не было ни единой души – ни птичьей, ни человеческой. Разве что тяжело покачивались насиженные и оставленные ветви...
