Имаджика. Примирение - Баркер Клайв (лучшие книги читать онлайн .txt) 📗

— Ну, Босс, — сказал Понедельник. — Мы идем или как?

— А для тебя имеет значение, в какую сторону идти?

— Так уж получилось, что имеет.

— Все еще тоскуешь по Хои-Поллои, а?

— Она мне снится, Босс. Что ты будешь делать — каждую ночь косоглазые барышни.

— Ну что ж, — сказал Миляга. — Раз мы пустились в погоню за снами, то это вполне уважительная причина.

— Да-а?

— Вообще-то говоря, только эта причина и заслуживает внимания.

Он взял у Понедельника бутылку и сделал изрядный глоток.

— Пошли, — сказал Миляга, и они нырнули в туман, побежав по земле, которая размягчалась и становилась ярче с каждым шагом: асфальт превращался в песок, а ночь — в день.

Впереди мелькнули серые силуэты женщин на фоне павлиньего неба, но тут же вновь исчезли из виду. Сверкание дня усиливалось, а вместе с ним рос и возбужденный шум большой толпы. Со всех сторон их обступили покупатели, продавцы, воры, и они едва успели заметить пробиравшихся через толкотню женщин. Они устремились за ними с новой энергией, но люди словно сговорились помешать их продвижению, и через полчаса бесплодного преследования, которое в конце концов привело их обратно к толкучке вокруг туманного облака, они были вынуждены признать, что их перехитрили.

Миляга был раздражен и сердит. Приятное гудение в голове уступило место сильной боли.

— Сбежали, — сказал он. — Давай кончать это дело.

— Эх, ядрена вошь…

— Люди приходят и уходят. Нельзя позволять себе привязываться к кому-нибудь слишком сильно.

— Поздно, Босс, — скорбно сказал Понедельник. — Я уже привязался.

Поджав губы, Миляга покосился на туман. По другую сторону их ожидал промозглый октябрьский холод.

— Знаешь, что я тебе скажу, — произнес он через некоторое время. — пойдем-ка в Ванаэф и попробуем отыскать Тика Ро. Кто знает, может, он сумеет нам помочь.

Понедельник просиял:

— Ты герой, Босс. Веди!

Миляга приподнялся на цыпочки, пытаясь сориентироваться в толпе.

— Беда в том, что я понятия не имею, где этот поганый Ванаэф, — сказал он.

Он схватил за шиворот ближайшего торговца и спросил у него, как добраться до Горы Липпер-Байак. Тот указал им направление, и они стали пробираться к краю рынка. Но там им открылся отнюдь не Ванаэф, а большой город, окруженный крепостной стеной. Улыбка вновь засияла на физиономии Понедельника, и он выдохнул имя, которое он так часто повторял, словно волшебное заклинание.

— Паташока?

— Да.

— Помнишь, мы ее нарисовали на стене?

— Помню.

— А какая она внутри?

Миляга уставился на бутылку у себя в руке, размышляя о том, пройдет ли охватившее его странное возбуждение вместе с головной болью или останется.

— Босс?

— Что?

— Я спрашиваю: какая она внутри?

— Не знаю. Никогда там не был.

— Так пошли туда!

Миляга вручил бутылку Понедельнику и вздохнул. Это был ленивый, легкий вздох, после которого на лице его появилась улыбка.

— Ну что ж, мой друг, — сказал он. — Пожалуй, можно и сходить.

2

Так началось последнее странствие по Имаджике Маэстро Сартори, известного также как Джон Фурия Захария, или Миляга, или Примиритель Доминионов. Собственно говоря, он вовсе не намеревался отправляться в путешествие, но, пообещав Понедельнику, что они найдут девушку его снов, он уже не мог оставить его и возвратиться в Пятый Доминион. Разумеется, поиски они начали с Паташоки, которая процветала благодаря близости нового Примиренного Доминиона, открывшего дополнительные возможности для бизнеса. Почти целый год Милягу не оставляли мысли о том, как же выглядит Паташока, и, наконец-то оказавшись в городе, он, разумеется, не мог не ощутить некоторого разочарования, но беспредельный энтузиазм Понедельника служил ему хорошим напоминанием о том изумлении, которое он испытал, впервые оказавшись в Четвертом Доминионе вместе в Паем.

Не найдя женщин в городе, они отправились в Ванаэф в надежде отыскать Тика Ро. Им сообщили, что он в отлучке, но один обладающий чересчур острым зрением индивидуум заявил, что видел, как две женщины, по описаниям чрезвычайно напоминавшие Юдит и Хои-Поллои, голосовали на Паташокском тракте. Спустя час Понедельник и Миляга были заняты тем же, и погоня началась всерьез.

Для Маэстро это странствие сильно отличалось от предыдущих. В первый раз он путешествовал, не зная, кто он такой, и не будучи в состоянии постичь подлинное значение того, что ему доводится видеть и слышать. Во второй раз он был призраком, который двигался со скоростью мысли от одного члена Синода к другому, и у него не было времени оценить чудеса, мимо которых он пролетал. Но теперь наконец-то у него было и время, и понимание, так что, начав путешествие с некоторой неохотой, он вскоре обрел к нему не меньший вкус, чем его спутник.

Слухи о переменах в Изорддеррексе дошли уже до самых крошечных деревушек, и крушение империи Автарха стало причиной всеобщего ликования. Весть об исцелении Имаджики также распространилась, и когда Понедельник сообщал, откуда они, что он имел обыкновение делать при каждом удобном случае, их приглашали выпить и расспрашивали о Пятом Доминионе. Многие из их собеседников, уже зная, что дверь, ведущая в тайну, наконец-то распахнулась, собирались посетить Пятый и интересовались, какие подарки следует захватить с собой в Доминион, который и без того до краев полон чудесами. Когда задавался подобный вопрос, Миляга, обычно препоручавший вести разговоры Понедельнику, неизменно брал слово и говорил:

— Берите с собой свои семейные истории. Берите стихотворения. Берите шутки. Берите колыбельные. Пусть Пятый Доминион знает, какие чудеса творятся здесь.

После таких слов люди обычно окидывали его подозрительным взглядом и говорили, что в их шутках и семейных историях нет ничего чудесного, на что Миляга отвечал:

— Они — это вы. А вы — и есть самый лучший подарок, который можно преподнести Пятому Доминиону.

— Знаешь, мы могли бы сколотить приличное состояние, если бы захватили с собой несколько карт Англии, — заметил однажды Понедельник.

— А нам оно нужно? — спросил Миляга.

— Не знаю, как тебе, Босс, — ответил Понедельник. — А я бы не отказался.

«Он прав», — подумал Миляга. Они могли бы продать уже тысячи карт, а ведь позади остался еще только один Доминион. С этих карт сняли бы копии, а с копий — новые копии, и каждый рисовальщик неизбежно приукрашивал бы рисунок в меру своих способностей. Эти мысли напомнили ему о его собственном таланте, который он редко использовал для какой-либо иной цели, кроме выгоды, и; несмотря на утомительный и тяжкий труд, так и не создал ничего стоящего. Однако в отличие от картин, которые он подделывал, над картами не тяготело проклятие оригинала. Копирование только улучшает их: неточности исправляются, белые пятна заполняются, легенды ^[10] составляются заново. Но даже после того, как все исправления, до мельчайшей детали, бывают внесены, их нельзя назвать законченными, потому что их предмет продолжает меняться. Реки становятся шире и меняют русло, а то и вовсе высыхают; острова поднимаются из океана и вновь погружаются в его глубины; даже горы не стоят на месте. По своей природе карты находятся в непрерывном развитии, и Миляга, укрепив свою решимость подобными рассуждениями, наконец-то собрался взяться за составление карты Имаджики.

По дороге им приходилось несколько раз встречаться с людьми, которые, не ведая о том, кто их собеседники, хвастались своим знакомством с самым знаменитым сыном Пятого Доминиона, Маэстро Сартори, и рассказывали Миляге и Понедельнику всевозможные истории об этом великом человеке. Истории отличались друг от друга — в особенности когда речь заходила о его спутнике. Некоторые говорили, что с ним была прекрасная женщина; другие утверждали, что вместе с ним путешествовал его брат по имени Пай, и лишь очень немногие рассказывали, что видели его в обществе мистифа. Поначалу Понедельник сгорал от желания объявить правду, но Миляга с самого начала настоял на том, что желает путешествовать инкогнито, и взял с паренька клятву не выдавать его. Понедельник держал слово и молчал даже во время рассказов о том, как Маэстро ходил по потолку, как рощи вырастали за одну ночь на том месте, где он спал, и как женщины беременели, выпив из одной с ним чашки. Сперва Милягу забавляло, что он превратился в героя народных сказаний, но через некоторое время это стало его угнетать. Среди разнообразных версий своей собственной личности он чувствовал себя невидимым привидением, которое незаметно затесалось среди людей, собравшихся послушать рассказы о его героических подвигах, с каждым разом становившихся все более великолепными и невероятными.