Алекс Бринер. Последний ранг. Книга 2 - Райро А. (список книг txt, fb2) 📗
Но я всё равно искал.
Перебирал книги, прощупывал мебель, колотил костяшкой пальца по полу и стенам, снимал картины и часы со стен. Возможно, был какой-то тайник. Мало ли.
Ничего не нашёл, но решил, что постепенно обшарю весь дом, чтобы убедиться, что ничего нет… или есть. Судя по тому, как устроено «Умное снаряжение» Бринеров, они были любителями прятать одно в другом.
***
В понедельник с утра мой эхос сообщил, что Лавр перенёс занятия на вторник, и я уже понимал почему.
Ко мне должны были нагрянуть журналисты из городской пресс-службы, чтобы взять у меня интервью.
Чекалин просил сделать это прямо в доме Бринеров, чтобы не было вопросов. К тому же, это бы ещё раз доказало всем, что учёные Бринеры реабилитированы, а их дети теперь не изгои общества.
– Пусть сначала Академия перестанет шуметь насчёт тебя, пусть свыкнутся и посмотрят интервью, а уж потом придёшь учиться, – так он сказал мне при встрече.
Ровно в полдень явилась журналистка со съёмочной группой. Всё та же Татьяна Петухова, яркая блондинка с короткой стрижкой.
Никаких лишних вопросов она не задавала – всё уже было согласовано: вопросы и ответы.
– Значит, сила сидарха проявилась у вас неожиданно? От стресса? – сделала акцент журналистка.
– Да, это случилось на Чёрной арене во время боя, – кивнул я, мысленно ожидая, чтобы интервью поскорее закончилось. – Магия предков, увы, была не в курсе, что это незаконно.
Татьяна вскинула брови.
Она уловила мою иронию, но ничего не сказала (возможно, это вырежут, кто их знает).
– Чёрную арену решено снести, кстати, и построить там парковую площадь, – сообщила Татьяна. – Руководство Академии посчитало, что магические поединки «до смерти противника» не способствуют хорошей успеваемости.
Теперь я вскинул брови.
Татьяна Петухова и сама была не прочь поиронизировать. Мы оба делали это осознанно, но я не рисковал работой в отличие от неё.
– Это дом ваших родителей? – Она обвела взглядом гостиную и снова посмотрела на меня. – Поздравляем, господин Бринер. Ваши родители реабилитированы и оправданы. Что вы чувствуете?
– А что бы вы чувствовали на моём месте? – ушёл я от ответа: терпеть не мог, когда лезут в душу, особенно на камеру.
Журналистка сделала скорбное лицо.
– Да, это очень тяжело. Но отныне фамилия Бринеров будет связана не с открытием, а с закрытием червоточин. Не с угрозой, а со спасением. Но что же теперь будет, господин Бринер? – сощурилась она. – Путь Сидарха является запретным уже очень давно. Выходит, что вы единственный в таком роде?
– Выходит, да. Но, как мне сказали, мой случай закон не нарушает. К тому же, мои силы будут под контролем государства.
– Звучит очень веско, – закивала Татьяна.
Затем приложила ладонь к груди и добавила:
– Позвольте выразить благодарность, господин Бринер, от всего города. В очередной раз. Вы спасли Изборск и вывели людей из червоточины. Теперь понятно, почему Виринея Воронина назвала вас избранным.
Я кашлянул, чтобы не поморщиться.
Вот дёрнул же чёрт тогда Виринею сказать про «избранного». Теперь это не остановить.
– Считайте, как хотите, – пожал я плечом.
– Мы хотим избранного, конечно! – с азартом и блеском в глазах ответила журналистка. – Люди всегда хотят, чтобы появился тот, кто освободит мир от нашествия зла и возвеличится, как спаситель.
Услышав её пафосные слова, я нахмурился.
Это была фраза из сказания Феофана – их мне говорила Виринея при первой встрече. Чёртовы предсказания, чёртовы сказители, чёртовы сектанты…
И тут вдруг я подумал, что журналистка может принадлежать Ордену Феофана. В прошлый раз, кстати, она пропустила в эфир слова насчёт избранного. Может, не просто так? Надо спросить у Виринеи насчёт этой Татьяны.
Когда интервью наконец закончилось, я выпроводил журналистов и уселся в кресло.
– Чёртов Феофан, – прошептал я себе под нос, ещё и ругнулся.
Вдруг из-за портьеры выглянула Эсфирь.
– Извини, я подслушивала немножко. А кто такой Феофан? Мне почему-то хочется с ним познакомиться.
– Лучше не надо, – выдавил я, схватившись за голову. – Двух сказителей я не вынесу.
Чтобы сбежать от лишних вопросов Эсфирь и проветриться, я решил прогуляться до профессора Троекурова.
Гостиница «Трувор» была в паре кварталов отсюда, так что идти недалеко. Я схватил пиджак, оставил Абу наблюдать за домом и обещал быть ровно в шесть – к приходу «о-о-очень плохой уборщицы».
***
В гостинице мне сказали, что профессор и его внук не спускаются на завтрак вот уже второе утро подряд.
Внутри сразу зародилась тревога.
Когда я жил у профессора в магазине, то часто видел его за завтраком. Это был любимый приём пищи Троекурова. Он никогда не ужинал и не особо жаловал обед.
Но завтрак был для него святым ритуалом: он чинно садился за стол, раскладывал газету, придвигал ближе чашку с кофе и блюдо с жареным беконом, салатом и яйцами, намазывал себе тост грушевым пюре и буквально смаковал каждый кусочек.
Он мог сидеть за завтраком целый час, а то и больше.
А тут… не завтракал два дня?
Это значило, что он вообще не ел два дня!..
– Вы стучали к нему в номер? – нахмурился я.
– Да, но он кричал, чтобы его не беспокоили, – развёл руками портье.
Меня наконец пропустили наверх, в комнату Троекурова.
Я постучал в дверь его люкса – ничего.
Ещё постучал – ничего.
– Профессор! – Я практически забарабанил в дверь. – Профессор, с вами всё в по…
Дверь резко распахнулась, и на пороге комнаты меня встретил Троекуров. Таким мне видеть его ещё не приходилось, даже когда он пил всю ночь от горя из-за смерти профессора Басова.
В прошлый раз он был погружён в скорбь, но сейчас в нём будто что-то надломилось, а ещё он выглядел немного сумасшедшим: взгляд в одну точку, бледность, испарина на лбу, седые волосы взлохмачены, тени под глазами, мятая и несвежая одежда, губы в трещинах и кровоточат, опухшее лицо. Но запаха перегара я не заметил.
Он был напряжён, его руки тряслись, испачканные и обожённые кислотой или чем-то вроде того.
– Алексей… – Он поднял на меня безжизненные глаза, его голос показался мне омертвевшим, потерявшим всю радость.
– Профессор, что случилось? – с тревогой спросил я.
Он посторонился, пропуская меня в комнату, и запер дверь на ключ.
– Ох Алексей… что я натворил… что наделал… – Троекуров прошёл к креслу и буквально рухнул в него, схватился за голову, склонился к коленям и зарыдал.
Я положил руку ему на плечо, совсем худое, костлявое, и ладонью почувствовал, как его трясёт.
– Профессор, чем я могу вам помочь?
Троекуров поднял голову и посмотрел на меня воспалёнными глазами.
– Он просил передать тебе… он говорил… перед смертью, он так просил всё передать тебе… он так хотел жить, так хотел…
И опять профессор заплакал себе в ладони, склонившись к коленям.
Я быстро оглядел его комнату. Постель не заправлена, разбитый графин на полу, рядом разбросаны листы со схемами, формулами и набросками чертежей, стоят колбы, валяются тюбики, провода, паяльник, ножницы, ножи, нитки, трубки, отвёртки, лейкопластыри, скальпели, полотенца, кое-где пол забрызган кровью и измазан алхимической краской.
– Он хотел жить… мой мальчик… – выдохнул профессор и внезапно вскочил с кресла.
Затем ухватил меня за плечо и потащил в сторону ванной. Втолкнул меня туда и выкрикнул дрожащим голосом:
– Вот, что я наделал, Алексей! Вот что!
Сама ванна была закрыта газетами, а посреди комнаты, спиной ко мне, стоял механический голем.
Кажется, тот самый, которого мне показывал Абу, когда шарил по лаборатории Троекурова в его магазине.
Только сейчас он был в более полном виде, не хватало лишь одной руки, части ступни и крышки на затылке, чтобы прикрыть искусственный мозг с трубками и проводами.
