Не оставляющий следов: Обретение (СИ) - Воробьева Елена Юрьевна (читать бесплатно полные книги .txt) 📗
– Почему вы с Барлу решаете все за меня? Я никуда не пойду, – решительно заявила, откидывая челку со лба, как норовистая лошадка. – Я остаюсь с тобой.
Утонул в грозовой бездне глаз: настроена решительно, знает, на что идет. А если и вправду погибнет? Никто, нигде, ни в одном из кучи этих томов, ни намеком не обмолвился о том, как удержать в нашем мире змею-оборотня.
– Надо уходить, милая, – зарылся носом в шелк волос.
– Нет! – в глазах дрожали слезы. – Твой мир стал мне родным, я приживусь в нем. Не умела смеяться – научилась, не умела плакать – научилась. С тобой я научилась жить. И не хочу жить без тебя.
Стал родным… но проблема в том, что на самом деле наш мир ей не родной! Теперь понимаю предка: мучительно больно отказываться от любви. Крохи-осколки времени, проведенные вместе, крупицы уворованного у Судьбы счастья… Чем это кончилось? Могилой в саду. Такого финала допустить не могу.
– Мы всегда будем помнить друг друга… ты мысленно сможешь беседовать со мной, и я отвечу…
–Ты не понимаешь! Я забуду тебя! – вырвалась из объятий. Глаза сверкают, как у рассерженной кошки. – Смена кожи – это еще и смена сути. Шаг врождениинечеловека. Я забуду тебя, «Дом в камышах», закаты Бахара, – она прикусила губу, и добавила потерянно. – Они все всё забывали. А я так не хочу!
Скольких дочерей проводило и встретило княжье семейство? Знает, о чем говорит. Новый облик и новая память… да, это по-настоящему новая жизнь. Без любви, без нашего с ней счастья, но жизнь. Вразлуке плохо будет лишь мне, я буду помнить за нас двоих.Пусть так и будет.Сдаюсь.
– Надо, – ответил твердо, собрав все свои силы. – Милая, надо. Не позволю тебе умереть.
–Ты не любишь меня, – решительно заявила она. – Тебе все равно, что я потеряю лучшее из всего, что со мноюслучалось…
Я слушал, но не слышал. Кивал, разводил руками, соглашался с каждым словом и даже не уворачивался от летящих в лицо свитков и кистей, которые она с рыданиями сметаласо стола. Поднялна руки, зареваннуюи брыкающуюся, крепко прижал к груди, и так держал, держал… Тот сияющий теплый кокон, что отделял нашс неймирот принадлежащегоостальным людям, трескался, расползался и с шуршанием падал к ногам. Его осколки хрустели под мягкими подошвами домашних туфель, когда нес мою девочку в спальню, заворачивал в плед, поил успокоительнымчаемсмятой, пустырникоми капелькойкрепкого вина.Она уснула, а я еще долго сидел на краюкровати и не мог отвести взгляда от любимого лица: живи, милая. Только живи!
Сарисса проспала до утра, проснулась притихшей, грустной… смирилась. Мы старались ни на минуту не расставаться: говорили о пустяках, собирали вещи, подолгу разглядывали нарисованные лишь для нее картины, вспоминали о днях, которые уже не вернуть. Безмолвно прощались.
Прошел еще один день. Выправили документы, закрывающие контракт управляющего и разрешающие покинуть столицу. Любимая становилась все молчаливее и бледнее. Казалось, силы ее стремительно покидают.
Перед ужином ко мне в кабинет ворвалась служанка.
– Господин, – она была вне себя от беспокойства. – Там… Сарисса…
Я дальше не стал слушать ее, подхватился и, побив все рекорды в скорости, оказался в спальне. Отодвинув суетившихся в дверях служанок бросился к любимой. Ее тело дышало жаром так, что страшно было дотронуться, глаза запали, губы обметало.
– Она не проснулась к ужину, – галдели негромко служанки. В голосах прорезался страх. – Что с ней? Заболела? Чем? Это заразно? Мы тоже заболеем?
– Вон отсюда, – нашли, о чем переживать, курицы. – Холодной воды, да побольше! И носа сюда не совать!
– Ну вот, началось, – я даже не заметил, что над склоненной головой навис встревоженный Барлу. – Сильные чувства! – он смотрел на меня, как палач на приговоренного. – Эти ваши сильные чувства… Нужно срочно уходить! Позвольте вызвать носильщиков из наших.
Не просил. Требовал.
Я согласно кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Только погрузил простыню в ледяную воду – таз появился как по волшебству – и осторожно завернул в нее Сариссу. Надеюсь, немного собьет жар и не даст телу сгореть. Сейчас от меня ничего не зависело. Да и зависело ли хоть что-нибудь, хоть когда-нибудь?
Они ушли по радужному мосту, один конец которого спустился в тупичок за воротами дома, а другой потерялся в облаках. Четверо рослых парней бережно подхватили на плечи паланкин, несли осторожно, почти не качая, словно боялись сломать хрупкую драгоценность, сокрытую внутри. Барлу замкнул процессию, подхватив как перышко тяжелые баулы с вещами. Ушли не оглядываясь.
Я вернулся в комнаты. Вечер вступал в свои права. Дом был пуст, несмотря на служанок, встревоженно шушукающихся по углам. Мне было все равно, какую сплетню разнесут они по кварталу. Разогнать их надо бы, только мешаются под ногами. Жили ведь раньше без них? Мысли текли тягуче, дробясь и сдваиваясь как эхо в ущелье, пальцы механически перебирали бахрому шарфика, забытого Сариссой в моем кабинете. Не помню, как оказался и долго ли сидел на кухне, бездумно созерцая ночную тьму, заливающую черной тушью очертания предметов и мебели.
– Как ты? – наставник со скрежетом подвинул к столу любимое кресло из массива кедра.
На каменной подставке успокаивающе захлюпал кипящий чайник. Непрезентабельные, но такие родные чашки выставлены на стол, на блюдо выложены тонкие ломтики бастурмы.
– Нормально, – со мной-то что может случиться?
– Угу-угу, – склонил голову на бок, как филин. – Завтра…
Грохот прервал поток заготовленных слов. Грохот и пыль, засыпавшая нас, чайник и блюдо. И стол. И пол… Рухнула стена, по которой в неведомую даль уходила процессия змей-оборотней, а княжна Хэбиюки тискала щенка чичихуа и махала платочком. Ушли. Ушли навсегда.
– Вот и нить оборвалась… Нить Судьбы, которую ты неосмотрительно привязал к себе, – Учитель Доо смахнул рукавом известковую пыль с лица. – Все, что нужно было исполнить – исполнено.
А ночью во сне я шел по радужному мосту, держа руку на холке хранителя Сию. Шел, оскальзываясь и спотыкаясь, раздвигал облака, пока не утыкался в мощную стену, подпирающую небо. Ни обойти, ни перепрыгнуть. Чувствовал на себе тяжелый взгляд нечеловеческих глаз, но стряхивал его с плеч и ждал… Ждал, когда расступятся стены.
Ночь за ночью я шел по радужному мосту. Карабкался на стену, обламывая ногти. Падал вниз. Просыпался.
И снова шел по радужному мосту…
– Такое упорство достойно лучшего применения, глупец, – голос был тоже нечеловеческим. – Уходи, тебе нет среди нас места.
– Я не хочу быть среди вас, я хочу быть рядом с Сариссой! – хорошо, что хоть во сне можно выкрикнуть наболевшее.
– «Я хочу!» «Я хочу!» – передразнило эхо. – Ничего, повзрослеешь. Оба повзрослеете. Так любить – безудержно, безоглядно, – могут лишь дети, – голос не изменился в звучании, но я почувствовал в нем намек на тепло. – Ты принес любовь в жертву жизни, так не умаляй величие жертвы. Уходи.
Словно крепкий кожаный аркан захлестнул запястье левой руки ледяной хваткой невидимых пут. Дернуло. Я потерял равновесие и рухнул вниз, в непроглядную темную бездну. Еще вчера мое сердце лежало в теплых ладонях Сариссы, как птица в гнезде… и руки разжались. Сердце упало на холодные камни. Разбилось вдребезги. Каждый осколок корчился от боли, кричал… немота поглощала крик. Некому было собрать его снова. Боль возвела глухие стены между мною и остальными живущими. Я стоял по ту сторону бытия, ибо разорванный мир, мир без нее казался насмешкой над существованием. Так умирает надежда.
Проснулся от леденящего душу ужаса. Осмотрелся, с облегчением узнавая привычное убранство спальни. Сердце колотилось как бешеное, подушка сбилась комом, влажным не то от пота, не то от слез. Полоска кожи на запястье левой руки серебрилась змеиными чешуйками: уроборос вплавился в плоть, замкнул кольцо вечности. Странная татуировка, заметная в ярком утреннем свете. Дар или кара?
Весь день бродил как неприкаянный, страшась закрыть глаза и вновь пережить мгновения беспредельного одиночества, но обошлось.
