Пенталогия «Хвак» - Санчес О. "О'Санчес" (читать лучшие читаемые книги txt) 📗
— То самое, что мы с женой и хотели, Ваше Величество! Веттори!
— Веттори? Хорошее, мягкое имя. Как подрастет — скажи ему, что одна старая женщина лично держала в руках сердечный его амулет и попыталась передать через него тепло собственного сердца. И что эта старая женщина не оставляет надежды увидеть малыша и, быть может даже, если позволят боги, сумеет придумать ему прозвище…
— Ваше Величество, государыня-матушка!
— Хогги, ах, Хогги! Я люблю, когда ты меня так называешь, и отец твой так же называл… — К императрице опять подскочила фрейлина с утирочным полотном на подносе. — Да… Ах, как я надеялась выдать за тебя одну из своих внучек… Нескольких лет не хватило. А фрейлины? Ты только посмотри, какие у меня фрейлины! Молоденькие, благонравные… А вот эта новенькая — Уфани, графиня Уфани Гупи, еще и предерзкая на язычок!
— Виновата, Ваше Величество!
— Не винись, я же тебя не ругаю. Но — отойди, будь добра, на четыре полных шага… И остальных стрекозок уведи с собою на ту же дистанцию. И еще на два полных шага, сударыни, ибо мне весьма необходимо посекретничать с молодым человеком. И можете не посылать ему чарующие, многообещающие, робкие, убийственные, томные и иные взгляды, сиречь капканы: его светлость женат… и, кажется… счастливо женат?
— Да, Ваше Величество, истинно так.
— Именно! А мой старший дуралей только и знает, что юбки обдирать. Поговаривают, до простолюдинок уже добрался. Мой-то, ящер старый, хотя бы приличия соблюдал во время оно, честь мою берег, а этот… Впрочем, ее высочество сама виновата, я просто в этом уверена. Кто бы там ни был — а мало ему вчера тумаков насовали… Сударыни, и еще на два полных шага отступите! Вот, там и стойте возле стеночки, пока мы с его светлостью перешепчемся.
Государыня поманила дебелой ручкой и сама посунулась к уху почтительно склонившегося к ней маркиза:
— Государь сердит.
— Я не сомневаюсь, Ваше Величество. И Его Величество очень даже можно понять. Увы, моя вина.
— Понять-то понять, да только я с самого утра, как услышала его брань да крики, так сразу же и велела первым делом за тобою послать, а вторым делом в храм нашей Матушки-Земли, чтобы поторопились с оберегом.
— Государыня! Ваше Величество! Вы мне истинно вторая мать, прошу прощения за крайнюю мою дерзость!
— Твоя дерзость мне медом в уши, Солнышко, да только Его Величество очень уж кричал, еще немного — и до пены бы! Много лет я его таким не видела. Ему, видишь ли, нож острый — надо наладить торговые пути с востоком, через это Лу Ин, будь оно неладно! А ему уже в уши напели, что сии безобразия именно в твоем доме случились. Сначала-то он, не разобравшись, бастардика своего, Борази, прямо из постели вынул, стражу за ним прислал, по-строгому, да тот отперся, что, дескать, не при чем. Теперь розыск его к тебе приведет, и лучше будет, думается мне, чтобы ты Его Величеству на глаза не попадался.
— Так, понимаю.
— Домой не заезжай, там тебя уже наверняка ждут, чтобы сцарапать и явить перед Его Величеством. Может быть и меньше в тебе вины, чем ему чудится… Но было бы глупостью хоть в чем-то его убедить, когда он такой. Я и сама его бешенства до смерти боюсь. Наорет, наорет, попереломает мне цветы да мебель, а потом виски чешет — голова у него, видите ли, болит. Еще бы не болела! Шутка ли — такую махину на себе волочь. Он ведь у меня с утра до ночи в этих своих заботах, как колодочный раб какой…
— Это — да, Ваше Величество! Заботам государя не позавидуешь.
— Вот я и говорю: скачи к себе в удел, никуда не заезжая и нигде не останавливаясь. Он знает, что у тебя сейчас самая пора воевать наступит, что на месте ты нужнее, чем у него в темнице. Да и гнев у него повыветрится, немного погодя. Я тут поставила по дворцу людей, чтобы сразу сообщили, если что. Его-то Величество как раз по покоям ходит, ищет, на ком бы сердце сорвать. Я его повадки все наизусть знаю, непременно ко мне явится — и уж что-нибудь расколошматит. С утра все самое важное велела попрятать, да разве от него убережешь…
В боковую дверь покоев неслышно скользнул серенький сморщенный человечек и засеменил к Императрице, успевая кланяться на бегу.
— Идет, государыня-матушка!
— Что, уже сюда?
— Истинно так, всемилостивица наша! Ох, грозен из себя!
— Ну… вот… — Государыня вздохнула. — Беги, Солнышко. Погоди… Дай-ка, я тебя за вихры хоть потреплю, сними берет… Матушке и супруге — улыбку от меня, а малышу — обещание. Пусть только подрастет, да приедет… Ну, беги же, скорее. Не сюда! Вот в эту дверь — и никуда не заходи по пути, не сворачивай!
Немолодой уже человек, в пегой бородке, с седыми волосами до плеч, одетый по-походному, сдал привратному караулу, под расписку, разо?бранный лук и швыряльные ножи, поставил на дворцовую конюшню лошадь и теперь шел через огромный двор во дворец, но не к парадному главному входу, а левее, к одному из служебных. Внезапно двери этого входа распахнулись и из них выскочил молодой человек, изрядного росту, с широченными плечами, щегольски, по-придворному одетый, но со старинным двуручным мечом, укрепленным на старомодной «заспинной» перевязи. И меч, и даже черты лица молодого человека, видимо, показались седому путнику знакомыми, так как он обернулся ему вослед и озадаченно хмыкнул. Однако молодой человек, похоже, весьма спешил, он несся через весь двор мощным, даже красивым, но отнюдь не придворным махом, не оглядываясь по сторонам и не оборачиваясь.
Седой путник, едва вступив в пределы Дворца, сразу же расстегнул ворот плаща, сдвинул на затылок дорожную шапку грубой ящерной кожи и неспешно двинулся по анфиладам дворцовых залов, не затрудняясь, не спрашивая ни о чем многочисленных дворцовых стражников и слуг.
Но бухнула резко дверь, потом другая, поближе, послышалась громкая и грубая брань… Слуги и стражники, и даже редкие в этот утренний час придворные вдруг засуетились коротко и бросились врассыпную кто куда. Седой незнакомец, который по всем признакам не относился к числу дворцовых завсегдатаев, тем не менее, проявил сметку и навык мгновенно определяться в незнакомой обстановке: он шагнул в узкий простенок между каменными колоннами, преклонил одно колено и низко опустил голову, на голову же накинул капюшон. Жрец и жрец, который готов молиться при каждом удобном случае. Меч из-под плаща торчит? Так все нынче при мечах, и жрецам в приграничье воевать доводится…
Надвинутый капюшон нисколько не помешал пришельцу во всех подробностях рассмотреть развернувшееся перед ним сражение-преследование, и видно было, что увиденное весьма впечатлило седого незнакомца. Крики и грохот ударов переместились в соседние залы, которые незнакомец уже миновал, а сам он выпрямился, вышел из своего укрытия и вновь распахнул плащ.
— Сударь! Вы позволите вас спросить, сударь?
Юный барон Лади Дабо, только что со смирением прижимавшийся к створке двери, с обратной ее стороны, обрел былую надменность и обернулся на голос весьма и весьма спесиво… Однако золотые шпоры на сапогах седого незнакомца и простая стальная четырехлучевая звезда на скромной нашейной серебряной цепочке, повлияли на барона самым волшебным образом: речь его до краев наполнилась дружелюбной учтивостью.
— Ну конечно, сударь! Слушаю вас!
— Я давно не бывал в столице и многое подзабыл. Но… верна ли моя догадка, что сей зрелый муж, который, подобно разгневанному богу Ларро, только что размахивал здесь жреческим посохом — это Его Величество, наш всемилостивейший император?
— Так точно, сударь, это он и есть.
— Его Величество неплохо сохранился с тех пор, как я имел честь видеть его в последний раз до этого. Но кто же тогда тот молодой человек, которого он так увлеченно и без устали преследовал, охаживая жезлом по… бокам и по плечам? Неужели…
— Именно, сударь! Это его Высочество престолонаследник принц Токугари. Посох же, судя по всему, принадлежал духовнику Ее Величества.
— Да… Время идет, сметая на своем пути всех и вся, но традиции дворца и династии остаются незыблемы! Это, пожалуй, мне нравится.
