Время перемен. Лабиринт Безумия (СИ) - Лисина Александра (читать полную версию книги .txt) 📗
Но теперь почему-то передумала.
Таррэн медленно протянул руку и осторожно коснулся пальцами ее щеки. Невольно задержал дыхание, когда по жилам пронесся знакомый Огонь, слегка напрягся, подметив сорвавшиеся с ладоней алые искры, но Белка не отстранилась и не испугалась. Казалось, обжигающей магии даже не заметила. Только тихонько вздохнула и странно взглянула — долгим, непонятным, пристальным взглядом, от которого у него знакомо екнуло сердце. Но было в этом взгляде что-то такое, отчего Таррэн неожиданно решился: отчаянно рискуя, осторожно посмотрел внутренним зрением. Сперва на нее, затем на себя. И мгновенно увидел то, о чем она пыталась сейчас сказать — тонкие, полупрозрачные, почти незаметные ниточки истинного Единения, протянувшиеся между ними в обе стороны. Те самые узы, которые связали их несколько недель назад. Прочные кровные узы, половина которых была активна и слегка напряжена, а вторая часть… была до сих пор не востребована.
И Белка уже устала ждать, когда он прозреет.
Эльф бережно подобрал мягкую ленточку и неверяще сжал, теряясь в догадках и не смея даже надеяться. Но когда по ней вдруг хлынули чужие эмоции и старательно укрываемые чувства, вздрогнул всем телом и пораженно уставился на разом смутившуюся Гончую. Она ничего не скрывала, не прятала больше и не пыталась ввести его в заблуждение. Все было просто и открыто, как никогда. Так, как она никогда не позволяла себе прежде. Ни с кем, нигде, ни один миг. А теперь с легкостью признавалась, что действительно читала его каждый день. Действительно слушала и беззвучно комментировала все, что удалось узнать. Действительно чувствовала его все это время и даже сперва порывалась использовать. Целый план уже придумала, который собиралась осуществить, едва необходимость в тайне исчезнет! А потом услышала то, что не следовало, и… задумалась.
«Лучшего друга следует знать хорошо, а врага — как себя самого», — сказал когда-то славный король Миррд, вернувшись из того, самого первого Похода, и Белка была с ним полностью согласна. Ради этого она рискнула приблизиться к ненавистному Темному так близко, как никогда раньше. Ради этого же не стала обрывать нечаянно образовавшиеся узы, хотя могла бы. Ради этого терпеливо выслушивала его смятенные мысли, присматривалась и даже принюхивалась. А затем, раз за разом не находя сходства между братьями, впадала во все большее недоумение. Разумеется, она знала о заключенной в их перстнях силе. Знала, что только с его помощью Таррэн мог избежать действия рун Подчинения. Отлично понимала, что он был чуть не единственным в целом свете, кто мог безбоязненно ее коснуться, кто мог претендовать на ее благосклонность без страха превратиться в послушную марионетку; знала, что Талларен специально изменил ее таким образом — для себя, для своих планов, и теперь ее рок быть предназначенной именно Темному. Такому же, как несостоявшийся Владыка Темного Леса. Как его сыновья-маги. Оба. Темные эльфы. Их всего только трое и было — тех, кто способен противостоять ее чарам: сам Талларен Илле Л'аэртэ, его отец и младший брат, которого вот уже два века считали пропавшим без вести. Но одного она убила двадцать лет назад, второго не желала видеть по определению, а третий… третий оказался под самым боком, но его нельзя было и пальцем тронуть.
И это приводило ее в бешенство. Это сводило с ума, несказанно злило и вынуждало рычать даже тогда, когда видимой причины на то не было. Это заставляло держаться от него на расстоянии, не смотря даже на соблазн использовать ТЕ САМЫЕ руны и вынудить его подчиниться. Но сперва она была слишком взбешена для этого, а потом… потом просто не смогла. И когда появилась крохотная возможность исполнить страшную месть, почему-то не сделала этого — заставила остроухого отвернуться. Конечно, грубо, жестоко, но зато правдоподобно. А если и вынудила его тогда издать полубезумный вопль, то лишь для того, чтобы Танарис поверил в жуткую смерть ненавистного врага. А потом, пока оглушенный эльф приходил себя, она безжалостно перерубила проклятую эльфийскую розу, что так мучила его и резала кожу по-живому, с закушенной губой сорвала с истерзанной груди ненавистные плети и с яростью отбросила прочь. Те самые плети, от одного вида которых слезы наворачивались на глаза, да, слава богам, их она тогда сумела скрыть, хоть и слышала его боль до самого последнего мига. А еще — отчаянно за него боялась, безумно страшилась потерять. И все те долгие минуты, что умело отвлекала внимание Танариса, неистово молилась про себя, чтобы наглый ушастый нелюдь… ЕЕ верный, преданный, но измученный до предела нелюдь… чтобы он все-таки услышал, как-нибудь выжил и успел поправиться до того, как она сама истечет кровью. Просто хотела дождаться и хотя бы еще один раз взглянуть на непонятливого остроухого, который неожиданно стал ей так дорог.
Таррэн ошеломленно выдохнул и открыл глаза, но она и сейчас не опустила взгляда. А смотрела все с той же печалью, будто не знала, чего теперь от него ждать. Все было сделано для того, чтобы он понял. Многое сказано, еще больше показано, о чем-то она стыдливо умолчала, потому что действительно была не слишком готова для таких кардинальных перемен. Не знала, что будет с ними дальше. Отчаянно сомневалась, что поступила правильно, но, не устояв перед его неоправданной откровенностью, все же решилась на настоящее безумие.
И теперь совсем не понимала, что делать.
Эльф слабо улыбнулся, хорошо чувствуя ее переменчивое настроение. Ее страх, подспудное ощущение совершенной и наверняка страшной ошибки, даже ее стремительно растущее желание вскочить и рявкнуть: «пошел вон!!», чтобы избавиться от смущения и непривычных сомнений, которые маленькой Гончей были совсем не свойственны. Он вдруг медленно поднялся, вернулся к дверям, отлично зная, что она в этот момент до крови прикусила губу. Так же медленно закрыл распахнутые створки, задвинул тяжелый засов и бесшумно вернулся. После чего скинул с плеч надоевший плащ, осторожно опустился на прежнее место, бережно приподнял ее бледное лицо кончиками пальцев, и, чувствуя, как меняется мир, неслышно выдохнул:
— Я… люблю тебя, малыш. Давно, очень сильно. Действительно люблю, это правда. Мне больше никто не нужен, и я никого не хочу видеть рядом. Только тебя. Только ты мне нужна. И только тебя я искал все это время. Моя пара…
— Я знаю, — слабо улыбнулась она, неотрывно смотря прямо в зеленые глаза, в которых снова бушевал неистовый Огонь. Но он больше не обжигал, как на Заставе, не ранил и не причинял неудобства. Он только грел и заставлял жмуриться от этого мягкого тепла, как сытую кошку возле зажженного ненастной ночью камина. — Я давно это знаю, глупый.
— Нет, не знаешь, — возразил он. — Если бы я не нашел тебя сегодня, завтра меня бы здесь уже не было. Мы бы разминулись, и это было бы дико обидно, потому что я собирался вернуться так быстро, насколько возможно. Прости, что я уехал, но я надеялся обернуться в Аккмал и обратно, пока ты приходишь в себя и выздоравливаешь. Я подумал: верну Ключи сам, чтобы тебе больше не пришлось оставлять Траш в одиночестве…
Гончая улыбнулась шире.
— А еще ты подумал, что к тому времени я или раздолбаю твой перстень к такой-то матери, или окончательно остыну и не зашибу тебя с ходу, едва увижу.
Таррэн смущенно кивнул и заглянул в лучащиеся удовольствием голубые глаза. Он не все понял, о чем она хотела сказать этой лукавой улыбкой, но вникать не стал — ее близость и так заставляла терять голову. Хватало и того, что она соглашалась быть рядом, прощала его ошибки, понимала и чувствовала. Того, что давно уже не сердится и только ждет, когда у него хватит духу коснуться ее губ, чтобы затем сойти с ума окончательно и бесповоротно. Однако было еще кое-что, о чем он должен был сказать прямо сейчас. Еще одна правда и тяжкий рок, от которого он думал, что никогда не избавится, и уже почти потерял надежду. Последнее проклятие, которое оставил Изиар своим несчастливым потомкам. То, о котором она должна была знать с самого начала.
