Огонь сильнее мрака (СИ) - Герасименко Анатолий (е книги .txt) 📗
уходят уходят вон они давай только без паники без паники сети иглы живыми взять только быстро сетью стреляй
он увидел – не своим, чужим зрением, чужим умом – кружок прицела, почувствовал, как подаётся под чужими пальцами спуск, как толкает в ладонь отдача
разом все по ним рядом как раз накроем обоих потом иглами доберём
бросился, обхватил, оттолкнул Джил от края. Там, где они были, со свистом пролетела сеть: тёмная, большая, с пятнами грузов по краям. Взлетели в воздух парцелы, тучей, сонмом. Закрыли луну, заполонили небо, спикировали – он знал – на тех, кто был позади. Раздались крики, застучали выстрелы. Брызнула осколками черепица. Что-то подсекло ноги, завертелось вокруг голеней: ещё сеть. Видно, нападавшие стреляли вслепую, в панике. Он грохнулся набок, задёргался, пытаясь освободиться, но путы лишь затягивались туже. Свист. Удар. Джил крутанулась вокруг себя и упала. Сеть окутала её всю, от ног до шеи. Русалка вскрикнула, захрипела и покатилась вниз, к краю – спелёнатая, беспомощная. Джон рванулся что было сил, взмахнул рукой. Схватил какую-то верёвку, изгибаясь всем телом, потянул. Поздно: Джил беззвучно исчезла в чёрном провале.
Через миг его дёрнуло и потащило следом. Джон вцепился в хлипкую жесть водосточной трубы, взревел от натуги, силясь вытянуть Джил из бездны за спасительную верёвку. Повиснув над пропастью, увидел русалку: искажённое лицо обращено вверх, рука вывернута, притиснута сетью к шее. Она раскачивалась в пустоте, не смея шевельнуться, глядя ему в глаза, а верёвка скользила в его ладони, обжигая кожу, – пядь за пядью, пядь за пядью. Пальцы свело каменной судорогой, и Джон ничего не мог поделать. Джил смотрела на него, не отрываясь, уже зная, что он не удержит. У неё в голове было холодно и покойно, словно в глубоком омуте – как всегда. Она даже сейчас думала только о Джоне, словно прощалась, погружаясь на дно, откуда уже не всплыть.
Водосток скрипнул, накренился, подаваясь под их двойным весом. Крики позади смолкли. Джон призвал к себе все парцелы до единой, окружил себя и Джил плотной, бешено крутящейся сферой тёмных частиц. Ведь кто-то же мог летать с помощью этих бесполезных штуковин! Кто-то мог поднимать скалы, раздвигать горы! Может, и он тоже способен, хотя бы теперь, хотя бы раз в жизни? Но он не был способен. Парцелы сновали вокруг, проносились сквозь их тела, не причиняя вреда и не принося пользы. Впустую.
Раздался скрежет, что-то хрустнуло. Водосток дрогнул, отделился от стены, согнулся, будто кланяясь, и обрушился в темноту, увлекая за собой Джона и Джил.
Они полетели вниз.
Джил вскрикнула.
Джон успел с тоской подумать: "Остров. Я так хотел с ней на остров".
А затем кругом вдруг стало очень светло.
***
Песок выглядел рыхлым и мягким, но оказался твёрдым, как гранит. Падение вышибло дух, зубы клацнули, во рту расцвёл звенящий привкус крови. Джон помотал головой, напружинился всем связанным телом, рванулся в тщетной попытке выбраться. Рядом застонала Джил.
– Мать твою в богов душу, – невнятно проговорила она и стала отплёвываться песком. Джон перекатился на спину, вытащил нож и с остервенением принялся резать оплетавшую ноги сеть. Освободившись, нагнулся над русалкой. В несколько взмахов расправился с её путами и помог встать.
– Живая? – спросил он. Огладил её плечи, тронул рёбра. Коснулся затылка. Джил потрясла головой:
– Живая, живая... Это ты сделал?
Джон отступил на шаг. Огляделся. Спрятал от солнца глаза под козырьком ладони.
– Ох ты ж, – сказал он.
Небо хранило такой нежный и глубокий синий цвет, что, кажется, подпрыгни – и сможешь плыть в нём, как в море. Да и море не отставало: отражая небесную синь, стелилось до самого горизонта, гладкое и приветливое, и совершенно прозрачное на отмели, у берега, где сновали, трепеща плавниками, невесомые рыбки. Солнце клонилось к закату, разливало золото по пляжу. То и дело налетал небольшой ветерок, ерошил волосы, целовал нагретую солнцем щёку. Поодаль темнели заросли: лениво колыхались разлапистые листья, клонились под тяжестью плодов ветки. Гулко кричала незнакомая птица. Вдалеке над деревьями громоздилась коричневая макушка горы. Словом, если вообразить вечер в идеальном месте, это был именно он. Самое начало вечера после идеального дня.
– Вот он, значит, какой, – сказал Джон. – Наш остров.
Джил, морщась и потирая бедро, подошла к воде. Села на корточки, протянула руку. Прибой лизнул её ладонь и откатился, оставив на песке крошечного серого краба, который тут же заковылял прочь.
– А это не Разрыв? – спросила она, обернувшись к Джону и щурясь от солнца.
– Шутишь, что ли, – сказал Репейник. Джил дёрнула уголком рта, растерянно сморгнула. И вдруг расхохоталась, прикрывая рот грязным рукавом. Откинулась, не удержала равновесия и шлёпнулась на задницу, продолжая смеяться, глядя на Джона. Он покачал головой, улыбнулся и вдруг, сам не ожидая, тоже прыснул со смеху, подавился, закашлялся, но, не в силах остановиться, захохотал в голос и, упершись в колени, переводя время от времени дух, продолжал смеяться, как сумасшедший. Этот смех смывал в душе что-то застарелое, паршивое, грязное. Так плач может смыть скорбь. Только смех был лучше, потому что... Ну, потому что смех всегда лучше плача.
Отсмеявшись, они пошли вдоль берега. Джон топал по песку, Джил скинула сапоги и брела по щиколотку в воде. Веселилась, шугая мальков и время от времени пуская "блинчики" плоскими, гладкими, нагретыми солнцем камушками, которыми был усеян пляж. Джон поглядывал в сторону зарослей, прикидывая, стоит ли ждать опасности. Заросли, однако, выглядели не просто безопасными – они выглядели дружелюбными. Время от времени Репейник выпускал на разведку десяток парцел, но те возвращались ни с чем. Потом – солнце всё никак не садилось – Джон решил взобраться на гору. Пробравшись сквозь кусты, они взошли на пологий склон и вскоре очутились на вершине, плоской, поросшей красноватой травой с диковинными мясистыми стеблями. Отсюда просматривался весь остров – да, это был именно остров, окаймлённый белыми пляжами, укрытый курчавыми древесными кронами, с изрезанной, как лист чертополоха, береговой линией. Маленький, не больше пяти лидов в поперечнике, клочок земли посреди бесконечной морской синевы.
– Ты смотри, – сказала Джил, разглядывая из-под руки горизонт. – Ни облачка. Завтра погода хорошая будет.
Джон потянулся.
– Жрать охота, – сказал он. – Жаль, мешок на крыше остался. И патроны в нём.
– Хочешь, спустимся, рыбу поймаю?
– Давай...
Они вернулись на пляж: спускаться было легче, земля, бегущая под уклон, весело поддавала в пятки. Джил быстро разделась, побросав на песке одежду, и скрылась под водой. Пока её не было, Репейник собрал выбеленный солью и солнцем плавник, валявшийся вдоль кромки прибоя, и разжёг костёр. Солнце никак не желало заходить, и это было немного странно, но хорошо. По счастью, портсигар не вывалился из кармана, и Джон, благоговейно прикурив от уголька, выпустил дым, отозвавшийся на вкус летней травой и нагретым деревом. После недолгих колебаний он скинул ботинки и, шевеля пальцами ног, сидел подле костра, куря, щурясь на бледные угли и ожидая возвращения Джил.
Она вынырнула у самого берега, цепко держа за жабры бьющуюся рыбину длиной с руку. Швырнула добычу Джону, отбросила с лица слипшиеся от воды волосы. Джон подхватил рыбу, вынул нож и пристукнул её по голове рукоятью. После чего замер, рассматривая.
Джил подошла, цепко ступая по песку.
– Видал? – спросила она. – Я ещё в воде заметила.
Джон перехватил второй рукой скользкую тушку, повернул. Тихо ругнулся.
У рыбы было пять глаз. Два на обычных местах, сбоку черепа; два спереди морды, у ноздрей; и один на темени, круглый, с мутным зрачком. Плавники заканчивались занозистыми когтями, а на хвосте, начиная на ладонь от конца, росли редкие жёсткие волосы.
