Ночь дракона - Крускоп Сергей (читать книги TXT) 📗
– И что, гонорар пополам?
Мы с Ивоной кивнули настолько слаженно, что даже рассмеялись. На самом деле идти на вендига в одиночку не рекомендуется, а уж если тварь повелась на человечинку, то вообще становится смертельно опасной – без всяких преувеличений. Рассказы о том, что вендиги – это люди или орки, на которых наложили проклятие, а также что они полупрозрачны и потому невидимы, – всего лишь досужие вымыслы. Но на снегу, особенно свежем, вендига действительно разглядеть крайне трудно, терпение у него просто стальное, а силы хватит на небольшого медведя. Вендиг умеет сбивать жертву с толку тем, что заставляет свой вой звучать сразу с нескольких сторон. Так что, выйдя вдвоем против одного хищника, мы не чувствовали сожаления о разделенных деньгах.
– А знаете, что я тут вспомнил? – спросил, несколько помрачнев, тролль.
– Нет, поскольку ты нам об этом еще не рассказал.
– Месяца три назад я зашел на базар, а там какой-то хрыч продает шкуру вервольфа. Я чуть дар речи не потерял.
Я, признаться, тоже. Не то чтобы я как волкодлак чувствовал в вервольфах родственную душу (не уверен даже, что душа у них вообще есть), но всякий вервольф был когда-то человеком. В человеческом же облике он проводит большую часть времени – до самой своей смерти. Нет ничего зазорного в том, чтобы защищая жизнь, свою или чужую, убить вервольфа, но не следует поворачиваться спиной к памяти того, кем этот зверь когда-то был.
– И что ты сделал? – тихо спросила Ивона.
– Взгрел этого барыгу как следует, а шкуру отобрал и похоронил. Хоть человека уже и не вернуть, негоже так над памятью его издеваться, – в тон моим мыслям ответил Одд.
А я вспоминал, как столкнулся как-то с оборотнями в небольшой деревеньке, название которой уже почти позабыл. Ильмы, кажется, или что-то в этом роде. Не могу сказать, что люблю рассказывать эту историю, но вот на память она приходит регулярно, не испрашивая разрешения…
КРАСНАЯ ШАПОЧКА И СЕРЫЙ ОБОРОТЕНЬ
Хороший лес! Толстые стволы вековых вязов, покрытые кустистыми розеточками лишайника, распростерли руки-ветви с шершавыми темно-зелеными листьями. Дубы – не те раскидистые великаны, что одиноко растут на безлесных всхолмьях, а строгие и подтянутые лесные деревья, – стояли, подобно колоннам заброшенного древнего храма. Их резная листва прихотливо переплеталась в кружевной полог и пропускала только редкие лучики света, осторожно шарившие в сумраке по лесной подстилке. В прорехах на месте старых отвалившихся сучьев бесценными изделиями из тончайшего фарфора поднимались белые, словно светящиеся изнутри грибы – одна из разновидностей мухоморов, – божественно красивые и смертельно ядовитые. Неглубокий лог зарос частым грабинником: здесь ветви свивались уже совсем непроницаемым пологом, становившимся по ночам пристанищем упитанных серых сонь. В целом лес казался мрачным, но не таким, как старый ельник или пихтач, которые подобны суровому магу-некроманту, нет. Этот лес скорее напоминал какого-нибудь седобородого старика волхва – ворчливого, но доброго в глубине души.
Я был голоден. И больше всего мне сейчас хотелось не каких-нибудь позавчерашних бутербродов (это оставим на крайний случай), а большого куска жареного мяса. Мясо же, начисто игнорируя мои желания, продолжало бегать, прыгать и щипать траву, совершенно не намереваясь превратиться в жаркое. При этом потенциального жаркого было полно: едучи верхом, я за последние полчаса спугнул двух косуль и оленя.
Спешившись, я не торопясь разделся и сложил одежду в переметную суму. Аконит покосился на меня, но остался стоять – к перевоплощениям хозяина он относился совершенно спокойно. Хороший у меня конь, злой и послушный одновременно. Благодаря своей караковой масти и короткому хвосту он немного похож на огромную сторожевую собаку. И кусается, в случае чего, не хуже любого кобеля. Я потрепал его по шее. Аконит переступил ногами и фыркнул, – дескать, все под контролем, хозяин.
…На меня нахлынул совсем иной мир – в первую очередь мир запахов. Человек, даже самый одаренный по части обоняния, не почувствует и пятой части тонких (совершенно необязательно – приятных), пронизывающих мир ароматов, доступных нюху самого бездарного пса. Я смог различить запахи липы и дуба, запахи осоки и лисохвоста. Мне стали заметны пути перемещения лесных обитателей: вот тут вчера, ближе к вечеру, пробежал заяц; здесь прошла по стволу вяза белка (похоже, с детенышем в зубах); а на этом месте, поспешно собирая корм, метались мыши, почуявшие приближающегося к ним горностая. Я опустил нос к самой земле и ощутил, как прошел в почве крупный червь – потревоженная земля отозвалась изменением запаха; как где-то под тонким слоем перегноя разлагается, возвращая долг лесу, некий маленький зверек – разлагается давно, превратившись уже просто в комочек костей и земли.
Ну и главное, ради чего я вообще затеял трансформацию, – это еда. В лесу мне было проще добыть пропитание, находясь в звериной, а не в человеческой ипостаси. Я внимательно принюхался и осмотрелся, почти сразу же почуяв самую удачную добычу. Судя по всему, группа ланей паслась на небольшой полянке неподалеку, и с одной стороны их к тому же подпирал грабинник, в который лани не полезут. Говорят, в большинстве мест лань из-за ее глупости поистребили волки. Что ни говори, а волк – действительно санитар леса, выкладывающийся на каждой охоте до предела, а значит, нападающий по мере сил на некрупную или неоправданно медлительную жертву. Взрослый олень одинокому волку не по зубам, разве что добыча уже находится на последнем издыхании, да и я в своем зверином обличье не рискнул бы в одиночку покуситься на здорового рогача. Косули же уйдут, на открытом месте полагаясь на скорость, а в лесу – еще и на маневренность; без загонной охоты волкам с ними не состязаться. А вот лань, с ее привычкой бестолково носиться по зарослям, – это то, что надо. Волки либо вымотают ее до бессознательного состояния, либо она сама свернет себе шею.
…Убитую лань – молоденького самца, сломавшего себе ногу на второй минуте погони, есть в сыром виде я все-таки не стал. Иногда, конечно, приходится утолять голод и сырым мясом, но все же я человек, со своими человеческими предрассудками и привычками. Поэтому я, перекинувшись, развел костерок неподалеку от тропинки и с удовольствием стал обжаривать над ним свежий сочный ломоть ланьего окорока, наблюдая, как мясо покрывается тонкой золотистой корочкой, и вдыхая вызывающий слюноотделение аромат. В отличие от любого хищника, я предпочитаю хорошо прожаренное мясо (и вкуснее и меньше шансов гадость какую-нибудь подцепить), да к тому же с солью и с перцем.
Две сороки, усевшись на ветку вяза, неодобрительно сверлили меня черными глазами. Эти достойные птицы, увидев задравшего добычу хищника, собирались присоединиться к пиршеству, и вдруг – на тебе! Хищник превратился в человека и, вместо того, чтобы разорвать лань, вывалив на землю ее вкусные потроха, нажраться и уйти в кусты для послеобеденного отдыха, придумал портить мясо жаркой! Подергивая длинными блестящими хвостами, белобоки скакали по веткам, громким треском сообщая всему лесу о моем коварстве. Но, несмотря на это, путница, вышедшая из-за поворота тропки, заметила меня, только подойдя почти вплотную.
– Ой! – самая естественная реакция на неожиданную встречу. Я вежливо кивнул в знак приветствия. Молодая девушка, девчонка еще совсем, лет пятнадцати-шестнадцати. Куртка – старая, видавшая виды, штаны и сапоги – тоже не первой молодости. В руке у нее была корзинка с какой-то снедью.
– Присаживайтесь, юная дева, – предложив я, продолжая жевать и указывая на бревнышко рядом с костром куском жареной оленины на обструганной палочке.
– Здравствуйте, – девушка тоже решила проявить вежливость. – Спасибо, – это уже за предложение присесть.
– Мясо жареное будешь? – поинтересовался я. – Больше все равно ничего нет.
Девушка покосилась на лань, наверняка заметив, что животное удушили зубами.
