Слуги Темного Властелина - Бэккер Р. Скотт (читаем полную версию книг бесплатно txt) 📗
«И Логос не имеет ни начала, ни конца. И Логос не имеет ни начала, ни конца. И Логос не имеет ни начала, ни конца. И Логос не имеет…»
Солнце всползало все выше над беспорядочным нагромождением гор, и на периферии взгляда запестрели темные пятна и светлые голые лица. Келлхус почувствовал, что раздираем внутренней борьбой. Смутные побуждения вздымались ниоткуда, требуя внимания. Неясные образы нашептывали, бранились, умоляли, грозили – и все они тоже требовали внимания. И сквозь все это:
«И Логос не имеет ни начала, ни конца. И Логос не имеет ни начала, ни конца. И Логос не имеет…»
Уже много времени спустя он поймет, что это упражнение разграничило его душу. Беспрестанное повторение этой фразы противопоставило его самому себе, показало ему, до какой степени он себе не принадлежит. Впервые он словно бы воочию видел тьму, которая была прежде него, и понимал, что до того дня он никогда прежде не бодрствовал по-настоящему.
Когда солнце наконец село, прагма прервал нерушимое молчание.
– Ты завершил свой первый день, юный Келлхус, и теперь ты будешь продолжать всю ночь. Когда рассветное солнце коснется восточного ледника, ты прекратишь повторять последнее слово фразы и будешь продолжать дальше в таком виде. И каждый раз, как солнце будет вставать из-за ледника, ты будешь прекращать повторять последнее из оставшихся слов. Понял?
– Да, прагма.
Эти слова, казалось, были сказаны кем-то другим.
– Тогда продолжай.
Когда тьма погребла под собой келью, борьба усилилась. Его тело то становилось далеким до такой степени, что кружилась голова, то близким до того, что он начинал задыхаться. То он казался себе видением, причудливой фигурой, сложившейся из клубов дыма, настолько эфемерной, что порыв ночного ветра мог развеять ее. То, напротив, превращался в комок сведенной судорогой плоти, и все чувства обострялись до такой степени, что даже ночной холод вонзался в кожу, точно сотни ножей. А фраза сделалась точно пьяная, она спотыкалась, с трудом пробираясь сквозь кошмарный хор возбуждения, смятения и обезумевших страстей. И все это завывало внутри него – это походило на предсмертный вой.
А потом из-за ледника вынырнуло солнце, и Келлхус был поражен его красотой. Ярко-оранжевый ободок оседлал холодные пространства сияющего снега и льда. На миг Келлхус забыл о фразе – он думал лишь о том, как вздымается ледник, выгибаясь, точно спина прекрасной женщины…
Прагма метнулся вперед и ударил Келлхуса. Его лицо превратилось в гневную маску.
– Повторяй фразу! – воскликнул он.
Для Келлхуса каждый из Великих Имен представлял собой вопрос, узел бесчисленных преобразований. В их лицах он видел фрагменты иных лиц, всплывающих на поверхность, как будто все люди были одним и тем же человеком, только в разные моменты. В какой-то миг в нахмуренном Атьеаури, спорящем с Саубоиом, вихрем промелькнул Левет. В том, как Готьелк взглянул на младшего из своих сыновей, было что-то от Серве. Одни и те же страсти, только каждая из них брошена на принципиально иные весы. Келлхус пришел к выводу, что любым из этих людей овладеть так же легко, как и Леветом, невзирая на их отчаянную гордыню. Однако в массе своей они были непредсказуемы.
Они были лабиринтом, тысячей тысяч залов, и ему предстояло пройти сквозь них. Подчинить их себе.
«А что, если эта Священная война превосходит мои способности? Что тогда, отец?»
– Пируешь, дунианин? – с горечью спросил Найюр на скюльвендском наречии. – Жиреешь на новых лицах?
Пройас отошел, чтобы побеседовать с Готианом, и они остались наедине.
– У нас общая миссия, скюльвенд.
Пока что события превосходили даже самые оптимистические из его прогнозов. Объявив себя отпрыском знатного рода, он почти без всяких усилий обеспечил себе место среди правящих каст айнрити. Пройас не только снабдил его всем, «подобающим его рангу», но и предоставил почетное место в своем совете. Келлхус обнаружил, что если ведешь себя как князь, к тебе и будут относиться как к князю. Маска становится лицом.
Однако другое утверждение – что ему приснился Шайме и Священная война – поставило его в совсем иное положение, чреватое как многими опасностями, так и многими возможностями. Некоторые открыто насмехались над его словами. Другие, такие как Пройас или Ахкеймион, видели в этом возможное предзнаменование, вроде лихорадки, предвещающей болезнь. Многие, ищущие хотя бы какого-то знака свыше, просто принимали это как есть. Но все они признавали за Келлхусом определенное положение.
Для народов Трех Морей сны, пусть даже самые тривиальные, были делом серьезным. Для дуниан, до призыва Моэнгхуса, сны были просто повторениями пройденного, способами, которыми душа приучает себя к различным событиям. Для этих же людей сны были как бы порталом, местом, где Внешнее вторгается в Мир, и нечто превосходящее человека, будь то грядущее, далекое, демоническое или божественное, находит свое несовершенное выражение в настоящем и близком.
Но просто заявить, что тебе приснился сон, еще недостаточно. Сны могущественны, но дешевы. Сны видят все. Терпеливо выслушав описание видений Келлхуса, Пройас объяснил ему, что буквально тысячи людей утверждают, будто видели сны о Священной войне, одни – о ее триумфе, другие – о поражении. Как выразился Пройас, нельзя пройти и десяти шагов вдоль Фая, чтобы не наткнуться на какого-нибудь отшельника, который талдычит о своих снах.
– Почему, – спросил он со свойственной ему прямотой, – я должен относиться иначе к твоим снам?
Сны – дело серьезное, а серьезные дела требуют серьезных расспросов.
– Не знаю, – ответил Келлхус – Возможно, к ним и не стоит относиться иначе. Я сам не уверен на этот счет.
И именно нежелание настаивать на пророческом характере собственных снов позволило ему закрепиться в этом шатком положении. Когда очередной неизвестный ему айнрити, узнав, кто перед ним находится, падал перед Келлхусом на колени, Келлхус гневался, как разгневался бы сострадательный отец. Когда эти айнрити молили его прикоснуться к ним, словно благодать может передаваться сквозь кожу, он прикасался, но лишь затем, чтобы поднять их на ноги и пристыдить за то, что они раболепствуют перед обыкновенным человеком. Утверждая, что он – нечто меньшее, чем кажется, он заставлял людей, особенно людей ученых, таких, как Пройас или Ахкеймион, надеяться или страшиться того, что он может оказаться чем-то большим.
Он никогда не говорил об этом, никогда ничего не утверждал, но организовывал ситуации таким образом, чтобы эта догадка казалась верной. И тогда все, кому мнилось, будто они незаметно наблюдают за ним, все те, кто беззвучно вопрошал: «Кто же этот человек?», радовались, как никогда в жизни. Оттого, что оказались прозорливее прочих.
И тогда они уже не могли усомниться в нем. Ведь усомниться в нем означало признать, что их прозрения были пустыми. Отказаться от него значило отказаться от себя самого.
И тут Келлхус оказывался на хорошо знакомой почве.
«Так много преобразований… Но я все же вижу путь, отец».
По саду раскатился хохот. Какой-то молодой галеотский тан соскучился стоять и ждать и решил присесть отдохнуть на императорскую скамейку. Он немного посидел, не обращая внимания на царящее вокруг веселье, разглядывая то остывший свиной джумьян, который он стянул с подноса у проходившего мимо раба, то нагого пленника, прикованного у его ног. Но когда наконец сообразил, что смеются над ним, то решил, что ему нравится всеобщее внимание, и принялся принимать разные величественные позы, корча из себя императора. Люди Бивня покатились со смеху. В конце концов Саубон забрал юношу и увел в толпу земляков, которые встретили его овацией.
Немного погодя в саду появилась вереница имперских чиновников, облаченных в пышные одеяния, полагающиеся им по сану. Они возвестили приход императора. Икурей Ксерий III вступил в сад вместе с Конфасом как раз тогда, когда всеобщее веселье несколько поулеглось. На его лице отражалось благоволение, смешанное с отвращением. Он опустился на свою скамью и вновь заставил гостей разразиться хохотом, поскольку принял ту самую позу, которую юный галеот изображал всего пару минут тому назад: левая рука на коленях, ладонью вверх, правая сжата в кулак и опущена книзу. Келлхус видел, как побледнело от гнева лицо императора, когда один из евнухов объяснил ему, отчего все смеются. Когда Ксерий отсылал евнуха, взгляд его был убийственным, и он не сразу решил, какую именно позу принять. Келлхус уже знал, что быть предугаданным – одно из самых раздражающих оскорблений. Таким образом даже императора можно было сделать рабом – хотя Келлхус понял, что до сих пор не знает почему. В конце концов Ксерий остановился на норсирайской позе: уперся руками в колени.
