Круг - Козаев Азамат (читать книги онлайн полные версии txt) 📗
– Ты про рубцы? Брехня, не слушай, – отмахнулась и глаз не отвела. Подтянула колени к груди, обхватила руками. Говорить или нет? Странное творится с глазами. Глядишь на Сивого, и временами рубцы будто сходят с лица, расползаются, точно змеи. Становится оно чистым и нравится просто до невозможности. Смигнешь – опять наползают.
– Месяц в пути.
– Устала?
– Есть немного. В баню хочу.
– Будет тебе баня. Завтра.
Помолчала, ковырнула палкой дровье в костре, колко глянула исподлобья:
– В парной сумеречной теменью не отговоришься.
Пожал плечами. Нет, значит, нет. А у самой дыхание сперло и внутри пошел снег. Завтра?
Деревенька вышла невелика, десяток домов. На постой попросились к старику, неулыбчивому и хмурому, ровно валун. Он единственный не побоялся встретить пришельцев и смотрел прямо, поджав губы под усищами. Встал посреди дороги, ноги расставил, руки спрятал за спину.
– Люди как люди, идем своей дорогой. – Безрод остановил Теньку шагах в пяти от старика.
Тот посмотрел так, посмотрел эдак: вроде не страшные. Не дружина – всего двое, один из которых баба в мужском одеянии.
– Путать по ногам не станем. Скатертью дорожка!
– Думал, в охапку сгребете да на постой определите.
Верна беззвучно ахнула – лучше бы не скалился. Жуткая у него ухмылка, пугает людей.
– А нужно?
– Сопротивляться не стали бы.
Старик подумал-подумал и опустил руки. В деснице оказался топор. Хозяин сноровисто подбросил орудие и через три оборота не глядя поймал за топорище. Многозначительно крякнул и кивнул, приглашая за собой.
Ночевать в избе Сивый отговорился наотрез. Попросился в сарай, на сено. Жужня-усач согласно кивнул.
– Добро.
Сарай в деревеньке имелся только один, да и тот общинный. Расседлав лошадей, разделили трапезу с Жужней, который оказался старейшиной. Поговорили о жизни, усидели по чарке браги – здешние настаивали питье на мяте и на чем-то еще, Верна с ходу не поняла. Потом и баню растопили.
– Вся трясешься.
– Не трясусь, – буркнула.
Деревенские поставили баню парой сотен шагов дальше, в лесу около ручья. Всего ничего – сто шагов одной ногой, сто – другой, но каждый шаг дается тяжело. Отчего-то в коленях ослабла.
– Парьтесь на здоровье. – Жужня поставил на лавку в предбаннике кувшин с брагой и утер испарину – печь разгорелась, и в бане стало влажно и жарко. – Все знакомо, не маленькие, сделаете как надо. Банник наш не больно озорлив…
Глубоко в ночи Верна проснулась. Сон разбудил или чувства понесли, ровно дикие лошади, – после бани сердце заколобродило, уснуть не дало. Жарко сделалось, душно, отбросила одеяло, и ночная прохлада снимала жар с голой груди, будто молочник пенку. Присела и молча смотрела на Безрода. Ну и пусть темно, ничего не видно, он здесь, рядом, под одеялом, вот нога волосатая – щекотно.
Еще в бане готовила себя ко всему, но того, что пришлось увидеть, не ожидала. Аж зубами застучала. Тогда разоблачилась первой и легла на теплый полок. Лежала на животе, спрятав лицо в руки, и гадала: не слишком ли зад отощал? Осталось ли хоть что-нибудь от того, что должно быть у каждой бабы? Пока Безрод не вошел, изогнулась и оглядела сама себя. Да вроде есть. Поерзала, потрясла огузком, как сумела, колышется ли? Или все сошло в кочевой жизни, сделалось жестко, точно седло? Вроде колышется малость. Нет, лучше сесть! Села, спрятав груди, потом обратно улеглась, закрыла глаза. Пусть уж лучше так.
Свет падал через окошко, против лица, Верна лежала и стучала зубами. А вдруг не понравится? Отощала, жилистая, волос нет, кому такое сокровище нужно? А едва дверь открылась и вошел Сивый, перестала дышать, подобралась, зажалась. Безрод окатил теплой водой, вывалил на спину полный жбан сметаны, перемешанной с медом, развез по телу. Когда умасливал зад, едва не расплылась от счастья – гладил бережно, как тогда, в сарае бабки Ясны, когда убрал с лица прядь волос. Невесомо, аж сама удивилась. Неужели нравится?
– Закрой глаза.
Ага. Здоровенные ручищи легли на голову, бережно вымазали сметаной-медом короткий ежик. То, что натекло на брови. Сивый осторожно снял пальцами.
– Пусть растет быстрее.
– Пусть, – согласилась. И пусть бы подольше не снимал руки, пусть гладит. Ох, папкина дочка, мамкина любимица, неужели настало? От этого бежала полгода, а потом год возвращалась? Выходит, дурная голова за день такое натворит, что умная два дня разгребает? Вози мед-сметану по телу, мни плечи, зад не забывай! Станет молодая жена сладкая да желанная!
– Страшная?
Ждала, что отшутится. Сивый даже не усмехнулся.
– Это ведь я тебя выбрал.
Спрятала улыбку в руки. Значит, нравится. Ладонью провел по шраму на плече. Бережно-бережно, легко похлопал, втирая сметану, на какое-то время замер.
– Что?
– Не наигралась?
– Наигралась. Меня ведь отец оттого к мечу приучил…
– Знаю. – Сивый гладил ноги. То ли гладил медленно, то ли всамделишно длинные вымахали, а только от сладкой бесконечности едва не уснула. Обхватил двумя пальцами щиколотку, усмехнулся: – Тонкая.
– Нравится?
– Да.
Целая жизнь прожита за полтора года, жизнь, в которой обоих на один меч насаживали, кровь мешали. И выходит так, что ближе изрубцованного угрюмца нет никого. И обязательно встанет дом на солнечном пригорке, и собака приживется, здоровенная, злая, с черной пастью. И Тычок станет балагурить, в краску вводить…
Верна порывисто приподнялась на руках, села, и глаза стали широки, точно рот у едока, что хочет убрать здоровенный кусок мяса за один присест. Сивый опустил руки, глаз не убрал, и молодую в дрожь бросило.
– Папка, мамка, возможно ли такое?! – прошептала.
По всему телу рубцы расползлись, будто змеи обвили. Сколько же крови наземь слилось, сколько криков улетело к небу? Вьются по ногам, с груди переползают на шею, уродливыми червями легли на лицо. Только пах чист. Поспешно отвела взгляд.
– Зачем прятал?
– Чтобы глупые вопросы не задавала.
– Подойди ближе, – прошептала, и едва Сивый сделал полшага, порывисто уткнулась лицом ему в грудь. В нос попали волосы, да ничего. – Дурак, дурак…
Безрод легко обнял голову, тяжеленная ручища легла на стриженый затылок, огладила шею. Верна распустила губехи и поцеловала шрам. Дурак!
Теперь, когда стало все, не могла уснуть. Сидится и глядится. Так давно не спала без одежды, что новизна «колет», ровно лежишь на крапиве. Полночи глаз не сомкнули, друг другом занимались, устать бы по-хорошему, а не дремлется. Держи, Сивый, от счастья взлететь недолго, останешься без молодой жены.
– Глаза проглядишь!
– Не спишь? Видишь?
– Да.
– Ну и сволочь ты!
– Ложись.
– Не могу. Весь волосатый, щекотно.
Без лишних слов протянул руку, обхватил за плечи и подгреб к себе. Верна затихла, как мышка, еле сдерживая улыбку. Определила Безродову ладонь себе на живот, спиной прижалась потеснее, тут усталость разом и нахлынула. Спа-а-а-ать…
Без приключений добрались до земли былинеев, пересекли от края до края и вышли к морю. Перебрались на тот берег и двинулись на полночь-восток. На пути встали мрачно-памятные леса. Только в этот раз никаких темных Верна не боялась. Да ну их! Побежит, на ночь глядя, Костлявую искать, как же! Сивый все так же полудремал в седле, но молодая жена улыбалась. Обманчиво все. Не спит. Все видит и слышит.
– Дремлешь? Измотала ночью? Больно хлипок ты, как погляжу!
Безрод приоткрыл один глаз, пожевал губу. А Верна рассмеялась во все горло. Боги, божечки, как же хорошо! Год, что начался полтора месяца назад и весь пройдет в дороге, напоминает канун праздника – вроде еще не само торжество, а уже хочется кружиться в хороводе и петь.
Как всегда, сделал не то, что ждала. Усмехнулся – понятное дело, куда же без ухмылки, – зато на следующий день сама клевала в седле носом. Дошло до того, что остановил ход в полдень, разбил стан и дал выспаться. Нагло устроилась на муже головой и уснула под перебор коротких волос. Шептала уже в полудреме:
