Отыгрывать эльфа не просто. Дилогия (СИ) - Кондратьев Леонид Владимирович (читать книги бесплатно полные версии .txt) 📗
…Оборванная фигурка, покрытая пеплом, сажей и кровью, неловко ковыляла в никуда, шаталась от истощения и боли — единственного утешения… Только вот боль тела неважна и теряется в темном валу другой боли… Растворяющей душу и заставляющей выть…
…Визг сестры и все тот же голос: «Куда ты, пацанчик, не сцы, там без тебя разберутся. Иди-кася сюда, сладенький мой!»… Вкус крови, своей и чужой, из прокушенной руки, пахнущей табаком и порохом… перила веранды в потрескавшейся зеленой краске, впивающиеся в грудь, боль в заломленных руках и дикий вой распростертого перед лицом на ступенях дома брата, пытающегося запихнуть в распоротый живот извивающиеся змеи внутренностей… Хохот… Хохот и ритмичные удары… Выстрел, тихий выстрел мелкокалиберного пистолетика, раздавшийся из сарая… Рывок и пустота. Пустота и тишина, длившаяся вечно, прерванная треском жадного пламени, пожирающего постройки…
Вот и конец путешествия — яма выворотня и голая мальчишечья фигурка, свернувшаяся клубком, снова и снова вздрагивающая в странном подобии забытья. Вздрагивающая от лиц… Знакомых до боли лиц, встающих перед внутренним взором… спокойных… искаженных мукой… разбитых в месиво табуретом… устремивших сквозь клубы дыма взгляды наполненных мукой васильковых глаз…
16.08.1941 г. Белостокская железная дорога, линия Семятичи — Волковыск, немецкий топливный эшелон, ведомый паровозом серии «ФД»
За окном будки медленно проплывал плотный осинник с проглядывающими сквозь него редкими сосенками. Мерный перестук колес и пыхтение Семеныча, швыряющего в топку поленья, чуток клонили ко сну. Привычным жестом дав щелбана главному манометру, стрелка которого уже полгода имела вредную привычку замирать около цифры пять атмосфер и без хорошего пинка дальше не показывала, машинист Белостокской железной дороги Петр Сергеич Силин бросил несчетный косой взгляд в сторону раскорячившегося на боковом помосте ганса и глубоко вздохнул. Тот вцепился в ограждение и с недовольным видом поплевывал семечками из огромадного подсолнуха, кое-как удерживаемого одной рукой. Подсолнух был реквизирован в недавно пройденной Гайновке, где из-за большого зашлакования котла были вынуждены загрузить еще топлива.
«Эх, Федя ты мой, Федя… — привычным жестом погладил штурвал реверса, уже отполированный мозолистыми руками за долгих семь лет работы. — Да если б не семья, рванули бы мы с тобой, Федька, да к нашим… Эх, правда, не прорвались бы, но хоть пару стрелок с корнем вывернули бы…» Бросил еще один взгляд на откляченный от пышущего жаром котла гансов зад, расплеванную подсолнечную шелуху… «Припекат тебе… — подумалось с ехидством. — У, изверг! Коромыслом тебя да через три прогиба! Хозяева жизни чертовы, нагрузили состав так, что еще чуть-чуть — и песочницы открывать придется, из-за того что колеса вхолостую проворачиваться будут. Вместо полутора тысяч тонн, ну край — двух тысяч, все три загрузили. Даже по ощущениям ползем как беременные черепахи. Да и с такой загрузкой дровами-то не особо потопишь. Эт тебе не донбасский уголек. Поленья сыроваты, да и торф этот чертов…»
Кое-как сдержавшись от плевка, Петр бросил взгляд на Семеныча, покрытого бурым налетом торфяной пыли. Чуток сдобренный опилками и разукрашенный «индейскими» узорами от потеков пота, старый друг и уж пять лет как сосед с чертыханием шуровал ломом в колосниковой решетке.
— Семеныч, нешто так хреново?
Начало ответной фразы кочегара на русский письменный можно было перевести только частично из-за ее большой экспрессии и сочности используемых образов.
— …Мать! Всем наш Федька хорош, но за колосники я бы конструктору руки да повыдергал. На «овечке» и то получше было. Ведь пока на угле идем — все как на мази. Ни пригара тебе, ни шлакования. Да и стокер сам собой уголек в топку кидает. А с дровами или с торфом этим чертовым хоть не связывайся. Мало того что лопатой намашешься или поленьями накидаешься. Так от них хоть каждых верст десять колосники чисти — все равно забивается, сволочь! — Сдув губами каплю пота, зависшую на кончике носа и стоически сопротивляющуюся силе тяготения, кочегар подцепил висящий на выступающем из стены будки крюке чайник и с громким бульканьем глотнул прямо из носика. После чего направил тонкую струйку воды себе прямо на лицо и с удовольствием отфыркался. — Да еще эти вот… только разогнешься отдохнуть, тут как тут, глаза мозолят. Хорошо хоть, в кабину не суются, запачкаться, наверное, боятся, немчура клятая…
Тирада кочегара была прервана громким обиженным лязгом сцепки и грохотом обвалившейся в тендере поленницы.
Пол паровозной будки внезапно затанцевал под ногами, и выпущенный из рук кочегара чайник жалобно задребезжал по металлическому настилу. Вцепившийся в штурвал реверса машинист выглянул из бокового окошка кабины и на секунду застыл, пораженный увиденным.
Стопятидесятитонный паровоз мелкой лодчонкой болтало в странном подобии боковой качки. Взгляд Петра Сергеича скользнул вдоль поручней боковой площадки, с легким злорадством обогнул обливающегося кровью немца, приложившегося о поручень лицом и явно распрощавшегося с парочкой зубов. Паровоз казался островком спокойствия в пустившемся в дикую пляску окружающем мире. Скрипя колесными тележками, жалобно брякая сцепками, перегруженный эшелон переваливался по поплывшему волнами железнодорожному полотну. Ровный гул огня в топке сменился каким-то диким подвыванием, и распахнувшиеся при очередном толчке створки выпустили внутрь будки облако дыма и искр. Взгляд Сергеича, намертво вцепившегося руками в штурвал и проем окна, проследил за уходящими вдаль нитками рельсов. Отблеск полуденного солнца, летящий от отполированных колесными парами головок рельс, позволил опытному глазу старого машиниста моментально оценить приближающиеся неприятности. Да что там неприятности… Состав сам, пыхтя седыми усами пара, приближался к участку дороги, пошедшему волнами. В общем, картина для типичного обывателя не казалась такой уж страшной: небольшое проседание полотна, практически не заметное на первый взгляд. За ним ещё одно, теперь уже на другую сторону, и ещё… ещё… ещё…
Зажигательная джига взбесившегося железа, короткий и скомканный танец — танец бессилия. Протанцевав на колесных парах и наконец с жалобным грохотом соскочив со ставших предательскими ниток рельсов, паровоз тяжелой тушей вспахал насыпь. Вздымая фонтан вдруг ставшей похожей на жидкость земли, он с натруженными стонами сминаемого железа продирался вперед, влекомый инерцией и подталкиваемый в тендер покорно последовавшими за ним цистернами.
На небольшом пригорке примерно в полукилометре от железной дороги лежали два покрытых гарью и волдырями человека и с опустошенным видом рассматривали расстилающуюся перед ними панораму. Баюкая левую руку, кое-как перетянутую оторванным рукавом и белеющую сахарным осколком кости, виднеющимся из открытого перелома предплечья, один тихо, сухим шепотом, произнес:
— …!
После чего зашелся в пароксизме болезненного кашля, шипя и матерясь от боли, пронзающей руку и обваренное, обожженное, побитое тело. В устремленных в никуда глазах второго человека отражались уходящий в бесконечную синь летнего неба столб дыма и отблески жадных языков пламени, ласкающих раскиданные нелепые игрушки — вагоны. Перед взором застывшего в прострации кочегара раз за разом проносились кадры произошедшего…
Знакомый рычаг песочницы, дернутый походя… Шипение пневматики экстренного торможения, рассерженной змеей забивающееся в полуоглохшие от ударов тележек о раму уши… Полет напарника, цепляющегося за штурвал реверса… Удар… Вырвавшееся из топки пламя и обжигающие клубы пара, летящие из искореженных паропроводов… Стон опрокидывающегося на правый бок паровоза и шипение, потрескивание капель шлака, смешивающегося с ворвавшейся в смятую, как гармошка кабину, землей, щедро зачерпнутой скользящим по ней остатком окна машиниста… Грохот сминаемого тендера и костяной звон сломавшейся штанги стокера, принявшего на себя импульс последовавших за паровозом цистерн… Чертова карусель закручивающейся и складывающейся, окутанной клубами пара, валящего из снесенного сухопарника, туши…
