Толкователи (сборник) - Ле Гуин Урсула Кребер (книги хорошего качества .TXT) 📗
— Здесь это невозможно! — вскричала она с таким отчаянием, что горло у меня перехватило и я сама чуть не заплакала.
— Может быть, когда откроются школы, и тут появятся люди из города, тогда. — Все, что я могла предложить ей — да и себе тоже — это надеяться. — Если в нынешнем году будет хороший урожай, мы получим наши деньги и сможем сесть на поезд.
Нам в самом деле оставалось только надеяться. Проблема заключалась в том, что деньги хранились у вождя и его команды, в каменной хижине, которую те называли Банком Хагайота. У каждого из нас имелся счет, и Главный банкир аккуратно вел их реестр. Но ни женщины, ни дети не имели права снимать деньги со своего счета. Взамен мы получали нечто вроде расписок — глиняные черепки с вьщавленным росчерком Главного банкира, и с их помощью могли приобретать изделия, изготовлением которых занимались деревенские: одежду, сандалии, инструменты, бусы, рисовое пиво. Нам говорили, что наши деньги находятся в безопасности. Я вспоминала хромого старика из Шомеке, который, подпрыгивая от счастья, кричал:
«Господи, деньги в банке! Деньги в банке!»
Еще до нашего появления деревенские женщины возмущались существующей системой. Теперь к ним прибавились еще девять женщин.
Как-то вечером я спросила свою подругу Сеуги, волосы которой были такими же светлыми, как и кожа:
— Ты знаешь, что произошло в том месте, которое называлось Надами?
— Да, — ответила она. — Женщины распахнули двери к свободе. Они поднялись против надсмотрщиков, и вслед за ними восстали и мужчины. Но им было нужно оружие. И тогда одна женщина прокралась ночью к сейфу хозяина и украла ключи, которыми открыла арсенал, где надсмотрщики хранили ружья и патроны. Вооружившись, рабы свергли власть корпораций и объявили поселение Надами свободным.
— Эту историю рассказывают и на Уэреле, — сказала я. — Даже там женщины вспоминают Надами, где их сестры начали дело Освобождения. Говорят о ней и мужчины. А тут мужчины рассказывают о Надами? Известна ли им эта история?
Сеуги и другие женщины закивали.
— Если одна женщина освободила мужчин Надами, — сказал я, — то, может быть, все женщины Хагайота сумеют добраться до своих денег?
Сеуги засмеялась и подозвала группу бабушек:
— Послушайте, что рассказывает Ракам! Вы только послушайте ее!
После долгих разговоров, которые длились днями и неделями, была организована делегация из тридцати женщин. Мы пересекли мостик над рвом, за которым находилась мужская территория, и почтительно попросили встречи с вождем. Нашей основной целью было воззвать к совести мужчин, заставить их устыдиться. Речь держали Сеуги и другие женщины деревни, потому что они знали, как далеко можно зайти, стыдя мужчин, и в то же время не разгневать их. Слушая их, я видела, что гордость говорит с гордостью и обе стороны полны чувства собственного достоинства. В первый раз после прибытия на Йеове я почувствовала, что стала своей среди этих женщин, что их гордость и достоинство стали моими.
Дела в деревне вершились медленно. Но к следующему урожаю женщины Хагайота получили наличными из банка заработанную ими долю.
— Теперь дело за правом голоса, — сказала я Сеуги, потому что в деревне не знали тайного голосования. Даже когда народ принимал Конституцию, вождь лично опрашивал мужчин и заполнял за них бюллетени. Мнением женщин даже не интересовались. Хотя они не скрывали, что хотят принять участие в голосовании.
Но я больше не могла заниматься переустройством жизни Хагайота. Туалтак была серьезно больна и буквально сходила с ума, мечтая вырваться из этих болот и оказаться в городе. Да и я думала о том же. Поэтому, получив свои деньги, мы погрузились на повозку, запряженную волами, и Сеуги вместе с другими женщинами доставили нас на станцию. Увидев приближающийся состав, мы подняли флажок, и поезд остановился.
Через несколько часов длинный состав с болотным рисом, который везли на мельницы Йотеббера, тронулся в путь. Мы расположились в служебном отсеке вместе с командой поезда и несколькими пассажирами, деревенскими мужчинами. Я предусмотрительно повесила на пояс большой нож, но никто из наших спутников не проявил неуважения к нам. За пределами своих поселений они были робкими и застенчивыми. Я сидела на верхней полке, наблюдая, как за окном проносятся болота, густо заросшие камышом, домики поселений, раскиданных по берегам широкой реки, и мне хотелось, чтобы поезд никогда не останавливал свой бег.
Подо мной, содрогаясь от приступов кашля, лежала Туалтак. Когда мы прибыли в Йотеббер, она вконец расхворалась, и я решила немедленно доставить ее к врачу. Мужчина из поездной команды любезно растолковал нам, как на общественном транспорте добраться до больницы. И пока наш переполненный автобус, дребезжа рессорами, пробирался сквозь жаркий шумный город, я тем не менее испытывала радость. И ничего не могла с этим поделать.
В больнице от нас потребовали предъявить регистрационные документы, полагающиеся всем гражданам.
Но я никогда о них не слышала. Позже выяснилось, что наши документы были переданы вождю Хагайота, который держал их при себе, как и бумаги «своих» женщин. Но тогда я лишь изумленно смотрела на окружающих и повторяла:
— Я ничего не знаю о регистрационных документах.
И вдруг я услышала, как одна из женщин за конторкой сказала напарнице:
— Господи, ну можно ли быть такой грязной? Я понимала, что, чумазые и усталые, мы производили неприятное впечатление. И знала, что кажусь невежественной дурочкой. Но, услышав слово «грязный», я ощутила, как во мне проснулась гордость и чувство собственного достоинства. Порывшись в сумке, я вытащила документ, даровавший мне свободу, — ветхую перепачканную бумажонку, исписанную почерком Эрода.
— Вот мои документы! — крикнула я, отчего женщина подпрыгнула и повернулась ко мне. — На них кровь моей матери и бабушки. Моя подруга больна. Ей нужна помощь. Отведите нас к врачу!
Из коридора вышла худенькая миниатюрная женщина.
— Идите за мной, — сказала она. Одна из регистраторш открыла было рот, собираясь возразить, но маленькая женщина лишь посмотрела на нее, и возражений не последовало.
Мы направились в приемную.
— Я доктор Йерон, — отрекомендовалась маленькая женщина. И тут же добавила: — Но здесь работаю медсестрой. А вообще-то я врач. А вы, вы прибыли из Старого Мира? Из Уэрела? Присядьте-ка вот здесь, дети. Как долго вы находитесь здесь?
Через четверть часа доктор Йерон поставила Туалтак диагноз и определила ее в палату, где больной предстояло отдыхать и проходить обследование. Потом она выслушала мой рассказ и, прощаясь, вручила мне записку к своей подруге, которая могла помочь мне найти жилье и работу.
— Преподавание! — сказала доктор Йерон. — Учитель! О, женщина, ты явилась, как дождь небесный на иссохшую землю!
И действительно, первая же школа, в которую я обратилась, сразу изъявила желание взять меня на работу и предоставила право преподавать все, что я сочту нужным. Поскольку я имела дело с капиталистами, то зашла в другую школу, узнать, не будут ли там платить мне больше. Но в конце концов вернулась в первую. Мне понравились ее люди.
До войны за Освобождение города на Йеове давали пристанище «имуществу» корпорации, которое приобретало временное право на свободу; у них были свои больницы и школы с массой образовательных программ. В Старой столице имелся даже университет для «имущества». Корпорации, конечно, наблюдали за процессом обучения, подвергали цензуре содержание лекций и печатных трудов, стараясь, чтобы все служило единой цели — увеличению их доходов. Но в пределах этих узких рамок можно было пользоваться имеющейся информацией, как заблагорассудится.
Горожане Йеове очень высоко ценили образование. В течение долгой тридцатилетней войны система сбора и передачи знаний была практически уничтожена. Выросло целое поколение, умеющее только нападать и отступать, знающее только болезни и несчастья.
— Наши дети растут неграмотными и невежественными, — как-то раз сказал мне директор школы. — Стоит ли удивляться, что люди с плантаций заняли места, оставленные надсмотрщиками корпораций? Кто остановил бы их?
