Слезы на камнях - Суренова Юлиана (читать книги онлайн без .TXT) 📗
Глава 20
Ей было все равно, куда идти, главное – прочь от каравана с его воспоминаниями, подальше от людей со всеми теми расспросами, которых в этот миг она боялась так же сильно, как и огня. Огня, который… В который уж раз девушка с силой стискивала губы, зажмуривала глаза, стараясь прогнать тот сон-видение, который и в мире яви не потерял власти над ее душой. Это он гнал ее неведомо куда. Но сон – не все. Было что-то еще. Что-то, что, затуманив душу, подчинило себе тело.
Мати была не в силах противиться этой воле, не могла сделать и шага поперек, потому что… Потому что это было выше ее, и, вместе с тем – было ею больше, чем все остальное, чем она сама.
– Мати! – голос отца был далеким, звуча как сквозь толстый слой меховых одеял или полог снегов. Она узнала его, однако при этом он показался ей совершенно чужим, душа не очнулась ото сна, не встрепенулась, не вспомнила…
И, все же, ей захотелось повернуться, отозваться… Но только в первый миг, а потом нечто неведомое вновь потянуло ее вперед со всей огромной, безграничной силой. Девушка остановилась лишь оказавшись перед сухощавым, седым горожанином в одеждах служителя. Рука сама опустилась в карман, где лежал белый камешек жребия, потом, открытой ладонью вверх протянулась к служителю, ничего не говоря, зная, что тот все поймет и так, поймет лучше нее, потому что, в отличие от нее, он знал, зачем она здесь.
Ей бы спросить… Но в душе не было ни одного вопроса. Куда-то делось все ее любопытство. Она делала то, что должна была, чувствуя, что это так, потому что иначе не может быть.
– Идем, милая, – колючая рука старика легла ей на плечо.
Мати захотелось дернуться, сбросить ее с плеча, но она даже не шевельнулась, лишь, склонив голову на грудь, покорная и безропотная пошла туда, куда влек ее горожанин.
– Нет! – крик отца резанул по слуху, заставил если не опомниться, остановившись, то хотя бы замешкаться на мгновение, которого было достаточно, чтобы Атен успел подскочить к дочери, схватить ее за руку, удерживая.
Он запыхался, ему бы чуть-чуть времени – перевести дыхание, не говоря уж о том, чтобы понять, что же происходит. Но караванщик как-то сразу понял: у него нет ни мига. И решил: "Все потом. Главным сейчас – увести дочь подальше от этого проклятого места".
Он боялся, что девочка не захочет слушать его, заупрямиться. Мати ведь так и не забыла своей обиды за то, что караван, несмотря на все ее уговоры и мольбу, вошли в этот город. Но, к его немалому удивлению и, конечно же, еще большей радости, на этот раз дочь была готова подчиниться воле отца. Вернее, и он совершенно ясно чувствовал это, подчиниться воле кого угодно, того, чей голос звучал громче, чья власть была сильнее, словно у нее не было в это мгновение ничего своего и она не просто хотела, но стремилась поскорее заполнить эту пустоту тем, что было у других.
На мгновение караванщику показалось, что он видит… у него перед глазами забрезжила странная картинка: Мати, а над ней – огромная, поднимавшаяся до самых небес тень кого-то невидимого, великого. И эта тень шла вперед, ведя девушку за собой следом.
Вскрик Атена заставил дочь вздрогнуть, на мгновение очнуться ото сна, шевельнуться – и потерять связь с этим кем-то, которое – великое в своем неведении – начало уходить, бледнее, унося с собой не только дорогу вперед, но и смысл нынешнего мгновения. Все, что теперь заботило ее, было стремление поскорее отыскать себе нового проводника в грядущее. Мати видела, что отец с ней рядом, от него веяло покоем и уверенностью – и она готова была вернуться на его путь, пойти за ним. Но когда он уже собрался повести ее за собой, дорогу им преградили воины городской стражи.
Сказать, что это удивило Атена, было все равно, что ничего не сказать.
– С какой радости вы вмешиваетесь не в свои дела?!- он был так возмущен, что не кричал – шептал, вдруг охрипнув.
– Она не принадлежит городу, – пришел ему на помощь Лигрен. Лекарь покинул свое убежище, переступая через нежелание и даже страх ради того, чтобы быть рядом с человеком, сделавшим для него так много, что об этом было невозможно забыть, а, помня, не стремиться отблагодарить добром за добро. -Значит, – выпрямившись, расправив плечи, продолжал он, не просто зная, о чем говорит, но чувствуя свою несомненную правоту, – вы не имеете на нее никаких прав. Что бы она ни сделала, что бы ни произошло, что бы ни происходило сейчас.
Горожане молчали, потупив взгляды, словно показывая, что им понятно поведение чужаков и они не осуждают их, однако ничего не могут сделать для того, чтобы изменить то, что уже, в сущности, произошло. И Атен тоже молчал, хотя, наверное, должен был кричать, обвиняя людей оазиса во всем самых страшных прегрешениях, совершившим которые одна дорога – в мрачные пещеры богини смерти.
Но он не мог произнести ни звука, словно ему на губы была наложена печать молчания. Все, что было ему дано в этот миг, это смотреть на горожан с тем выражением соединенных воедино ненависти, презрения, боли, беспомощной печали, которое били того, на кого устремлялся такой взгляд, большее плеток и бичей. И все, кого он касался, опускали головы, нервно поводили плечами, наверно, впервые с того самого мгновения, как пришли на жертвенную поляну, вновь становясь просто людьми, способными если не действовать, то хотя бы чувствовать, сопереживать…
Но только на мгновение, спустя которое они вновь превращались в безропотных кукол, которыми играли боги.
Как и все другие, караванщик тоже попал под власть этого особого места, едва ступил на его землю. И его члены сковала неподвижность, а разум заполнил туман отрешенности. Прошло всего лишь несколько мгновений – и он уже понимал, что время безвозвратно упущено, что теперь он не в силах изменить происходящего и ему остается только смириться. Смириться с неизбежностью, но не болью.
Едва увидев Мати на этой проклятой поляне, Атен понял, что может потерять дочь.
Понял с такой очевидностью и ясностью, что ужас охватил его своим леденящим кольцом.Он еще не разглядел источник опасности, не связывая воедино все, что знал, не представлял, что именно должно случиться, не предчувствовал. Но боль от этого не становилась меньше, пламень, накативший на глаза, не жег слабее.
"Говорили же древние – "Тот, кто жалеет других, не щадит своих", – нет же, сочувствие прошибло, словно лихорадочный пот! И самое такое, что ошибаюсь не в первый раз! Тогда, с тем караваном в пустыне, ведь уже было так! Точно так! До таких черточек, что становится страшно! Но почему, великие боги, почему всякий раз из-за меня страдает моя девочка, словно мне суждено за все ошибки расплачиваться ею! Это несправедливо, ведь совершаю-то их я!" "Все так же, точно так же, – вертелось у него в голове, повторяясь вновь и вновь.
– Только, – кривая улыбка на миг коснулась его губ, – на этот раз некому помочь…
"
– Папа, уведи меня отсюда, пожалуйста! – вдруг донесся до него голос дочери – откуда-то издалека, хотя вот же она, стояла совсем рядом, ближе, чем на расстоянии вытянутой руки. И еще. Караванщику на какое-то мгновение показалось, что с ним говорит не выросшая, уже почти совсем взрослая Мати, а та маленькая девочка, которую он потерял где-то неимоверно далеко позади и которую так страстно хотел вернуть…
– Да, милая, – прошептал Атен. И, все же, он прекрасно понимал, что это обещание, каким бы искренним оно ни было, останется только словами, и не более того…
– Караванщик… – с трудом, преодолевая себя, решился заговорить с ним хозяин города. Он не знал что сказать. И, все же, пытался объяснить.
Никто не заставлял его. Никто не осмелился бы спрашивать с наделенного даром, за исключением, конечно, богов, Которые возвеличили его, наделив даром, но так же легко могли низвергнуть в подземелье, где влачат свое жалкое существование ничтожнейшие из живых.
– Как ты мог! – Атен обратился на него полный муки взгляд.
