Теневой путь 4. Арена теней (СИ) - Мазуров Дмитрий (лучшие книги .TXT) 📗
А Вилли пустился в погоню. Он приметил обоих матросов, напавших на Кайла. Один из них уже валяется в водосточной канаве, посиневший и стонущий, и над ним свирепо рычит наш Волк; за вторым Вилли еще гонится, рыжие волосы его развеваются, — это какой-то огненный вихрь. Перевязка у Кайла сорвана. Из раны сочится кровь. Лицо измазано, на лбу кровоподтек от удара сапогом. Он вытирает лицо и медленно поднимается.
— Здорово досталось? — спрашиваю я.
Мертвенно бледный, он отрицательно качает головой.
Вилли между тем догнал матроса и мешком волочит его по земле.
— Свиньи треклятые, — хрипит он, — всю войну просидели на своих кораблях, как на даче, выстрела даже не слыхали, а теперь осмеливаетесь разевать пасть и нападать на фронтовиков! Я вас проучу! На колени, крыса тыловая! Проси у него прощение!
Он с таким свирепым видом подталкивает матроса к Кайлу, что в самом деле страшно становится.
— В куски искрошу тебя, в клочья изорву! На колени! — шипит он.
Матрос визжит.
— Оставь, Вилли, — говорит Кайл, собирая свои вещи.
— Что? — растерянно переспрашивает Вилли. — Ты спятил? После того, как они сапогами топтали твою больную руку?
Кайл, не глядя, уже идет своей дорогой.
— Да отпусти ты его на все четыре стороны…
Вилли окончательно сбит с толку. Он смотрит на Кайла ничего не понимающими глазами и, качая головой, отпускает матроса.
— Ну что ж, беги, если так! — говорит он. Но он не может отказать себе в удовольствии в ту секунду, когда матрос собирается улепетнуть, дать ему такого пинка, что тот, дважды перевернувшись, летит кувырком.
Мы идем дальше. Вилли ругается: когда он зол, он не может не говорить. Но Кайл молчит.
Вдруг мы видим, как из-за угла Бирштрассе на нас опять наступает отряд убежавших. Они раздобыли подкрепление. Вилли снимает винтовку.
— Зарядить — и на предохранительный взвод! — командует он, и глаза его сужаются.
Кайл вытаскивает револьвер, и я тоже беру ружье на изготовку. До сих пор вся история носила характер простой потасовки, теперь же дело, видимо, принимает серьезный оборот. Второго нападения на себя мы не допустим.
Рассыпавшись цепью на три шага друг от друга, чтобы не представлять сплошной мишени, идем в наступление. Собака сразу же поняла, что происходит. Ворча, она ползет рядом с нами по водосточной канаве, — на фронте она научилась красться под прикрытием.
— Ближе двадцати метров не подходи: стрелять будем! — грозно кричит Вилли.
Противник в замешательстве. Мы продолжаем двигаться вперед. На нас направлены дула винтовок. Вилли с шумом откидывает предохранитель и снимает с пояса ручную гранату, свой неприкосновенный запас.
— Считаю до трех…
От неприятельского отряда отделяется вдруг уже немолодой человек в унтер-офицерской форме, но без нашивок. Выйдя вперед, он кричит нам:
— Товарищи мы вам или нет?
От неожиданности Вилли даже поперхнулся.
— Черт возьми, а мы вам о чем все время твердим, трусы несчастные! — огрызается Вилли. — Кто первый напал на раненого?
Унтер-офицер поражен.
— Это правда, ребята? — спрашивает он своих.
— Он отказался снять погоны, — отвечает ему кто-то.
Унтер-офицер нетерпеливо машет рукой и снова поворачивается к нам:
— Этого не надо было делать, ребята. Но вы, верно, даже не знаете, что у нас здесь происходит. Откуда вы?
— С фронта. А то откуда же? — фыркает Вилли.
— А куда идете?
— Туда, где вы просидели всю войну, — домой.
— Вот, — говорит унтер-офицер, поднимая свой пустой рукав, — это я не в собственной спальне потерял.
— Тем позорнее тебе водить компанию с этими оловянными солдатиками, — равнодушно откликается Вилли.
Унтер-офицер подходит ближе.
— У нас революция, — твердо заявляет он, — и кто не с нами, тот против нас.
Вилли смеется:
— Хороша революция, если ваше единственное занятие — срывать погоны… Если это все, чего вы добиваетесь… — Вилли презрительно сплевывает.
— Нет, далеко не все! — говорит однорукий и быстро вплотную подходит к Вилли. — Мы требуем: конец войне, конец травле, конец убийствам! Мы больше не хотим быть военными машинами! Мы снова хотим стать людьми!
Вилли опускает руку с гранатой.
— Подходящее начало, — говорит он, показывая на растерзанную повязку Кайла. В два прыжка он подскакивает к солдатам. — Марш по домам, молокососы! — рявкает он вслед отступающему отряду. — Вы хотите стать людьми? Но ведь вы даже еще не солдаты. Страшно смотреть, как вы винтовку держите. Вот-вот руки себе переломаете.
Толпа рассеивается. Вилли поворачивается и во весь свой огромный рост выпрямляется перед унтер-офицером:
— Так, а теперь я скажу кое-что и тебе. Мы тоже по горло сыты всей этой мерзостью. Что надо положить конец — ясно. Но только не таким манером. Если мы что делаем, то делаем по собственной воле, а командовать собой пока еще никому не дадим! Ну, а теперь раскрой-ка глаза, да пошире! — Двумя движениями он срывает с себя погоны: — Делаю это потому, что я так хочу, а не потому, что вам этого хочется! Это мое личное дело. Ну, а тот, — он показывает на Кайла, — наш лейтенант, и погоны на нем останутся, и горе тому, кто скажет хоть слово против.
Однорукий кивает. Лицо его выражает волнение.
— Ведь я тоже был на фронте, чудак ты, — с усилием говорит он, — я тоже знаю, чем это пахнет. Вот… — волнуясь, он протягивает свой обрубок. — Двадцатая пехотная дивизия. Верден.
— Тоже там побывали, — следует лаконичный ответ Вилли. — Ну, значит, прощай!
Он надевает ранец и поднимает винтовку. Мы трогаемся в путь. Когда Кайл проходит мимо унтер-офицера с красной нарукавной повязкой, тот берет под козырек, и нам ясно, что он хочет этим сказать: отдаю честь не мундиру и не войне, я приветствую товарища-фронтовика.
Вилли живет ближе всех. Растроганно кивает он в сторону маленького домика:
— Привет тебе, старая развалина! Пора и в запас, на отдых!
Мы останавливаемся, собираясь прощаться. Но Вилли протестует.
— Сперва Кайла доставим домой, — заявляет он воинственно. — Картофельный салат и мамашины нотации от меня не убегут.
По дороге еще раз останавливаемся и по мере возможности приводим себя в порядок, — не хочется, чтобы домашние видели, что мы прямо из драки. Я вытираю Кайлу лицо, перематываю ему повязку так, чтобы скрыть вымазанные кровью места, а то мать его может испугаться. Потом-то ему все равно придется пойти в лазарет.
Без новых помех доводим Кайла до дому. Вид у Кайла все еще измученный.
— Да ты плюнь на всю эту историю, — говорю я и протягиваю ему руку.
Вилли обнимает его своей огромной лапищей за плечи:
— Со всеми может случиться, старина. Если бы не твоя рана, ты изрубил бы их, как капусту.
Кайл, молча кивнув нам, открывает входную дверь. Опасаясь, хватит ли у него сил дойти, мы ждем, пока он поднимается по лестнице. Он уже почти наверху, но вдруг Вилли осеняет какая-то мысль.
— В другой раз, Кайл, бей сразу ногой, — напутствует он его, задрав голову кверху, — ногой, ногой! Ни за что не подпускай к себе! — и, удовлетворенный, захлопывает дверь.
— Дорого бы я дал, чтобы знать, почему он так угнетен в последнее время, — говорю я.
Вилли почесывает затылок.
— Все из-за поноса, — отвечает он. — Иначе он бы… Помнишь, как он прикончил танк под Биксшотом? Один-одинешенек! Не так-то просто, брат!
Он поправляет ранец на спине:
— Ну, Эрнст, будь здоров! Пойду погляжу, каково это жилось семейству Хомайеров за последние полгода. Трогательные разговоры, по моим расчетам, займут не больше часа, а потом пойдет педагогика. Моя мамаша — о, брат! Вот был бы фельдфебель! Золотое сердце у старушки, но оправа гранитная!
Я остаюсь один, и мир сразу преображается. В ушах шумит, словно под камнями мостовой несется поток, и я ничего вокруг себя не слышу и не вижу, пока не дохожу до нашего дома. Медленно поднимаюсь по лестнице. Над нашей дверью красуется надпись: «Добро пожаловать», а сбоку торчит букет цветов. Родные увидали меня издали, и все вышли встречать. Мать стоит впереди, на самой площадке, за ней отец, сестры… В открытую дверь видна наша столовая, накрытый стол. Все очень торжественно.
