Пенталогия «Хвак» - Санчес О. "О'Санчес" (читать лучшие читаемые книги txt) 📗
Две недели назад нелепейшим образом попал под шальную стрелу и погиб старый друг — Марони Горто, барон, так и не успевший увидеть пожалованных ему владений… Ну, за что!? Почему бы не подольше пожить хорошему человеку?.. Эх…
С утреца примораживало, поземка мелким снегом баловалась, в лицо, за шиворот, а Марони лежит, спиною на бревнах смолистых, по грудь укрытый легким смертным полотнищем, ему не холодно, он тихо ждет, пока с ним попрощаются старые товарищи и отправят его в занебесье, попутчиком богу Огня… На несколько послед?них мгновений остались они втроем: Хоггроги, его сенешаль Рокари Бегга и покойник.
— Ладно, что уж тут жалеть. Пожил вволю, на размер души, умер воином, с мечом в руках, среди друзей, победителем, да еще бароном! О чем еще может мечтать человек?
Так говорил Хоггроги, непонятно к кому обращаясь, может быть к себе, а вернее всего — к Рокари, вечному сопернику усопшего… Но сенешаль знал своего повелителя не год, и даже не десять лет, он не клюнул на эти слова, не поддержал, не возразил. Что он там себе думал — соболезновал или радовался втихомолку — ничего не прочесть на юном и бесстрастном лице сенешаля. Что ж, молодец, истинным воином становится, и не просто воином — воителем. Будет не хуже Марони, со временем.
Прощай, друг, прощай, еще один осколок прежней жизни!
Война чем-то напоминает буйную попойку, только здесь, «наутро», голова трещит по-особому… Что такое полковой кошель? Или сундук — кто как у себя называет… Это деньги, которые полковник выдает своим людям. Ратнику столько-то, а десятнику вдвое, а сотнику втрое против десятника, а тысячнику втрое против сотника, а полковнику — втрое против тысячника. В дружине счет подобный, но чуть иной: дружинник получает вдвое против ратника, а десятник дружины втрое против дружинника. Из полкового сундука тратят также на случайный провиант, кузницу, постой и прочие непредвиденные расходы… Вроде бы и одинаково платят, а полк от полка заметно отличается: у иных и все в достатке, и запас в сундуке имеется, а иные — поглупее хозяйствуют… Но ты спроси у любого полковника: откуда деньги, брат, в сундуке твоем? От торговли, от найма военного, от добычи захваченной?
— Нет, — ответит полковник, — мы по найму никому не служим, торговлею не занимаемся, а добычу, в общий котел собранную, хотя и по-честному дуваним — но по карманам, по кисетам, по кошелям, а не в полковой кошель… кроме редких отдельных случаев. Ибо выдает нам казна его светлости! По уговору и ровно в меру!
— А его светлость откуда берет?
— А это уже не нашего ума дело! На, иди, сам спроси у его светлости!
Не спрашивает никто, и правильно делают… Но от этого не легче, война — она грабежами да плясками на вражеских трупах не заканчивается, не желает заканчиваться! И потом, в тиши кабинета или шатра, вызывает его светлость один на один.
Перебили они в пределах Тулемы пятьдесят одну тысячу туроми. Своих отдали — девять тысяч жизней. Более чем удачное соотношение, даже при засаде. Своих схоронили в огне и в ямах — у кого что было в завещальных уговорах. Двое суток жгли и копали в мерзлой земле, не продохнуть было от преподлого запаха жареного… А полсотни тысяч вражеских трупов — куда? Оставить на улицах валяться, чуму плодить? Приказ бургомистру: убрать. Но, сударь бургомистр, не дай тебе боги — в реку под лед сплавлять! На кол сядешь! Хоронить надобно. Тут еще повезло городским властям, что зима с морозами: свезли трупы, как стылые дрова, за стены городские, да и спустили нагрузку на каждый двор по отдельности: по тридцати трупов до конца зимы — хоть в порошок их изотри, чтоб не было! Город стоял богат, много налогов для его светлости выплачивал, а теперь… Если ты не совсем уж глупец — не жди бунтов отчаяния, снизь, убери налоги, а надо — еще и отстроиться помоги из собственной казны, благо не пустая. Но она не пустая, потому что пополняется, а пополняют ее те же тулемцы… когда у них все хорошо… В эту зиму — не как обычно: все до единого полки воевали без продыху — всем и плати по-военному. А это значит, что равновесие между «золотым» приходом и расходом нарушено! И экономией за счет невыплаченных денег павшим воинам сей дырищи не залатаешь! Из награбленного и содранного с туроми тоже сундуки не напитаешь, потому как не с дарами к нам примчались, а воевать. Оружие, доспехи — плохонькие, по дешевке уйдут, лошади у них дрянь — тоже по дешевке, пленных — вообще не брали… Рабы и будущая добыча с весеннего похода? — Сей поход еще когда деньгами обернется — а платить-то теперь, не откладывая. Военная зима на этот раз очень уж суровая приключилась, выкосила шестнадцать тысяч ратников! Шестнадцать тысяч! Со времен прадеда не случалось подобных потерь за одну зиму! Это значит, что теперь надобно не менее трех сотен зазывал набрать, снарядить и по Империи разослать, чтобы вербовали желающих присягнуть маркизу Короны — за сладкое питье и сытный стол, за беззаботную жизнь и богатую добычу. Приведут новобранцев — их учи, вооружай, обмундировывай — тоже пока одни расходы, без доходов… Конечно, они с Модзо покумекают, составят доклад Его Величеству, и часть налогов в имперскую казну будет учтена, как израсходованная дополнительно на общие военные цели против внешнего врага, чересчур многочисленного в этом году. Уже полегче станет, хотя… придется также учитывать гнев и злопамятность государя за ту злосчастную ночь… Можно пообещать купцам весеннюю добычу, а деньги за нее взять вперед, хотя бы частично… Где еще денег-то взять? Научите, боги! Ларро, присоветуй, ведь война — это твоя область, а значит — и расходы на нее! Может, летом, в затишье, сообразить какой-нибудь дополнительный набег… Скажем, нанять у купцов кораблей с полсотни, и вдоль берегов… Отродясь его предки не пиратствовали, но тут впору с сумой по миру идти! Надо подумать насчет кораблей. Придется налоги на время поднять, городам и вассалам, а также купцам и тягловым крестьянам. Всем. Лично поездить, пообещать будущие послабления. Они бы и так вытерпели, как в других уделах десятилетиями терпят. Но ему подданные нужны, а не враги в шкуре подданных, врагов у него и по рубежам больше чем достаточно. Да, и про копья не забыть, может, от них польза какая-нибудь придумается…
Хоггроги в горячей воде лежит, ванну принимает, а Тури тоже к нему забралась, водит пальчиками по свежим рубцам и вздыхает. Чего вздыхать? — Это же простые царапины… Просто, попали «унылые» в случайное окружение, пришлось самому ввязаться, случайно зацепили…
Но Тури не любит слушать про постоянные случайности, потому что очень их боится… Ибо знает историю нынешнего рода своего… Ибо всякий раз, многие века подряд, с каждым из могучих и непобедимых маркизов, однажды, случайно… И неминуемо. Проклятие богов.
Это кошмарное знание живет с нею, живет с Хогги, неизбывно породнилось с его матушкой, пресветлой маркизой Эрриси, которая ничего уже от жизни по-настоящему не хочет, а боится только дожить до гибели сына… И когда их Веттори вырастет — поселится в нем. Но никогда не обсуждают они сию неизбежность. Не обсуждают, а она живет среди них, глубоко, незаметно, в тиши ночных покоев, а случается — и днем обдаст гибельным холодком, отравит любую радость, любую улыбку… Проклятие богов.
— Нет, но как он меня за бороду ухватил! Ты видела? Он же вдвое вырос за это время, так ведь?
— Ну, уж, вдвое. Кстати, Нута — просто клад, я без ее помощи как без рук.
— Вот видишь. Ладно, я подумаю, как ее порадовать… И такой, главное, смышленый! И смеется? гораздо чаще, чем плачет! Весь в меня. А он сейчас не проснется?
— Даже и не рассчитывай.
— Жалко. А он завтра меня узнает?
— Да, мой дорогой. Я более чем уверена, что он тебя уже узнал, несмотря на заросли. Ты ее сбреешь?
— Завтра же утром… Сегодня же вечером! Почему ты на меня так смотришь? Что-то не так? Похудел, поправился?
Да, Тури смотрит на своего обожаемого супруга. Да, вроде бы он чуть исхудал от военных и прочих забот. Да, борода ему идет, но без бороды в сто раз лучше и современнее. Да, она очень и очень соскучилась по своему маркизу… во всех смыслах… Но — и не только поэтому смотрит она безотрывно. Что-то в Хогги… изменилось… И от этого смятение на душе. Да, изменилось. Однажды, еще до похода, она заметила, что от него словно бы какой-то свет струится… Или не свет… Аура, манна… что-то такое необычное. В столицу уезжал такой, а вернулся — уже другой, со свечением. И что самое странное и поразительное — это свечение, которому она не в силах подобрать ни имя, ни сходное знакомое ощущение, это свечение и на нее действует… Так словно бы душа ее — примятая трава, а свечение — словно бы ветерок, который эту траву шевелит и распрямляет. Тури знает толк почти в любом колдовстве: либо сама владеет, либо вприглядку, но это — ей точно не знакомо. Или знакомо? И такое оно… тревожное… и такое… радостное…
