Слезы на камнях - Суренова Юлиана (читать книги онлайн без .TXT) 📗
– Атен, но с нами и без того уже столько всего случилось, что хватило не на одну легенду, и уж конечно не на одну жизнь…
– Все так, Лис, все так. Но раз бог солнца не покидает караван, значит…
– Почему должно случиться обязательно что-то плохое? И почему именно сейчас? С чего ты взял, что именно сейчас закончилась пора покоя, что пришло время событий?
– Потому что они уже начали происходить.
– Ты ошибаешься: пока еще ничего не случилось.
– Это ты ошибаешься!
– Я чего-то не знаю?
– Знаешь. Просто не замечаешь.
– Да?
– Волки. Они ушли из каравана.
– Таково было их желание. Ты сам говорил, что бог солнца оставил за ними право самим выбирать: остаться с нами или уйти…
– Но это случилось. А на нашей дороге события – как снежинки: вслед за одной летит множество других.
– Вот что, Атен, – хмуро исподлобья глянув на него, проговорил Лис, – давай не будем приманивать беду мрачными речами, словно хищных зверей кусками кровавого мяса во время охоты.
– От того, говорим мы об этом или молчим, ничего не изменится.
– Ступай отдыхать. Пусть сон развеет твои мрачные мысли. И, может быть, ты увидишь, что небо ясное, а не затянуто облаками, как тебе кажется.
– Но…
– Ступай. Так будет лучше.
– А если что-то случится уже в эту ночь?
– Что ж… Ты предупредил меня. Я буду внимателен.
– Но…
– Право же, будучи здесь, рядом со мной, ты только отвлекаешь мое внимание. А если ты не отдохнешь, то будешь идти в полудреме и в свой дозор.
– Ладно, Лис, – кивнул Атен, с неохотой соглашаясь с правотой помощника. И, все же… Он чувствовал себя неуютно, был раздражен тем ощущением собственной ненужности, которое острыми льдинками впилось в самое сердце, в одно и то же мгновение и раня, и замораживая.
Хозяин каравана вздохнул, еще раз огляделся вокруг, ища не столько подтверждения своих предчувствий, сколько выход для накопившегося в его душе стремления позаботиться о ком-нибудь. Но не было ничего и никого, на чем останавливался бы взгляд. Тогда, наконец, он повернулся и медленно, поддевая носками хлопья легкого рассыпчатого снега, зашагал к своей повозке.
Губ Атена коснулась улыбка: "Пусть караван и не нуждается сейчас в моем внимании, но в нем есть существо за которым нужен глаз да глаз всегда. И в покое даже больше, чем в опасности".
Повозка медленно, не спеша, напоминая человека, задумавшегося о своем настолько глубоко, что он перестал замечать что-либо вокруг, скользила по бескрайней глади белой пустыни, чуть покачиваясь, поскрипывая, будто вздыхая…
Мати сидела на месте возницы, однако же, при этом, не обращала никакого внимания на впряженных в повозку оленей. Ее глаза были печальны, в душе царило то неуловимое чувство, природу которого она сама еще не научилась распознавать.
Несколько мгновений Атен молчал, глядя на дочь, не то любуясь, не то стремясь заглянуть в сердце своей девочки, прочесть те мысли, которые тревожили ее душу.
Однако уже минули те времена, когда все они, открытые взору, читались на губах, подрагивавших, сдерживая рвавшиеся наружу рыдания, растянутых в улыбке радости, или искривленных обидой. Теперь уста девушки – тонкие, неподвижные – были немы, скрывая тайны.
– О чем задумалась, дочка? – спустя несколько мгновений, жалея о минувшем времени безграничной доверчивости, свойственной лишь маленькому ребенку, спросил хозяин каравана.
Но девушка продолжала молчать, не видя и не слыша его.
– Мати!
Та вздрогнула, словно внезапно очнувшись ото сна, взглянула на отца. В ее глазах отстраненное безразличие медленно сменилось пусть не вниманием, но хотя бы его тенью.
– Что, пап?
– Тебе грустно?
– Да так… – пожав плечами, девушка вздохнула. Она сама не знала. Возможно, это действительно была грусть, а, может быть, тоска: по ближнему и, вместе с тем, чему-то столь бесконечно далекому, до чего повозка каравана не доберется никогда, словно до звезд в небе или солнечного диска…
Сперва она просто не замечала той странной задумчивости, которая последнее время все чаще и чаще накатывала на нее снежными волнами, погружая в неведомые, не имевшие ни облика, ни сознания края, где время изменяло ход, растягивая мгновения на дни и сжимая недели в краткий миг заката. Потом разглядела ее в своем отражении в удивленных глаз тех, кто видел ее такой – отрешенной, словно пустыня. Но не испугалась – нет, приняла как часть себя, своей особенной судьбы, бравшей начало не в городе, как у всех других, а где-то среди завьюженной бесконечности владений госпожи Айи. А затем… Затем она не просто научилась предчувствовать приход того, что называла задумчивостью, но стала с нетерпением ждать прихода этого чувства, ища сладкое забвение в покое, который мог дать лишь оно.
Вокруг могло происходить все, что угодно: сверкать ярким пламенем небесной лампады день или зевать сонная ночь, звенеть мороз или петь свою протяжную песню метель,- ничто не могло нарушить этой задумчивости, когда все окружавшее, казалось, лишь усиливало ее. Но любая даже самая незаметная перемена, случайно услышанное или сорвавшееся с губ слово легко прогоняло его, как всякий раз казалось – навсегда.
Так случилось и на этот раз. Мати вздохнула, подвинулась, освобождая отцу место на скамье возницы, кивком головы позвала его к себе:
– Садись. Поговори со мной.
– О чем?
– О чем-нибудь, – задумчивость ушла и одиночество вновь стало в тягость.
– Хорошо. Только… – Атен зябко поежилась, ощутив морозное дыхание снежной пустыни. – Дочка, пойдем-ка лучше в повозку, – попросил он. – Ночь близка.
Холодает.
Мати с долей сожаления взглянула вокруг. Она не чувствовала холода, когда магический талисман неизменно согревал ее, даря свое тепло. И ей не хотелось никуда уходить, по доброй воле отказываясь от бескрайнего, восхитительно прекрасного чуда лишь ради того, чтобы заточить себя в маленьком мирке затхлого полутемного чрева повозки.
Однако…
– Ладно, – кивнула она.
– Но если тебе здесь больше нравится, – заметив, что девушка опустила голову, чтобы скрыть готовый сорваться с губ вздох, поспешил переменить решение караванщик, – поговорим тут, – и он, кряхтя, забрался наверх, на место возницы.
– А ты не замерзнешь? – ее глаза, глядевшие на отца. В них перемешались радость и сожаление, забота о другом и желание сделать так, как хотелось ей самой.
– Нет, конечно нет, – улыбнулся караванщик, по лицу которого множеством тропок разбежались морщины. – Меня беспокоишь ты.
Это было чистой правдой. Его действительно очень беспокоило происходившее с дочерью. С недавних пор та очень изменилась. И дело было не во внешних переменах, которые медленно, но верно превращали маленького неказистого птенца в прекрасную птицу. Эта перемена лишь тешила взгляд, радовала душу, которая вновь и вновь вспоминала будущее, открывшееся ему не то во сне, не то в предвидении, и искала пусть пока еще робкие, но столь желанные следы в настоящем.
Его беспокоило другое: Мати менялась и внутренне.
Где, в каких далях времени осталась веселая, вечно улыбавшаяся шумная девчонка, которую интересовало, увлекало, манило за собой буквально все? Откуда взялась эта задумчивость, за которой отец порою замечал тени безразличия? Ее отрешенность… Иногда Атену казалось, что он теряет дочь, что она отдаляется, и не только от него, но и от всех остальных.
– Мы подходим к городу, – внимательно глядя на девушку, стремясь не пропустить ее реакцию на это известие, проговорил он.
Мати продолжала молчать. Черты ее лица не выражали ни радости, ни печали, только одно безразличие, словно ей было все равно, куда идти, лишь бы никто не трогал ее, не отвлекал от мыслей неведомо о чем.
– Дочка… – он не знал, что сказать, как вывести девушку из того состояния, в которое она с каждым днем все сильнее и сильнее погружалась, замерзая – не телом, но душой, сердцем. – Я сейчас проходил мимо повозки Шамаша. Полог был неплотно задернут, и я слышал Его голос. Он рассказывает младшим легенды. Ты не хотела бы…
