Вечный колокол - Денисова Ольга (электронные книги бесплатно TXT) 📗

Свиблов на этот раз тоже повел себя иначе и начал разговор по-отечески.

— Я пришел не ссориться, а мириться, — сказал он, присаживаясь напротив князя, — довольно мы играли во врагов. Не то время, чтоб делить власть. Я рад, что на нашей стороне переговоры ведет Воецкий-Караваев. Хоть он и был мне соперником на вече, я ценю его способности.

Волот сдержано кивнул.

— Война затягивается, князь. Нам надо искать союзы, сильные союзы. Далеко не всем нравится Великое княжество Литовское, занимающее пол-Европы. И главный его противник — польский король. Воецкий-Караваев завтра выезжает в Польшу. Мне пока не хочется выносить этот вопрос в думу, я сначала хотел поговорить с тобой. Я знаю, сейчас ты с негодованием отвергнешь мое предложение, но пройдет время, и ты посмотришь на него совсем по-другому. Ты знаешь, что христиане делятся на католиков и ортодоксов?

— Я слышал об этом, — устало ответил Волот.

— Католики подчиняются папе Римскому, а ортодоксы не подчиняются никому, это самостоятельные церкви. Пока не пал Царьград, они зависели от него, но, скорей, духовно. Римские понтифики уже полвека хотят прибрать ортодоксов к рукам, но теперь им мешает Османская империя, под ее владычеством находятся все государства, которые раньше исповедовали ортодоксальное христианство. Русь — огромная страна. Если она сейчас примет католичество, то встанет в один ряд с Польшей и Литвой, не более. Но если мы примем веру ортодоксов, это выделит нас, и, как ни странно, противопоставит, скорей, Османской империи, чем католической Европе. Папа Римский захочет союза с нами, в надежде на последующее объединение церквей, но власти над нами не получит. Этот союз даст ему и еще одно преимущество — он сможет открыто выступать против турок, основываясь на нем. Война за земли превратится в войну за христианскую веру против мусульманской. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— И не хочу понимать.

— Дослушай до конца. Конечно, папская власть не простирается до бесконечности, но союз Литвы и Османской империи папа в состоянии разрушить, если захочет выступить на нашей стороне. Он имеет влияние на Ливонский орден. Польша поддержит его и, соответственно, нас. И при этом мы ничего не теряем, напротив, выходим в Европу не как варвары, а как преемники Царьграда.

— Ты говоришь о предательстве богов, и считаешь, что мы ничего не теряем? — Волот сжал губы.

— Богам нет до нас никакого дела, мальчик. Ты думаешь, я не знаю, о чем ты мечтаешь по ночам? Ты не только хочешь дорасти до своего отца, ты хочешь превзойти его. Ты надеешься стать самодержцем, подобно римским императорам, или я не прав?

— Не твое дело, о чем я мечтаю по ночам, — вспыхнул Волот и приподнялся — от гнева распирающее грудь нечто снова засвербело внутри, и заныли суставы.

— А я, представь, согласен с тобой, хотя должен всячески сопротивляться твоему стремлению. Русь сможет объединить император, а не воевода. И твой отец добился бы единовластия, если бы прожил еще десяток-другой лет. Он не учел только одного: инструмент для этого существует уже целое тысячелетие. Католическая вера стоит на непогрешимости папы, ортодоксальная — на непогрешимости имперской власти. Именно поэтому тебе надо выбирать последнюю.

— Да тебе нет до Руси никакого дела! — презрительно выплюнул Волот, — тебя не волнует ничего, кроме серебра в сундуках!

— Может быть я и мерзавец, — улыбнулся Свиблов, — но, поверь, и в жизни, и в государственном устройстве, и во внешних сношениях я разбираюсь лучше тебя, князь. И могу сказать тебе — чтоб вершить людские судьбы, нельзя не быть мерзавцем. Ты поймешь это когда-нибудь. Главное, чтоб не было поздно.

Волот, который теперь виделся с доктором Велезаром каждый день, расспросил того вечером: и о католиках и ортодоксах, и о римском понтифике, и о том, должен ли человек, повелевающий чужими судьбами, обязательно быть мерзавцем.

— Знаешь, я бы не стал называть это таким откровенно недоброжелательным словом, — ответил князю доктор, — но могу подтвердить однозначно — люди, имеющие власть, отличаются от остальных. И остальным это отличие может показаться порочностью. На самом же деле — это здравый смысл, поднятый над нравственностью, отрицающий нравственность как ценность. Я бы не стал осуждать этих людей, ибо, подняв нравственность над здравым смыслом, они бы не смогли управлять народами. Я не говорю о тех, кто бессовестно набивает брюхо за счет казны, кто жиреет на чужой нищете, кто купается в золоте и предается порокам лишь на том основании, что добрался до вершины, пусть и очень высокой. Для этих людей власть — средство, а не цель. Я говорю о властителях, которые не искали выгоды, которые стремились к чистой власти. Царь Александр — вечный и незабываемый пример такого стремления. Я бы причислил к ним Олега Вещего, возможно, князя Святослава Игоревича. И, пожалуй, твоего отца.

— Ты хочешь сказать, мой отец ставил здравый смысл выше нравственности?

— Разумеется.

— Но люди любили его… Если бы он был таким уж безнравственным, разве бы вече посадило его на княжение?

— Я не говорил, что эти люди безнравственны, мой друг. Твой отец прекрасно понимал, что нуждается в любви новгородцев, и он завоевал эту любовь, так же как завоевывал вражеские крепости. Но когда властителю не нужна любовь народа, он не станет тратить силы на ее завоевание, как ты сейчас не станешь тратить силы на завоевание Выборга, у тебя есть задачи более насущные. Властителю позволительно быть тираном, если от этого не пошатнется его власть. И даже больше, часто именно тирания ведет государство к расцвету.

— И ты считаешь, что предательство своих богов можно оправдать здравым смыслом? — удивился Волот.

— Я никак не считаю, мой мальчик. Я же не властитель, я всего лишь врач, — рассмеялся доктор, — но, наверное, император Феодосий [18] тоже когда-то предал своих богов в обмен на сильное единое государство. Был ли он прав — судить не мне, но, возможно, тебе.

Нового главного дознавателя в Городище привел Воецкий-Караваев. Это был темноволосый смуглый человек с нескладным лицом, носом уточкой и чуть припухшими темными глазами — очень внимательными и редко мигающими. Звали его Борута Боруславич Темный, он родился в Нижнем Новгороде, но всю жизнь прожил в Ладоге. Он был немного моложе Вернигоры, но выглядел человеком без возраста — Волот не мог представить его ребенком.

Сначала Темный не очень понравился князю — в его внешнем облике было что-то отталкивающее, неприятное. Такие люди обычно нравятся женщинам, как объяснил доктор Велезар, но вызывают раздражение у мужчин. Однако, поговорив с ним наедине, Волот убедился — Борута Боруславич будет хорошим главным дознавателем. И первый же суд, где тот мастерски разделался с Чернотой Свибловым, это подтвердил.

В отличие от Вернигоры, Темный никогда не говорил о высоких сущностях, и напрочь отмел рассуждения Волота о Иессее, мороке, чужаках в Новгороде. Зато очень быстро разобрался с убийством Смеяна Тушича и доказал, что тот был убит немецким купцом по приказу магистра Ливонского ордена — его посчитали чересчур умелым миротворцем, способным заключить любой союз и помешать готовящейся войне. Письма купца обнаружились после того, как тот был отправлен под лед Великой реки, и чудом не сгорели при пожаре в Завеличье.

Со смертью Белояра Темному пришлось повозиться дольше, но, как он говорил, нет таких тайн, которые бы не всплывали наружу, и вскоре выяснилось, что волхва убил татарин, сын убитого накануне ночью посла — мстил новгородцам за отца, а Белояру — за лживое гаданье в Городище. Узнать это оказалось несложно — вернувшись в Казань, убийца хвастал об этом на каждом углу, и слухи просочились оттуда до новгородского войска.

Волот не мог не поразиться легкости, с которой новый главный дознаватель справлялся с тем, что у Вернигоры отнимало месяцы безуспешной работы. Может быть, Вернигора просто не там искал? Внимательные глаза Темного словно видели насквозь: людей, бумаги, события.