Черный дом - Кинг Стивен (читать книги регистрация TXT) 📗

Генри решает, что его воображение выкинуло очередной фортель и это ошибка, на что обязательно указал бы ему Моррис Розен, окажись он рядом, и на этот раз давит на кнопку «PLAY».

Слышит откашливание, потом Арнольд Храбовски называет себя. Рыбак прерывает его, не дает закончить: «Привет, подтиральщик».

Генри прокручивает пленку назад, слушает вновь: «Привет, подтиральщик». Да, он уже слышал этот голос. Он в этом уверен. Но где? Ответ найдется, как со временем находятся ответы на все подобные вопросы, но найти его – не самое главное. Генри внимательно слушает. Его пальцы бегают по панели управления, совсем как пальцы пианиста – по клавиатуре «Стейнвея». Ощущение, что за ним наблюдают, пропадает, хотя человек за дверью студии стоит на прежнем месте, в шлепанцах в желто-черную полоску, как у шмеля, и с секатором в руке. Ухмылка сошла. Состарившееся лицо стало мрачным. Во взгляде некоторое замешательство, может, даже первые признаки страха. Старику не нравится, что эта слепая рыба, сидящая в аквариуме, может распознать его голос. Разумеется, значения это не имеет, может, это даже забавно, но забава эта мистера Маншана – не его. А забавляться они должны вместе, не так ли?

«Чрезвычайное произошло у вас. Не у меня. У вас».

– Не у меня, у вас, – повторяет Генри, имитируя интонации. – Немного баварских колбасок в твоем салате, mein [111] друг, ja? [112]

«Твой самый жуткий кошмар.

Аббала.

Я – Рыбак».

Генри слушает очень сосредоточенно. Дает пленке покрутиться, потом четыре раза слушает одну фразу: «Поцелуй меня в зад, обезьяна… поцелуй меня в зад, обезьяна… обезьяна… обезьяна…»

Обезьяна, значит. При чем тут обезьяна?

– Я не знаю, где ты жил потом, но вырос ты в Чикаго, – бормочет Генри. – В Саут-Сайде. И…

Лицо ощущает тепло. Внезапно он вспоминает тепло, которое ощущало его лицо. Почему так, друзья и соседи? Почему так, о мудрейшие?

«Ты всего лишь обезьяна на шестке.

Обезьяна на шестке.

Обезьяна…»

– Обезьяна, – говорит Генри. Потирает виски подушечками пальцев. – Обезьяна на шестке. Кто это сказал?

Он включает запись: «Поцелуй меня в зад, обезьяна».

Задействует память: «Ты всего лишь обезьяна на шестке».

Тепло на лице.

Жара? Свет?

То и другое?

Генри вынимает полицейскую пленку, вставляет в магнитофон вторую, привезенную Джеком в его отсутствие.

«Привет, Джуди. Ты сегодня Джуди или Софи? Аббала шлет тебе наилучшие пожелания, а Горг говорит: «Кап-кар-кар!» – Хриплый, старческий смех. – Тай тоже шлет привет. Твоему маленькому мальчику очень одиноко…»

Когда слышится плач Тайлера Маршалла, усиленный динамиками, Генри морщится и прокручивает пленку вперед.

«Быть нофые убийштфа».

Акцент вдруг резко усиливается, становится гротескным. От английского языка остаются рожки да ножки.

«Маленькие дети я быть кошить как пшенишу. Как пшенишу. Кошить как…»

– Косить, как обезьяна на шестке, – говорит Генри. – Обезьяна. Косить. Кто же ты есть, сукин ты сын?

Вновь – к полицейской пленке.

«Кнуты в аду и цепи в Шеоле».

Кнуты. Цепи. Обезьянка на шестке. Шесток. И в этих словах чувствуется акцент.

– Ты не лучше, чем… – начинает Генри, и тут наконец-то на ум приходит еще одна фраза.

«”Кошмар леди Магоуэн” в исполнении Вуди Эрмана».

Какой кошмар? С кнутами в аду? С цепями в Шеоле?

– Боже мой, – выдыхает Генри. – Боже… мой. Танцы.

Он был на танцах.

Теперь все встает на свои места. Как же они были глупы! Преступно глупы! Велосипед мальчика… он же прямо там и остался. Прямо там, Господи Иисусе! Они все слепцы, все!

– Но он такой старый, – шепчет Генри. – И слабоумный. Как можно было догадаться, что этот человек – Рыбак?

Другие вопросы следуют за первым. Если Рыбак – резидент «Центра Макстона по уходу за престарелыми», где он мог спрятать Тая Маршалла? И как этот мерзавец перемещается по Френч-Лэндингу? У него есть автомобиль?

– Не важно, – бормочет Генри. – Сейчас, во всяком случае, не важно. Кто он и где он? Это главное.

Тепло на лице… его разум пытается сопоставить голос Рыбака со временем и местом… прожектор, разумеется, прожектор Симфонического Стэна, розовый, цвета зреющей клубники. И какая-то женщина, какая-то милая старушка…

«Мистер Стэн, эй, мистер Стэн?»

…и спросила, принимает ли он заказы.

«Я пришел сюда первым, старуха».

Тут же раздается суровый, скрипучий мужской голос, с легким немецким акцентом уроженца чикагского Сайт-Сайда, сына или внука приехавшего в Америку эмигранта.

– Обезьяна, – говорит Генри, глядя прямо перед собой. Глядя прямо на Чарльза Бернсайда, но не зная этого. – На шестке. Кошить как пшенишу.

Что же такое получается? Старый маньяк, говорящий, как Арнольд Шварценеггер?

Кто была эта женщина? Если он сможет вспомнить ее имя, то позвонит Джеку… или Дейлу, если телефон Джека по-прежнему не отвечает… и положит конец кошмару Френч-Лэндинга.

«”Кошмар леди Магоуэн” в исполнении Вуди Эрмана».

– Кошмар, – говорит Генри. Потом чуть изменяет голос, чуть растягивает слово – как старик: – Кош-мар.

Голос он имитирует здорово. Слишком здорово – по мнению старика, что стоит за дверью с секатором в руке и мрачно смотрит на Генри. Каким образом этому слепому удается так точно копировать его голос? Нехорошо это. Неправильно. Старому маньяку хочется вырезать голосовые связки из горла Генри Лайдена. Он обещает себе, что сделает это в самом скором времени.

И съест их.

Сидя на вращающемся стуле, нервно барабаня пальцами по дубовой панели, Генри вспоминает короткую стычку у эстрады. Вскоре после начала танцев на Клубничном фестивале.

«Скажите мне, как вас зовут и что бы вы хотели услышать?»

«Я – Элис Уитерс, и… «Лунный свет», пожалуйста. Бенни Гудмана».

– Элис Уитерс, – говорит Генри. – Это ее имя, и, если она не знает твоего имени, мой дорогой убийца, тогда я – обезьяна на шестке.

Он начинает подниматься, и в этот момент кто-то… или что-то… начинает постукивать, очень тихо, по верхней, стеклянной половине двери.

Медведица подтягивается ближе, чуть ли не помимо воли, и теперь она, Джек, Док и Нюхач сгрудились вокруг дивана, куда наполовину ушел Мышонок. Он похож на человека, которого медленно, но верно засасывает зыбучий песок.

«Нет, – думает Джек, – это не зыбучий песок, но смерть у него ужасная, это точно. Без всяких сомнений».

– Слушайте, – говорит Мышонок. Черная слизь вновь образуется в уголках глаз. Хуже того, течет из уголков рта. Запах разложения усиливается по мере того, как внутренние органы Мышонка один за другим прекращают борьбу. Джек искренне поражен их столь долгому сопротивлению.

– Говори, – кивает Нюхач. – Мы услышим.

Мышонок смотрит на Дока:

– Когда я закончу, сделай мне хороший укол. «Кадиллака». Понимаешь?

– Хочешь опередить смерть?

Мышонок кивает.

– Согласен. Уйдешь с улыбкой на устах.

– В этом я сомневаюсь, братец, но буду стараться.

Он переводит покрасневшие глаза на Нюхача.

– Когда все закончится, заверните меня в один из нейлоновых тентов, что лежат у тебя в гараже. Положите в ванну. Готов спорить, что к полуночи вам останется только смыть меня в трубу, как… пивную пену. Но будьте осторожны. Не касайтесь… того, что останется.

Медведица начинает рыдать.

– Не плачь, дорогая, – говорит ей Мышонок. – Я уйду раньше. Док обещал.

– Я все сделаю, дружище.

– Помяните меня, хорошо? Прочитайте стихотворение… Одена [113]… то самое, от которого мороз пробирал до яиц…

– «Не читайте Библию ради прозы». – Нюхач плачет. – Обязательно, Мышонок.

– Послушайте… «Риппл» [114]… и выпейте много-много «Кингслендского»… Достойно проводите меня в следующую жизнь. Полагаю, могилы, на которую вы могли бы отлить, не будет… но сделайте все, что в ваших силах.