Двое на дороге - Щеголев Александр Геннадьевич (книги бесплатно без .txt) 📗
Пузырь выслушал эти никчёмные запоздалые откровения. Затем медленно встал. Призрачно белело его неподвижное лицо.
— Ты извини меня, — сказал Пузырь глухо. — Я не знал.
И побрёл прочь, шатаясь, оскальзываясь, беспрерывно бормоча, будто безумный: «Отец… Всемогущее небо… Отец…» Куда — неясно, ничего не объяснил, просто ушёл, а впрочем Оборвыш и не заметил, что бывший друг оставил его в одиночестве.
Ночь надвигалась неотвратимо. Сейчас приползут присоски, безразлично подумал Оборвыш. Скорее бы! Он сидел на влажном стволе дерева и в муках осознавал, что всё потеряно. Безвозвратно. Дикое слово. Руки и ноги не слушались: были холодны, как ночные страхи. Небылиц больше не существует, — думал он, — и восстановить их будет невозможно. Беда в том, что сочинял он не только сами небылицы, но и фразы, из которых они сложены. Поэтому если и возьмётся Оборвыш их восстанавливать, то придётся ему начинать сначала, и получатся у него совершенно новые истории… О-о, твердь-спасительница, как страдал он над каждым листиком! Как тщательно отбирал слова, как трудился, ни о чём не жалея, целиком отдавшись лихорадочному желанию сказать ещё лучше, ещё красивее, ещё точнее… Всё потеряно. Я себя потерял, понял Оборвыш. Меня больше нет, и это даже хуже, чем умер. Это просто не с чем сравнить.
Присоски так и не приползли: слишком высоко он сидел, на самом верху завала. Проклятым кровопийцам не удалось взобраться туда. Он не спал. Да и как мог он спать, если к нему пришёл отец? Отец бесшумно выплыл из темноты, присел рядом и заговорил. Оборвыш задрожавшим голосом ответил, почему-то разволновавшись, и они провели несколько чудесных минут, беседуя.
— Не плачь, малыш. Откуда в тебе отчаяние и горечь? Ты же достойно встретил испытание!
— Какое испытание, отец?
— Разве ты не понял? Испытание на правду написанных тобой слов.
— Но ведь теперь всё пропало!
— Что ты, мальчик мой! Конечно, нет. Всё только начинается, потому что ты стал совсем взрослым.
— Неужели я работал зря! Мой труд… Мне так холодно, отец, так худо! Неужели зря?
— Тебе виднее, сын. Однако сегодня ты спас человека, и я горжусь тобой.
— А как же твоя мечта? Разве тебе самому не обидно?
— Немного обидно. Но не больше того. Я радуюсь.
— Огни занебесные! Чему ты радуешься?
— Тому, что ты сделал выбор. Тому, что ты повзрослел. Теперь ты подготовлен, Оборвыш, сын изгоя.
— К чему?
— К дороге.
— Отец, а сияние? Опалило оно меня лихо. Я уже чувствую, как что-то нехорошее одолевает моё тело. Боюсь, дорога будет недолгой.
— Людей, которые живут вечно, стихия победить не может. Так что постарайся жить вечно. Постарайся. И не плачь, ладно?
Примерно такой был разговор. Отец высказал удивительные, непонятные мысли, их предстояло хорошенько обдумать, и Оборвыш занялся этим немедленно. Он слегка увлёкся, поэтому, к сожалению, упустил тот момент, когда отец ушёл. Однако, он не очень огорчился. Ему сделалось как-то легче, спокойнее, проще. Оборвыш вдруг начал с наслаждением вспоминать детство, но вокруг клубилась темнота — была повсюду, назойливо ласкала лицо, и ничего больше не оставалось, как раствориться в ней, забыв обо всём начисто.
ШЕСТАЯ:
Когда стало окончательно ясно, что наступило новое утро, когда в потеплевшем воздухе растаял вчерашний бред, когда нестерпимо захотелось что-нибудь сделать с этой звенящей пустотой, заполнившей лес до краев, Оборвыш решил отправиться к дороге.
Зачем — пока не знал. А впрочем, не успел бы осуществить внезапно возникшее желание. Шумно отдуваясь, к нему карабкался Пузырь, как всегда тяжёлый, как всегда бесформенный. Двигался Пузырь быстро, уверенно, неудержимо, и вскоре оказался рядом.
— Хорошо, что ты ещё здесь, — торопливо произнёс он. — Хорошо, что ты ещё не ушёл.
По правде говоря, бывший друг на сей раз не очень-то походил на себя. Глаза его лихорадочно блестели, пальцы сплелись в напряжённый клубок, губы нервно подрагивали, вообще, весь он был каким-то осунувшимся и болезненно возбуждённым. Но самое странное, непривычное, даже пугающее заключалось в том, что Пузырь заметно похудел.
— Что с тобой? — спросил Оборвыш, ощущая беспокойство. — Ты нездоров?
— Я не спал всю ночь, — волнуясь, ответил Пузырь.
— Присоски тебя вчера сильно покусали?
— Да ну, ерунда! Я вот для чего к тебе пришёл…
— Спасибо, что пришёл, — перебил Оборвыш. — Вдвоём легче. Ты ведь товар весь потерял?
— Потерял, — вздохнул Пузырь. — Ничего, переживу… Я хочу отдать тебе бумагу.
— Бумагу? — вскинулся Оборвыш.
— Я немного припрятал из твоего заплечника, пока сидел в яме. На всякий случай, — и он бережно вытащил из-за пазухи смятую пачку.
Руки с трепетом приняли подарок. О-о, Небо! — беспорядочно запрыгало в голове. Неужели что-то сохранилось? Безумная надежда одурманила разум. Его труд, его смысл, его жизнь… Неужели?!
Там были только чистые листы.
— В темноте я ничего не видел, — объяснил Пузырь. — Вытащил, что попалось под руку. А потом забыл тебе отдать. Такая кутерьма была! Ты уж извини.
— Спасибо, — пробормотал Оборвыш, совладав со своим голосом. Разочарование едва не сломило его.
— Это тебе спасибо, — тихо сказал Пузырь. — А мне не надо. Я знаю, что я тварь земляная. Хуже последнего иноверца.
Оборвыш устало улыбнулся:
— Не говори глупости, ты добрый человек.
— Я теперь всё знаю. И про тебя, и про себя, — Пузырь посмотрел наверх, внимательно огляделся по сторонам, привычно почесал живот сквозь грязную рубаху. Смотреть в глаза Оборвышу он избегал. Было видно, как жестоко Пузырь волнуется. Он явно собирался сказать нечто важное. Нечто совершенно необычайное. Поэтому тянул время, не мог решиться.
— Так вот, я не спал всю ночь. Знаешь… кое-что понял. Я понял, что сдохну! Улечу в занебесье, и ничегошеньки от меня не останется, кроме нечистот в придорожном лесу, — он помолчал, собираясь с духом. — Короче, я хотел тебя попросить, Оборвыш. Научи меня грамоте, а?
Творилось что-то неописуемое. Обрушивалась небесная твердь, сияние слепило глаза, вертень крутился в голове. Я всё ещё брежу, догадался Оборвыш. Сейчас ночь, а израненный рассудок не желает с этим примириться.
— Пожалуйста, научи, — говорил Пузырь. — Я понимаю, что бумаги для этого жалко, но можно и палочкой на земле. Я тебе заплачу, отблагодарю! Сейчас, правда, ничего нет, но я найду, где заработать. Я тебя очень прошу…
Оборвыш взял себя в руки. Взглянул в побледневшее лицо бывшего друга и поискал подходящие случаю звуки. Достойных, к сожалению, не нашлось.
— Зачем? — произнёс он хрипло.
— Как это? Вдруг пригодится! Мало ли что бывает… — Пузырь взмок от напряжения. Раздражённо одёрнул прилипшую к телу рубаху. — Не знаю я, зачем!
Отец, закричал Оборвыш. Я не один! Отныне я не один под этой твердью! Не один!
Услышал ли его хоть кто-нибудь?
— Сейчас, — сказал он.
— Чего? — напряжённо спросил Пузырь.
— Сейчас будем записывать небылицу. Посмотришь.
Пузырь вытер лицо.
— По-моему, ты ошибаешься — небылиц не бывает. Так мне кажется.
— Дружище, — нежно ответил Оборвыш, — мы обо всём поговорим. Попозже, ладно?
Он встал и принёс останки заплечника, брошенные стражниками. Оттуда достал чернила и перо. Затем аккуратно расправил спасённую бумагу, поудобнее уселся на стволе дерева, посмотрел на чистый лист, сверкающий безжалостной пустотой.
И неожиданно заплакал.
Не плачь, — просил его отец. — Не плачь, мальчик мой… Но ему не удалось сдержаться. Оставалась ещё в нём нехорошая горечь. Всё-таки оставалась. Никуда она не делась. Никуда.
Это была первая его небылица — САМАЯ ПЕРВАЯ. Именно с неё в те туманные полузабытые годы началась жизнь. Поэтому записать её казалось совершенно необходимым, тем более, что теперь точно так же предстояло начинать жизнь заново. Оборвыш детально помнил сочинённую в далёком детстве историю. Рассказывалось в ней о человеке, который придумывал слова. В мире, где жил человек, слов существовало до обидного мало, и вот он взял себе за труд увеличивать их количество. Был он таким тощим, что люди потешались над ним беспощадно, но он, не обращая ни на кого внимания, делал своё дело, и при этом с каждым новым словом всё более и более худел. Объяснение простое — человек оставлял в придуманных им словах часть себя. Увы, он не умел по другому.
